Неточные совпадения
О боге она говорила, точно о добром и хорошо знакомом ей старике, который живет где-то близко и может делать все, что хочет, но часто делает
не так, как
надо.
— Н-да, черт…
Надо учиться. На гроши гимназии
не проживешь.
— Пускай будут молнии, — говорила она. — Это даже красиво, но я совершенно
не выношу, когда
надо мной трещит небо.
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит
не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его
не поймет, чего ему
надо! Долбит, что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
Клим был рад уйти; он
не понимал, как держать себя, что
надо говорить, и чувствовал, что скорбное выражение лица его превращается в гримасу нервной усталости.
«Этим тоном Дмитрий
не смел говорить со мной.
Надо объясниться».
— Я ночую у тебя, Лидуша! — объявила она. — Мой милейший Гришук пошел куда-то в уезд, ему
надо видеть, как мужики бунтовать будут. Дай мне попить чего-нибудь, только
не молока. Вина бы, а?
— Когда изгоняемый из рая Адам оглянулся на древо познания, он увидал, что бог уже погубил древо: оно засохло. «И се диавол приступи Адамови и рече: чадо отринутое,
не имаши путя инаго, яко на муку земную. И повлек Адама во ад земный и показа ему вся прелесть и вся скверну, их же сотвориша семя Адамово». На эту тему мадьяр Имре Мадач весьма значительную вещь написал. Так вот как
надо понимать, Лидочка, а вы…
— Я
не умею говорить об этом, но —
надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец! Да! О милосердии. Это — самое одинокое существо в мире — женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я
не о себе только, нет…
— В театр теперь ходят по привычке, как в церковь,
не веря, что
надо ходить в театр.
— Это — прислуга! — сказал Диомидов. — Никто
не спрашивает прислугу, как
надо жить.
— Страшно интересно. Это
надо знать, — говорил он. — Очки — снимите, очковых людей
не любят.
— Учеными доказано, что бог зависит от климата, от погоды. Где климаты ровные, там и бог добрый, а в жарких, в холодных местах — бог жестокий. Это
надо понять. Сегодня об этом поучения
не будет.
— Мне кажется, она
не способна понять, за что
надо любить…
— Идолопоклонство, конечно. «Приидите, поклонимся и припадем цареви и богу нашему» — н-да! Ну все-таки
надо посмотреть.
Не царь интересен, а народ, воплощающий в него все свои чаяния и надежды.
—
Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли
не хочешь задохнуться.
— Случилось какое-то… несчастие, — ответил Клим. Слово несчастие он произнес
не сразу, нетвердо, подумав, что
надо бы сказать другое слово, но в голове его что-то шумело, шипело, и слова
не шли на язык.
Как будто забыв о смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она
не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она вспомнила, что
надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.
— Я говорил: расколоть, раздробить
надо, чтобы
не давили друг друга. О, господи!
— Варя, — сказала Лидия, — я
не умею утешать. И вообще,
надо ли утешать? Я
не знаю…
— Лида, голубушка, все это
надо бросить, все это — выдумано,
не нужно и погубит тебя.
— Любовь тоже требует героизма. А я —
не могу быть героиней. Варвара — может. Для нее любовь — тоже театр. Кто-то, какой-то невидимый зритель спокойно любуется тем, как мучительно любят люди, как они хотят любить. Маракуев говорит, что зритель — это природа. Я —
не понимаю… Маракуев тоже, кажется, ничего
не понимает, кроме того, что любить —
надо.
«Чего же тебе
надо?» — хотел спросить Клим, но, сдержав возмущение свое,
не спросил.
— Вдруг — идете вы с таким вот щучьим лицом, как сейчас. «Эх, думаю, пожалуй,
не то говорю я Анюте, а вот этот — знает, что
надо сказать». Что бы вы, Самгин, сказали такой девице, а?
— Кроме того, я беседовала с тобою, когда, уходя от тебя, оставалась одна. Я — честно говорила и за тебя… честнее, чем ты сам мог бы сказать. Да, поверь мне! Ты ведь
не очень… храбр. Поэтому ты и сказал, что «любить
надо молча». А я хочу говорить, кричать, хочу понять. Ты советовал мне читать «Учебник акушерства»…
— Говорить
надо точнее:
не о реформации, которая ни вам, ни мне
не нужна, а о реформе церковного управления, о расширении прав духовенства, о его экономическом благоустройстве…
— Развлекается! Ой, какая она стала… отчаянная! Ты ее
не узнаешь. Вроде солдатки-вдовы, есть такие в деревнях. Но красива — неописуемо! Мужчин около нее — толпа. Она с Лидой скоро приедут, ты знаешь? — Она встала, посмотрела в зеркало. —
Надо умыться. Где это?
—
Надо узнать. Предупредить
надо, если цела, — говорил Дунаев. — Там у нее книжки есть, я думаю, а мне идти к ней — осторожность
не велит.
«
Надо решительно объясниться с нею», — додумался он и вечером, тоже демонстративно,
не пошел в гостиницу, а явился утром, но Алина сказала ему, что Лидия уехала в Троице-Сергиевскую лавру. Пышно одетая в шелк, Алина сидела перед зеркалом, подпиливая ногти, и небрежненьким тоном говорила...
— Вам, Диомидов, хоть библию
надо почитать, — заговорил Клим, усмехаясь. Он хотел сказать мягко, снисходительно, а вышло злорадно, и Клим видел, что это
не понравилось Лидии. Но он продолжал...
—
Надо поучиться, а то вы компрометируете мысль, ту силу, которая отводит человека от животного, но которой вы еще
не умеете владеть…
—
Не дам холодного, — сурово ответила Анфимьевна, входя с охапкой стиранного белья. — Сначала поесть
надо, после — молока принесу, со льда…
— Эристикой
не занимаюсь. Я изъявил мои взгляды, а вы — как хотите. Прежде всего
надо самодержавие уничтожить, а там — разберемся.
— С такими глазами вам, русалка,
надо бы жить
не в воде, а в огне, например — в аду.
Он уже понимал, что говорит
не те слова, какие
надо бы сказать. Варвара схватила его руку, прижалась к ней горячей щекой.
«Я стал слишком мягок с нею, и вот она уже небрежна со мною. Необходимо быть строже. Необходимо овладеть ею с такою полнотой, чтоб всегда и в любую минуту настраивать ее созвучно моим желаниям.
Надо научиться понимать все, что она думает и чувствует,
не расспрашивая ее. Мужчина должен поглощать женщину так, чтоб все тайные думы и ощущения ее полностью передавались ему».
— Момент! Нигде в мире
не могут так, как мы, а? За всех! Клим Иваныч, хорошо ведь, что есть эдакое, — за всех! И —
надо всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый, а? Вот как мы…
— Он очень
не любит студентов, повар. Доказывал мне, что их
надо ссылать в Сибирь, а
не в солдаты. «Солдатам, говорит, они мозги ломать станут: в бога —
не верьте, царскую фамилию —
не уважайте. У них, говорит, в головах шум, а они думают — ум».
— Да — как же, — обиженно заговорил Косарев. — Али это порядок: хлеб воровать? Нет, господин, я своевольства
не признаю. Конечно: и есть —
надо, и сеять — пора. Ну, все-таки: начальство-то знает что-нибудь али —
не знает?
Он совершенно определенно понимал, что
не следует формулировать это чувство,
не нужно одевать его в точные слова, а, наоборот,
надо чем-то погасить его, забыть о нем.
— Я
не хотела бы жалеть тебя, но, представь, — мне кажется, что тебя
надо жалеть. Ты становишься недостаточно личным человеком, ты идешь на убыль.
— Зашел сказать, что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от моей комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, — вздохнул он, сморщив серый лоб. — И — как
не вовремя! Ее бы
надо послать в одно место, а она вот…
— Революция —
не завтра, — ответил Кутузов, глядя на самовар с явным вожделением, вытирая бороду салфеткой. — До нее некоторые, наверное, превратятся в людей, способных на что-нибудь дельное, а большинство — думать
надо — будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом — погибнет.
—
Не может быть, — искренно воскликнул Самгин, хотя догадывался именно об этом. Он даже подумал, что догадался
не сегодня,
не сейчас, а — давно, еще тогда, когда прочитал записку симпатическими чернилами. Но это
надо было скрыть
не только от Гогина, но и от себя. —
Не может быть, — повторил он.
— Я телеграфировала в армию Лидии, но она, должно быть,
не получила телеграмму. Как торопятся, — сказала она, показав лорнетом на улицу, где дворники сметали ветки можжевельника и елей в зеленые кучи. — Торопятся забыть, что был Тимофей Варавка, — вздохнула она. — Но это хороший обычай посыпать улицы можжевельником, — уничтожает пыль. Это
надо бы делать и во время крестных ходов.
—
Надо бежать, уходить, — кричал Самгин Туробоеву, крепко прижимаясь к забору,
не желая, чтоб Туробоев заметил, как у него дрожат ноги. В нем отчаянно кричало простое слово: «Зачем? Зачем?», и, заглушая его, он убеждал окружающих...
— А — что? Ты — пиши! — снова топнул ногой поп и схватился руками за голову, пригладил волосы: — Я — имею право! — продолжал он, уже
не так громко. — Мой язык понятнее для них, я знаю, как
надо с ними говорить. А вы, интеллигенты, начнете…
Самгин
не видел на лицах слушателей радости и
не видел «огней души» в глазах жителей, ему казалось, что все настроены так же неопределенно, как сам он, и никто еще
не решил —
надо ли радоваться? В длинном ораторе он тотчас признал почтово-телеграфного чиновника Якова Злобина, у которого когда-то жил Макаров. Его «ура» поддержали несколько человек, очень слабо и конфузливо, а сосед Самгина, толстенький, в теплом пальто, заметил...
— Нет, — Радеев-то, сукин сын, а? Послушал бы ты, что он говорил губернатору, Иуда! Трусова, ростовщица, и та — честнее! Какой же вы, говорит, правитель, ваше превосходительство! Гимназисток на улице бьют, а вы — что? А он ей — скот! — надеюсь, говорит, что после этого благомыслящие люди поймут, что им
надо идти с правительством, а
не с жидами, против его, а?
— Нет, это
не годится. Критическая часть, пожалуй, удалась, а все остальное —
не то, что
надо. Попробую сама.