Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да
ведь это вам кажется только, что близко;
а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее:
ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно!
А лошадей бы важных здесь дали.
Добро бы было в самом деле что-нибудь путное,
а то
ведь елистратишка простой!
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось!
А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете.
Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у другого.
Хлестаков.
А мне нравится здешний городок. Конечно, не так многолюдно — ну что ж?
Ведь это не столица. Не правда ли,
ведь это не столица?
Хлестаков.
А, да! (Берет и рассматривает ассигнации.)Это хорошо.
Ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
Анна Андреевна. Да хорошо, когда ты был городничим.
А там
ведь жизнь совершенно другая.
Городничий. Ну, в Питере так в Питере;
а оно хорошо бы и здесь. Что,
ведь, я думаю, уже городничество тогда к черту,
а, Анна Андреевна?
Хлестаков.
А, милости просим. Я очень люблю приятное общество. Садитесь.
Ведь вы здесь всегда живете?
«
А что? ему, чай, холодно, —
Сказал сурово Провушка, —
В железном-то тазу?»
И в руки взять ребеночка
Хотел. Дитя заплакало.
А мать кричит: — Не тронь его!
Не видишь? Он катается!
Ну, ну! пошел! Колясочка
Ведь это у него!..
Стародум. Как!
А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось.
Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать,
а лишь есть чего бояться?
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из истории,
а в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков и однажды, в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но
ведь тогда все-таки была война,
а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского мира…
— Атаманы-молодцы! — говорил Пузанов, — однако
ведь мы таким манером всех людишек перебьем,
а толку не измыслим!
—
А что, братцы!
ведь она, Клемантинка, хоть и беспутная,
а правду молвила! — говорили одни.
— Хорош! — смеясь сказал Степан Аркадьич, —
а меня же называешь нигилистом! Однако
ведь это нельзя. Тебе надо говеть.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно.
Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин,
а не кто другой у Облонского рощу купил.
А еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко.
Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек;
а нынче поеду в клуб и, может быть, выйду нищим.
Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки,
а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
— Да вот я вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у вас в порядке идет, но садик в забросе».
А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо.
Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет.
А нынче лубок в цене, и струбов бы липовеньких нарубил».
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но
ведь я оттого и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой…
А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
«
Ведь всё это было и прежде; но отчего я не замечала этого прежде?» — сказала себе Анна. — Или она очень раздражена нынче?
А в самом деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка,
а она всё сердится, и всё у нее враги и всё враги по христианству и добродетели».
— Но
ведь не жертвовать только,
а убивать Турок, — робко сказал Левин. — Народ жертвует и готов жертвовать для своей души,
а не для убийства, — прибавил он, невольно связывая разговор с теми мыслями, которые так его занимали.
— Для тебя это не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела нет. Ты не хочешь понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты
ведь говорил вчера, что я не люблю дочь,
а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!
—
А ты знаешь, Весловский был у Анны. И он опять к ним едет.
Ведь они всего в семидесяти верстах от вас. И я тоже непременно съезжу. Весловский, поди сюда!
— Вот как! — проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. —
А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да
ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять.
А?
Он
ведь сказал: может быть, уеду на воды,
а может быть, к тебе приеду».
— Обедать? Да мне
ведь ничего особенного, только два слова сказать, спросить,
а после потолкуем.
— Ты
ведь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, — по твоему, это преступление;
а я не признаю жизни без любви, — сказал он, поняв по своему вопрос Левина. Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь зла,
а себе столько удовольствия…
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю,
а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься,
а я этих гадин. Ты
ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня будут наследники, —
а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не будут его,
а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать не хочет.
Ведь это ужасно!
— Да, но вы себя не считаете. Вы тоже
ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай Бог.
А свои труды задаром.
А я
ведь хотел было прийти на покос посмотреть на тебя, но жара была такая невыносимая, что я не пошел дальше леса.
— Может быть; но
ведь это такое удовольствие, какого я в жизнь свою не испытывал. И дурного
ведь ничего нет. Не правда ли? — отвечал Левин. — Что же делать, если им не нравится.
А впрочем, я думаю, что ничего.
А?
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась.
Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась,
а это увлечение не души его…
— Оттого, что у него стачки с купцами; он дал отступного. Я со всеми ими имел дела, я их знаю.
Ведь это не купцы,
а барышники. Он и не пойдет на дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов,
а он ждет, чтобы купить за двадцать копеек рубль.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!…
А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже.
Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, —
а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину,
а он дал мне по двести рублей.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство,
а какая-то сила внешняя завладела мной.
Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— Только не говорит, — сказала Агафья Михайловна.
А пес…
Ведь понимает же, что хозяин приехал и ему скучно.
—
Ведь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. — Да, вот поживу у тебя месяц, два,
а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь, я удалил эту женщину.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом:
ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете.
А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
Ведь молодым людям в брак вступать,
а не родителям; стало-быть, и надо оставить молодых людей устраиваться, как они знают».
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И
ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было,
а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Послушайте, Максим Максимыч! — сказал Печорин, приподнявшись. —
Ведь вы добрый человек, —
а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня,
а у себя мою шпагу…
— Послушай, Бэла,
ведь нельзя же ему век сидеть здесь, как пришитому к твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, — походит, да и придет;
а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь.
— А-га, вот что!.. — отвечал он, — да
ведь они всегда были отъявленные пьяницы!
Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера — напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает.
Ведь хуже смерти ничего не случится —
а смерти не минуешь!
— Побойся Бога!
Ведь ты не чеченец окаянный,
а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!
А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец:
ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..
Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут —
а ему ничего.
—
А помните наше житье-бытье в крепости? Славная страна для охоты!..
Ведь вы были страстный охотник стрелять…
А Бэла?..
— Помилуйте, — говорил я, —
ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться? Эти горцы народ мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию помогли Азамату?
А я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась — он мне сам говорил, — и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался…