Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если
кто попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько
у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим,
кто кого!
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну,
не совестно ли вам? Я на вас одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот ни от
кого до сих пор толку
не доберусь.
Не стыдно ли вам? Я
у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
Трудись!
Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я
не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия —
не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду
не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов
не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам,
не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
У батюшки,
у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К
кому оно привяжется,
До смерти
не избыть!
Г-жа Простакова. Я, братец, с тобою лаяться
не стану. (К Стародуму.) Отроду, батюшка, ни с
кем не бранивалась.
У меня такой нрав. Хоть разругай, век слова
не скажу. Пусть же, себе на уме, Бог тому заплатит,
кто меня, бедную, обижает.
Г-жа Простакова. Пронозила!.. Нет, братец, ты должен образ выменить господина офицера; а кабы
не он, то б ты от меня
не заслонился. За сына вступлюсь.
Не спущу отцу родному. (Стародуму.) Это, сударь, ничего и
не смешно.
Не прогневайся.
У меня материно сердце. Слыхано ли, чтоб сука щенят своих выдавала? Изволил пожаловать неведомо к
кому, неведомо
кто.
По моему расчету,
не тот богат, который отсчитывает деньги, чтоб прятать их в сундук, а тот, который отсчитывает
у себя лишнее, чтоб помочь тому,
у кого нет нужного.
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец!
Не нынешний был век. Нас ничему
не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет
у басурманов, и
не будь тот Скотинин,
кто чему-нибудь учиться захочет.
Скотинин.
Кого? За что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу.
Не будь я Тарас Скотинин, если
у меня
не всякая вина виновата.
У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей
у счетных дел.
Не всякому открыл Господь науку: так
кто сам
не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить
не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и
у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека
не приходит.
Убытки редко
кем высчитывались, всякий старался прежде всего определить себе
не то, что он потерял, а то, что
у него есть.
На шестой день были назначены губернские выборы. Залы большие и малые были полны дворян в разных мундирах. Многие приехали только к этому дню. Давно
не видавшиеся знакомые,
кто из Крыма,
кто из Петербурга,
кто из-за границы, встречались в залах.
У губернского стола, под портретом Государя, шли прения.
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и
не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было
у меня в душе. А
кто открыл это?
Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого
не мог открыть разум, потому что это неразумно».
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад
не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский
у него: «ну что, Василий,
кто да
кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а
не кто другой
у Облонского рощу купил. А еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
Но хорошо было говорить так тем,
у кого не было дочерей; а княгиня понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в того,
кто не захочет жениться, или в того,
кто не годится в мужья.
Ни
у кого не спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно отвечая на вопросы своих друзей о том, как идет его книга,
не спрашивая даже
у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.
В прошлом году он оставил дипломатическую службу,
не по неприятности (
у него никогда ни с
кем не бывало неприятностей), и перешел на службу в дворцовое ведомство в Москву, для того чтобы дать наилучшее воспитание своим двум мальчикам.
Pluck, то есть энергии и смелости, Вронский
не только чувствовал в себе достаточно, но, что гораздо важнее, он был твердо убежден, что ни
у кого в мире
не могло быть этого pluck больше, чем
у него.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого
не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно,
кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, —
у девушки бывает и может быть такое чувство, что она
не знает, что сказать.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он был совершенно одинок со своим горем.
Не только в Петербурге
у него
не было ни одного человека,
кому бы он мог высказать всё, что испытывал,
кто бы пожалел его
не как высшего чиновника,
не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде
у него
не было такого человека.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое
не умрет со мною, что
у меня будут наследники, — а этого
у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины
не будут его, а чьи-то, кого-то того,
кто их ненавидит и знать
не хочет. Ведь это ужасно!
—
У кого же
не берет? — сказал он смеясь.
Кто не знал ее и ее круга,
не слыхал всех выражений соболезнования, негодования и удивления женщин, что она позволила себе показаться в свете и показаться так заметно в своем кружевном уборе и со своей красотой, те любовались спокойствием и красотой этой женщины и
не подозревали, что она испытывала чувства человека, выставляемого
у позорного столба.
Посмотревшись в зеркало, Левин заметил, что он красен; но он был уверен, что
не пьян, и пошел по ковровой лестнице вверх за Степаном Аркадьичем. Наверху,
у поклонившегося, как близкому человеку, лакея Степан Аркадьич спросил,
кто у Анны Аркадьевны, и получил ответ, что господин Воркуев.
Что же вы ответите ему, когда невинный малютка спросит
у вас: «папаша!
кто сотворил всё, что прельщает меня в этом мире, — землю, воды, солнце, цветы, травы?» Неужели вы скажете ему: «я
не знаю»?
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе
не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити,
кто живет в соседнем нумере, свой ли дом
у доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
— Что такое? что?
кого? — Доверенность?
кому? что? — Опровергают? —
Не доверенность. — Флерова
не допускают. — Что же, что под судом? — Этак никого
не допустят. Это подло. — Закон! — слышал Левин с разных сторон и вместе со всеми, торопившимися куда-то и боявшимися что-то пропустить, направился в большую залу и, теснимый дворянами, приблизился к губернскому столу,
у которого что-то горячо спорили губернский предводитель, Свияжский и другие коноводы.
Уж
не раз испытав с пользою известное ему средство заглушать свою досаду и всё, кажущееся дурным, сделать опять хорошим, Левин и теперь употребил это средство. Он посмотрел, как шагал Мишка, ворочая огромные
комья земли, налипавшей на каждой ноге, слез с лошади, взял
у Василья севалку и пошел рассевать.
— Может быть, — сказал он, пожимая локтем её руку. — Но лучше, когда делают так, что,
у кого ни спроси, никто
не знает.
— Я несогласен, что нужно и можно поднять еще выше уровень хозяйства, — сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и
у меня есть средства, а я ничего
не мог сделать. Банки
не знаю
кому полезны. Я, по крайней мере, на что ни затрачивал деньги в хозяйстве, всё с убытком: скотина — убыток, машина — убыток.
Теперь она знала всех их, как знают друг друга в уездном городе; знала,
у кого какие привычки и слабости,
у кого какой сапог жмет ногу; знала их отношения друг к другу и к главному центру, знала,
кто за
кого и как и чем держится, и
кто с
кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны,
не мог интересовать ее, и она избегала его.
—
Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор
у колодца, случайно; третье слово ее было: «
Кто этот господин,
у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и
не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам
не нужно сказывать дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я тебя
не поздравляю; ты
у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
Надо вам сказать, что
у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж
не имею известия, а запастись женой
не догадался раньше, — так теперь уж, знаете, и
не к лицу; я и рад был, что нашел
кого баловать.
Думал он также и о том, что надобно торопиться закупать,
у кого какие еще находятся беглецы и мертвецы, ибо помещики друг перед другом спешат закладывать имения и скоро во всей России может
не остаться и угла,
не заложенного в казну.
— А зачем же так вы
не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны служить Богу, а
не кому иному. Если и другому
кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так Бог велит, а без того мы бы и
не служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные
у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя идти: вы прикреплены к миру,
у вас семейство.
Решено было еще сделать несколько расспросов тем,
у которых были куплены души, чтобы, по крайней мере, узнать, что за покупки, и что именно нужно разуметь под этими мертвыми душами, и
не объяснил ли он
кому, хоть, может быть, невзначай, хоть вскользь как-нибудь настоящих своих намерений, и
не сказал ли он кому-нибудь о том,
кто он такой.
Заманчиво мелькали мне издали сквозь древесную зелень красная крыша и белые трубы помещичьего дома, и я ждал нетерпеливо, пока разойдутся на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь с своею, тогда, увы! вовсе
не пошлою, наружностью; и по нем старался я угадать,
кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли
у него, или целых шестеро дочерей с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшею сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь да говорит про скучную для юности рожь и пшеницу.
—
Кто родился с тысячами, воспитался на тысячах, тот уже
не приобретет:
у того уже завелись и прихоти, и мало ли чего нет!
Чуть замечал
у кого один кусок, подкладывал ему тут же другой, приговаривая: «Без пары ни человек, ни птица
не могут жить на свете».
— А
кто это сказывал? А вы бы, батюшка, наплевали в глаза тому, который это сказывал! Он, пересмешник, видно, хотел пошутить над вами. Вот, бают, тысячи душ, а поди-тка сосчитай, а и ничего
не начтешь! Последние три года проклятая горячка выморила
у меня здоровенный куш мужиков.
— Ну, расспросите
у него, вы увидите, что… [В рукописи четыре слова
не разобрано.] Это всезнай, такой всезнай, какого вы нигде
не найдете. Он мало того что знает, какую почву что любит, знает, какое соседство для
кого нужно, поблизости какого леса нужно сеять какой хлеб.
У нас
у всех земля трескается от засух, а
у него нет. Он рассчитает, насколько нужно влажности, столько и дерева разведет;
у него все играет две-три роли: лес лесом, а полю удобренье от листьев да от тени. И это во всем так.
Шум и визг от железных скобок и ржавых винтов разбудили на другом конце города будочника, который, подняв свою алебарду, закричал спросонья что стало мочи: «
Кто идет?» — но, увидев, что никто
не шел, а слышалось только вдали дребезжанье, поймал
у себя на воротнике какого-то зверя и, подошед к фонарю, казнил его тут же
у себя на ногте.
— Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом, как бы в уверенности, что служите тому,
кому вы молитесь,
у вас бы появилась деятельность, и вас никто из людей
не в силах <был бы> охладить.
Один раз, возвратясь к себе домой, он нашел на столе
у себя письмо; откуда и
кто принес его, ничего нельзя было узнать; трактирный слуга отозвался, что принесли-де и
не велели сказывать от
кого.
Означено было также обстоятельно,
кто отец, и
кто мать, и какого оба были поведения;
у одного только какого-то Федотова было написано: «отец неизвестно
кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и
не вор».
— Ведь я тебе на первых порах объявил. Торговаться я
не охотник. Я тебе говорю опять: я
не то, что другой помещик, к которому ты подъедешь под самый срок уплаты в ломбард. Ведь я вас знаю всех.
У вас есть списки всех,
кому когда следует уплачивать. Что ж тут мудреного? Ему приспичит, он тебе и отдаст за полцены. А мне что твои деньги?
У меня вещь хоть три года лежи! Мне в ломбард
не нужно уплачивать…
Конечно, почтмейстер и председатель и даже сам полицеймейстер, как водится, подшучивали над нашим героем, что уж
не влюблен ли он и что мы знаем, дескать, что
у Павла Ивановича сердечишко прихрамывает, знаем,
кем и подстрелено; но все это никак его
не утешало, как он ни пробовал усмехаться и отшучиваться.
Эх, тройка! птица тройка,
кто тебя выдумал? знать,
у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что
не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока
не зарябит тебе в очи.
— Да, дождичка бы очень
не мешало, — сказал Чичиков, которому
не нужно было дождика, но как уже приятно согласиться с тем,
у кого миллион.