Неточные совпадения
— Почему я — необыкновенный,
а Митя — обыкновенный? Он
ведь тоже родился, когда всех вешали?
— Павля все знает, даже больше, чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая
ведь не дама,
а солдатова жена.
—
Ведь у нас не произносят: Нестор,
а — Нестер, и мне пришлось бы подписывать рассказы Нестерпимов. Убийственно. К тому же теперь в моде производить псевдонимы по именам жен: Верин, Валин, Сашин, Машин…
— Позволь, позволь, — кричал ей Варавка, — но
ведь эта любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная природе нашей, которая жаждет не любви к ближнему,
а борьбы с ним, — эта несчастная любовь ничего не значит и не стоит без ненависти, без отвращения к той грязи, в которой живет ближний! И, наконец, не надо забывать, что духовная жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
Ее слезы казались неуместными: о чем же плакать?
Ведь он ее не обидел, не отказался любить. Непонятное Климу чувство, вызывавшее эти слезы, пугало его. Он целовал Нехаеву в губы, чтоб она молчала, и невольно сравнивал с Маргаритой, — та была красивей и утомляла только физически.
А эта шепчет...
— Что ж ты как вчера? — заговорил брат, опустив глаза и укорачивая подтяжки брюк. — Молчал, молчал… Тебя считали серьезно думающим человеком,
а ты вдруг такое, детское. Не знаешь, как тебя понять. Конечно, выпил, но
ведь говорят: «Что у трезвого на уме — у пьяного на языке».
— Настоящий интеллигентный, в очках, с бородкой, брюки на коленях — пузырями, кисленькие стишки Надсона славословил, да! Вот, Лидочка, как это страшно, когда интеллигент и шалаш?
А мой Лютов — старовер, купчишка, обожает Пушкина; это тоже староверство — Пушкина читать. Теперь
ведь в моде этот — как его? — Витебский, Виленский?
—
Ведь я не картину покупаю,
а простираюсь пред женщиной, с которой не только мое бренное тело, но и голодная душа моя жаждет слиться.
— Нет, я не хочу задеть кого-либо; я
ведь не пытаюсь убедить,
а — рассказываю, — ответил Туробоев, посмотрев в окно. Клима очень удивил мягкий тон его ответа. Лютов извивался, подскакивал на стуле, стремясь возражать, осматривал всех в комнате, но, видя, что Туробоева слушают внимательно, усмехался и молчал.
— Почему? О людях, которым тесно жить и которые пытаются ускорить события. Кортес и Колумб тоже
ведь выразители воли народа, профессор Менделеев не менее революционер, чем Карл Маркс. Любопытство и есть храбрость.
А когда любопытство превращается в страсть, оно уже — любовь.
— Господи, — так
ведь он, сом этот, меня знает,
а вы ему — чужой человек. Всякая тварь имеет свою осторожность к жизни.
— Какая она… несокрушимая, — тихо сказала Лидия, провожая подругу и Макарова задумчивым взглядом. —
А ей
ведь трудно живется.
— Так
ведь как же? Чья, как не ваша? Мужик — что делает? Чашки, ложки, сани и всякое такое,
а вы — фотографию, машинку швейную…
— Но
ведь я знаю все это, я была там. Мне кажется, я говорила тебе, что была у Якова. Диомидов там и живет с ним, наверху. Помнишь: «
А плоть кричит — зачем живу?»
— Вполне понятно, что тебе пора любить, но любовь — чувство реальное,
а ты
ведь выдумала этого парня.
— Комическое — тоже имеется; это
ведь сочинение длинное, восемьдесят шесть стихов. Без комического у нас нельзя — неправда будет. Я вот похоронил, наверное, не одну тысячу людей,
а ни одних похорон без комического случая — не помню. Вернее будет сказать, что лишь такие и памятны мне. Мы
ведь и на самой горькой дороге о смешное спотыкаемся, такой народ!
— Да
ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил дело, хоть и разбойник. У вас, говорит, на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня.
А Никита и сказал...
— К девчонкам? Но
ведь вы, кажется, жених?
А?
— Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции».
Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы,
а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли не хочешь задохнуться.
— Чудовищную силу обнаруживали некоторые, — вспоминал он, сосредоточенно глядя в пустой стакан. —
Ведь невозможно, Макаров, сорвать рукою, пальцами, кожу с черепа, не волосы,
а — кожу?
—
А тебе, Лида, бросить бы школу.
Ведь все равно ты не учишься. Лучше иди на курсы. Нам необходимы не актеры,
а образованные люди. Ты видишь, в какой дикой стране мы живем.
— Вы — к нам? — спросила она, и в глазах ее Клим подметил насмешливые искорки. —
А я — в Сокольники. Хотите со мной? Лида? Но
ведь она вчера уехала домой, разве вы не знаете?
— Ой, не доведет нас до добра это сочинение мертвых праведников,
а тем паче — живых. И
ведь делаем-то мы это не по охоте, не по нужде,
а — по привычке, право, так! Лучше бы согласиться на том, что все грешны, да и жить всем в одно грешное, земное дело.
— Да, — продолжала она, подойдя к постели. — Не все. Если ты пишешь плохие книги или картины, это
ведь не так уж вредно,
а за плохих детей следует наказывать.
— Не знаю, — равнодушно ответил Иноков. — Кажется, в Казани на акушерских курсах. Я
ведь с ней разошелся. Она все заботится о конституции, о революции.
А я еще не знаю, нужна ли революция…
— Кроме того, я беседовала с тобою, когда, уходя от тебя, оставалась одна. Я — честно говорила и за тебя… честнее, чем ты сам мог бы сказать. Да, поверь мне! Ты
ведь не очень… храбр. Поэтому ты и сказал, что «любить надо молча».
А я хочу говорить, кричать, хочу понять. Ты советовал мне читать «Учебник акушерства»…
— Мне кажется, что все, что я уже знаю, — не нужно знать. Но все-таки я попробую учиться, — слышал он задумчивые слова. — Не в Москве, суетливой,
а, может быть, в Петербурге.
А в Париж нужно ехать, потому что там Алина и ей — плохо. Ты
ведь знаешь, что я люблю ее…
Я
ведь пребываю поклонником сих двух поэтов истории,
а особенно — первого, ибо никто, как он, не понимал столь сердечно, что Россия нуждается во внимательном благорасположении,
а человеки — в милосердии.
— Понимаете? Графу-то Муравьеву пришлось бы сказать о свиной голове: «Сие есть тело мое!»
А?
Ведь вот как шутили!
Это — не тот город, о котором сквозь зубы говорит Иван Дронов, старается смешно писать Робинзон и пренебрежительно рассказывают люди, раздраженные неутоленным честолюбием,
а может быть, так или иначе, обиженные действительностью, неблагожелательной им. Но на сей раз Клим подумал об этих людях без раздражения, понимая, что
ведь они тоже действительность, которую так благосклонно оправдывал чистенький историк.
— Но все, знаете, как-то таинственно выходило: Котошихину даже и шведы голову отрубили, Курбский — пропал в нетях, распылился в Литве, не оставив семени своего,
а Екатерина — ей бы саму себя критиковать полезно. Расскажу о ней нескромный анекдотец, скромного-то о ней
ведь не расскажешь.
— Критика — законна. Только — серебро и медь надобно чистить осторожно,
а у нас металлы чистят тертым кирпичом, и это есть грубое невежество, от которого вещи страдают. Европа весьма величественно распухла и многими домыслами своими, конечно, может гордиться. Но вот, например, европейская обувь, ботинки разные,
ведь они не столь удобны, как наш русский сапог,
а мы тоже начали остроносые сапоги тачать, от чего нам нет никакого выигрыша, только мозоли на пальцах. Примерчик этот возьмите иносказательно.
Железная метла логики Маркса тоже правдива, сокрушительно правдива, но
ведь правдиво и евангелие, которое Иноков озорниковато,
а в сущности метко уравнял с книгой «Хороший тон».
Самгин наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Слушая рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте в водевиле,
а не в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие в драме, несколько тронул его; он
ведь был уверен, что тоже пережил драму. Однако он не сумел выразить чувство, взволновавшее его,
а два последние слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
— Ну, тут мы ему говорим: «Да вы, товарищ, валяйте прямо — не о крапиве,
а о буржуазии,
ведь мы понимаем, о каких паразитах речь идет!» Но он — осторожен, — одобрительно сказал Дунаев.
Мы
ведь не шпионы,
а — рабочие, бояться нас нечего».
—
А Любаша еще не пришла, — рассказывала она. — Там
ведь после того, как вы себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон — о, какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем с Гогиным, с Алиной они бог знает что делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула с блюдца и, упав на пол, раскололась на мелкие куски.
— Хорошо говорить многие умеют,
а надо говорить правильно, — отозвался Дьякон и, надув щеки, фыркнул так, что у него ощетинились усы. — Они там вовлекли меня в разногласия свои и смутили.
А — «яко алчба богатства растлевает плоть, тако же богачество словесми душу растлевает». Я
ведь в социалисты пошел по вере моей во Христа без чудес, с единым токмо чудом его любви к человекам.
— Это мне одна актриса подарила, я
ведь теперь и отдел театра веду. Правдин объявился марксистом, и редактор выжил его. Камень — настоящий сапфирчик. Ну,
а ты — как?
— Я
ведь никогда не чувствовала, что есть Россия, кроме Москвы. Конечно, учила географию, но — что же география? Каталог вещей, не нужных мне.
А теперь вот вижу, что существует огромная Россия и ты прав: плохое в ней преувеличивают нарочно, из соображений политических.
А минутами ему казалось, что он чем-то руководит, что-то направляет в жизни огромного города,
ведь каждый человек имеет право вообразить себя одной из тех личностей, бытие которых окрашивает эпохи. На собраниях у Прейса, все более многолюдных и тревожных, он солидно говорил...
— Да
ведь что же, знаете, я не вчера живу,
а — сегодня, и назначено мне завтра жить. У меня и без помощи книг от науки жизни череп гол…
— Момент! Нигде в мире не могут так, как мы,
а? За всех! Клим Иваныч, хорошо
ведь, что есть эдакое, — за всех! И — надо всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый,
а? Вот как мы…
— Нет, но… Как непонятно все, Клим, милый, — шептала она, закрыв глаза. — Как непонятно прекрасное…
Ведь было потрясающе прекрасно, да?
А потом он… потом мы ели поросенка, говоря о Христе…
— Замок, конечно, сорван,
а — кто виноват? Кроме пастуха да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, — весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами,
ведь не загоните в тюрьму, господин? Вот в этом и фокус: бунтовать — бунтовали,
а виноватых — нету! Ну, теперь идемте…
— Ничего. Это — кожа зудит,
а внутренность у нас здоровая. Возьмите, например, гречневую кашу: когда она варится, кипит — легкое зерно всплывает кверху,
а потом из него образуется эдакая вкусная корочка, с хрустом. Так? Но
ведь сыты мы не корочкой,
а кашей…
— Я — не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право, не знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста!
А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто,
а — зачем, собственно?
Ведь вот какой вопрос поднимается!
Ведь не на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
— Замечательно — как вы не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки?
Ведь если б я был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас в полицию? Это — раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет,
а — на что живет, на какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное, вором считает меня…
— Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне у собаки блох вычесывать, — это я про свою должность.
Ведь — что такое вор, Клим Иванович, если правду сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно — есть ребята, застарелые в преступности. Но
ведь все живем по нужде,
а не по евангелию. Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю…
—
Ведь вот какая упрямая, — обиженно сказал Суслов, — ей надо лечь,
а она сидит!