Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна.
Конечно, наши странники
Не пропустили случая
За здравье губернаторши
По чарке осушить.
И видя, что хозяюшка
Ко стогу приклонилася,
К ней подошли гуськом:
«Что ж дальше?»
— Сами знаете:
Ославили счастливицей,
Прозвали губернаторшей
Матрену с той поры…
Что дальше? Домом правлю я,
Ращу детей… На радость ли?
Вам тоже
надо знать.
Пять сыновей! Крестьянские
Порядки нескончаемы, —
Уж взяли одного!
— А кто сплошал, и
надо бы
Того тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех и разобрал!
А мы теперь расхлебывай! —
«Ну… вы его
не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...
Идем домой понурые…
Два старика кряжистые
Смеются… Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись: мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед
не доведется вам
Смеяться
надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед
не посрамимся мы,
Под розгами умрем...
Его послушать
надо бы,
Однако вахлаки
Так обозлились,
не дали
Игнатью слова вымолвить,
Особенно Клим Яковлев
Куражился: «Дурак же ты!..»
— А ты бы прежде выслушал… —
«Дурак же ты…»
— И все-то вы,
Я вижу, дураки!
А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так
надо было ранее
Сказать… Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
Нет хлеба — у кого-нибудь
Попросит, а за соль
Дать
надо деньги чистые,
А их по всей вахлачине,
Сгоняемой на барщину,
По году гроша
не было!
У каждого крестьянина
Душа что туча черная —
Гневна, грозна, — и
надо бы
Громам греметь оттудова,
Кровавым лить дождям,
А все вином кончается.
Пошла по жилам чарочка —
И рассмеялась добрая
Крестьянская душа!
Не горевать тут надобно,
Гляди кругом — возрадуйся!
Ай парни, ай молодушки,
Умеют погулять!
Повымахали косточки,
Повымотали душеньку,
А удаль молодецкую
Про случай сберегли!..
Г-жа Простакова (стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч
не сечет. Мой грех!
Не губите меня. (К Софье.) Мать ты моя родная, прости меня. Умилосердись
надо мною (указывая на мужа и сына) и над бедными сиротами.
—
Надо орудовать, — отвечал помощник градоначальника, — вот что!
не пустить ли, сударь, в народе слух, что оная шельма Анелька заместо храмов божиих костелы везде ставить велела?
Он решился. Река
не захотела уйти от него — он уйдет от нее. Место, на котором стоял старый Глупов, опостылело ему. Там
не повинуются стихии, там овраги и буераки на каждом шагу преграждают стремительный бег; там воочию совершаются волшебства, о которых
не говорится ни в регламентах, ни в сепаратных предписаниях начальства.
Надо бежать!
А что, если это так именно и
надо? что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех его ради, был именно такой, а
не иной градоначальник?
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно,
не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем
не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что
надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока
не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
—
Надо было зимой поход объявить! — раскаивался он в сердце своем, — тогда бы они от меня
не спрятались.
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (
Надо было улыбнуться, чтобы показать, что она поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу
не взглянула на него, пока он
не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво
не смотреть на человека, когда он кланяется.
— Я, напротив, полагаю, что эти два вопроса неразрывно связаны, — сказал Песцов, — это ложный круг. Женщина лишена прав по недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав. —
Надо не забывать того, что порабощение женщин так велико и старо, что мы часто
не хотим понимать ту пучину, которая отделяет их от нас, — говорил он.
Ему
не нужно было очень строго выдерживать себя, так как вес его как раз равнялся положенным четырем пудам с половиною; но
надо было и
не потолстеть, и потому он избегал мучного и сладкого.
— Нет, если бы это было несправедливо, ты бы
не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я
не мог бы. Мне, главное,
надо чувствовать, что я
не виноват.
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что
надо любить ближнего и
не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня в душе. А кто открыл это?
Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого
не мог открыть разум, потому что это неразумно».
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна,
не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще
не приехал. Вы оттого говорите, что
не простит, что вы
не знаете его. Никто
не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза,
надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть
не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы
не забыл.
Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
— Рабочих
надо непременно нанять еще человек пятнадцать. Вот
не приходят. Нынче были, по семидесяти рублей на лето просят.
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а
надо пережить свой стыд». Она
не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Левин хотел объяснить ему, что понять этого нельзя, а
надо учить; но Львов
не соглашался с ним.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно —
не обращать внимания», и он стал собираться ехать в город и опять к матери, от которой
надо было получить подпись на доверенности.
Левин боялся немного, что он замучает лошадей, особенно и левого, рыжего, которого он
не умел держать; но невольно он подчинялся его веселью, слушал романсы, которые Весловский, сидя на козлах, распевал всю дорогу, или рассказы и представления в лицах, как
надо править по-английски four in hand; [четверкой;] и они все после завтрака в самом веселом расположении духа доехали до Гвоздевского болота.
— Я? я думала… Нет, нет, иди, пиши,
не развлекайся, — сказала она, морща губы, — и мне
надо теперь вырезать вот эти дырочки, видишь?
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что
надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шопотом поправлял их. Наконец, сделав, что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо из руки в руку, и всё-таки выходило
не то, что требовалось.
— Может быть, — сухо сказал Левин и повернулся на бок. — Завтра рано
надо итти, и я
не бужу никого, а иду на рассвете.
Надо не волноваться,
надо успокоиться.
— Нет, — сказала она, раздражаясь тем, что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему же ты думаешь, что это известие так интересует меня, что
надо даже скрывать? Я сказала, что
не хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим так же мало интересовался, как и я.
— Да… нет, постой. Послезавтра воскресенье, мне
надо быть у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому что, как только он произнес имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь уже
не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.
За чаем продолжался тот же приятный, полный содержания разговор.
Не только
не было ни одной минуты, чтобы
надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось, что
не успеваешь сказать того, что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая, что говорит другой. И всё, что ни говорили,
не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало, как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
К первому разряду относились долги, которые
надо было сейчас же заплатить или, во всяком случае, для уплаты которых
надо было иметь готовые деньги, чтобы при требовании
не могло быть минуты замедления.
Его
не рассердили ни вид крестьянской лошади и стригуна, топтавших его зеленя (он велел согнать их встретившемуся мужику), ни насмешливый и глупый ответ мужика Ипата, которого он встретил и спросил: «Что, Ипат, скоро сеять?» — «
Надо прежде вспахать, Константин Дмитрич», отвечал Ипат.
Казалось, ему
надо бы понимать, что свет закрыт для него с Анной; но теперь в голове его родились какие-то неясные соображения, что так было только в старину, а что теперь, при быстром прогрессе (он незаметно для себя теперь был сторонником всякого прогресса), что теперь взгляд общества изменился и что вопрос о том, будут ли они приняты в общество, еще
не решен.
—
Надо только
не закрывать глаз, чтобы
не лишиться света, — продолжал Алексей Александрович.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла, что он
не только говорил об отце, но как бы спрашивал ее, как ему
надо об отце думать.
Левин вызвался заменить ее; но мать, услыхав раз урок Левина и заметив, что это делается
не так, как в Москве репетировал учитель, конфузясь и стараясь
не оскорбить Левина, решительно высказала ему, что
надо проходить по книге так, как учитель, и что она лучше будет опять сама это делать.
Доказательство того, что они знали твердо, что такое была смерть, состояло в том, что они, ни секунды
не сомневаясь, знали, как
надо действовать с умирающими, и
не боялись их.
— Да ничего; кажется, что я
не получу всего, а в середу
надо ехать. А вы когда? — сказал Яшвин, жмурясь поглядывая на Вронского и, очевидно, догадываясь о происшедшей ссоре.
— Я очень рад, поедем. А вы охотились уже нынешний год? — сказал Левин Весловскому, внимательно оглядывая его ногу, но с притворною приятностью, которую так знала в нем Кити и которая так
не шла ему. — Дупелей
не знаю найдем ли, а бекасов много. Только
надо ехать рано. Вы
не устанете? Ты
не устал, Стива?
Полковой командир объявил, что если эти скандалы
не прекратятся, то
надо выходить.
— Мы пойдем.
Не правда ли? — обратилась она к Свияжскому. — Mais il ne faut pas laisser le pauvre Весловский et Тушкевич se morfondre là dans le bateau. [Но
не следует заставлять бедного Весловского и Тушкевича томиться в лодке.]
Надо послать им сказать. — Да, это памятник, который он оставит здесь, — сказала Анна, обращаясь к Долли с тою же хитрою, знающею улыбкой, с которою она прежде говорила о больнице.
— Знаю я, что если тебя слушать, перебила княгиня, — то мы никогда
не отдадим дочь замуж. Если так, то
надо в деревню уехать.
—
Надо поправить венок, — отвечала она,
не слушая его.
Сережа рассказал хорошо самые события, но, когда
надо было отвечать на вопросы о том, что прообразовали некоторые события, он ничего
не знал, несмотря на то, что был уже наказан за этот урок.
— Вот оно! Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал
не так, как
надо.
Если бы
не это всё усиливающееся желание быть свободным,
не иметь сцены каждый раз, как ему
надо было ехать в город на съезд, на бега, Вронский был бы вполне доволен своею жизнью.
— Да,
надо ехать. Я ездила кататься, и так хорошо, что в деревню захотелось. Ведь тебя ничто
не задерживает?
— Да, да… именно… — вздыхая говорил Облонский. — Я затем и приехал. То есть
не собственно затем… Меня сделали камергером, ну,
надо было благодарить. Но, главное,
надо устроить это.
— Ну, Костя, теперь
надо решить, — сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, — важный вопрос. Ты именно теперь в состоянии оценить всю важность его. У меня спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он, собирая губы в улыбку. — Я решил, но боюсь, что ты
не изъявишь согласия.