Неточные совпадения
— Так-то вот, родимый мой Петр Елисеич, — заговорил Мосей, подсаживаясь к брату. —
Надо мне тебя было видеть, да все доступа
не выходило. Есть у меня до тебя одно словечко… Уж ты
не взыщи на нашей темноте, потому как мы народ, пряменько сказать, от пня.
Конечно, силой ничего
не возьмешь, а
надо пуститься на хитрости.
— Конешно,
не бабьего это ума дело, — авторитетно подтвердил Тит, державший своих баб в качестве бессловесной скотины. —
Надо обмозговать дело.
— Уж это што и говорить, — соглашались все. — Как по другим прочиим местам добрые люди делают, так и мы. Жалованье зададим ходокам, чтобы им
не обидно было и чтобы неустойки
не вышло. Тоже задарма кому охота болтаться… В аккурате
надо дело делать.
— Нельзя-с, Лука Назарыч…
Не прежняя пора!
Надо их отправить в волостное правление, пусть там с ними делаются, как знают…
А Таисья в это время старалась незаметно выпроводить своих учеников, чтобы самой в сумерки сбегать к Гущиным, пока брательники
не пришли с фабрики, — в семь часов отбивает Слепень поденщину, а к этому времени
надо увернуться.
— На перепутье завернули! — объясняла Таисья уклончиво. — Мне бы с тобой словечком перемолвиться, Аника Парфеныч. Вишь, такое дело доспело, што
надо в Заболотье проехать… Как теперь болотами-то: поди, еще
не промерзли?
— Ихнее дело, матушка, Анфиса Егоровна, — кротко ответила Таисья, опуская глаза. —
Не нам судить ихние скитские дела… Да и деваться Аграфене некуда, а там все-таки исправу примет. За свой грех-то муку получать… И сама бы я ее свезла, да никак обернуться нельзя: первое дело, брательники на меня накинутся, а второе — ущитить
надо снох ихних. Как даве принялись их полоскать — одна страсть…
Не знаю, застану их живыми аль нет. Бабенок-то тоже
надо пожалеть…
— Ну, милушка, теперь уж твоя часть такая: как велят, — строго ответила Таисья, поджимая губы, — она любила испить чайку. —
Не умела своей волей жить, так
надо уметь слушаться.
— Посмеяться тебе охота
надо мной, — отвечала задумчиво Наташка. — Ведь есть кому платки-то дарить, а меня оставь. И то сиротство заело… Знаю я ваши-то платки. С ними одного сраму
не расхлебаешь…
— А кто ее знает, куды она провалилась, — неохотно отвечал Матюшка, почесывая затылок. — Куды больше, как
не в скиты… Улимонила ее эта Таисья,
надо полагать.
— Вот у тебя дом, старик, все хозяйство, и вдруг
надо будет все разорить. Подумал ты об этом? Сам разоришься и других до сумы доведешь… От добра добра
не ищут.
Туляцкому и Хохлацкому концам было
не до этих разговоров, потому что все жили в настоящем. Наезд исправника решил все дело:
надо уезжать. Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да и продал свой покос на Сойге, самый лучший покос во всем Туляцком конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно, в кабаке и «руки розняла» сама Рачителиха.
— Только бы я кого
не обобрал… — смеялся Груздев. — И так
надо сказать: бог дал, бог и взял. Роптать
не следует.
Всего больше удивило Домнушку, как муж подобрался к брату Макару. Ссориться открыто он, видимо,
не желал, а показать свою силу все-таки
надо. Когда Макар бывал дома, солдат шел в его избу и стороной заводил какой-нибудь общий хозяйственный разговор. После этого маленького вступления он уже прямо обращался к снохе Татьяне...
— Конешно, родителей укорять
не приходится, — тянет солдат,
не обращаясь собственно ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь
надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
—
Не твоя забота, — огрызается Илюшка. — Шел бы ты, куда тебе
надо, а то напрасно только глаза добрым людям мозолишь.
Вася был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же глазами», то есть совсем
не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске на воду «избочило», —
надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
— И
не обернуть бы, кабы
не померла матушка Палагея. Тошнехонько стало ему в орде, родителю-то, — ну, бабы и зачали его сомущать да разговаривать. Агафью-то он любит, а Агафья ему: «Батюшко, вот скоро женить Пашку
надо будет, а какие здесь в орде невесты?.. Народ какой-то морный, обличьем в татар, а то ли дело наши девки на Ключевском?» Побил, слышь, ее за эти слова раза два, а потом, после святой, вдруг и склался.
—
Надо полагать, что так… На заводе-то одни мужики робят, а бабы шишляются только по-домашнему, а в крестьянах баба-то наравне с мужиком: она и дома, и в поле, и за робятами, и за скотиной, и она же всю семью обряжает. Наварлыжились наши заводские бабы к легкому житью, ну, им и
не стало ходу. Вся причина в бабах…
— Мамынька, вот те Христос, ничего
не знаю! — отпиралась Феклиста. — Ничего
не знаю, чего ему, омморошному,
надо от меня… Он и на фабрику ходит: сядет на свалку дров и глядит на меня, как я дрова ношу. Я уж и то жаловалась на него уставщику Корниле… Корнило-то раза три выгонял Морока с фабрики.
С этого разговора песни Наташки полились каждый вечер, а днем она то и дело попадала Груздеву на глаза. Встретится, глаза опустит и даже покраснеет. Сейчас видно, что очестливая девка,
не халда какая-нибудь. Раз вечерком Груздев сказал Артему, чтобы он позвал Наташку к нему в балаган:
надо же ее хоть чаем напоить, а то что девка задарма горло дерет?
— Вы все такие, скитские матери! — со слезами повторяла Аглаида. —
Не меня, а вас всех
надо утопить… С вами и говорить-то грешно. Одна Пульхерия только и есть, да и та давно из ума выжила. В мире грех, а по скитам-то в десять раз больше греха. А еще туда же про Кирилла судачите… И он грешный человек, только все через вас же, скитских матерей. На вас его грехи и взыщутся… Знаю я все!..
— Прости ты ее, матушка, — молила Таисья, кланяясь Енафе в пояс. —
Не от ума вышло это самое дело… Да и канун
надо начинать, а то анбашские, гляди, кончат.
— И то
надо, а то съест он нас потом обеих с тобой… Ужо как-нибудь поговори своему солдату, к слову замолви, а Макар-то прост, его старик как раз обойдет. Я бы сказала Макару, да
не стоит.
— Ты покеда тут со старицей побеседуй, — проговорил большой мужик, — а нам
надо со старцем поговорить малость… Эй ты, волчья сыть,
не шеперься!
— Первое дело,
надо руку вправить, — советовала она фельдшеру Хитрову. — Затекет плечо, тогда
не пособишь, а нога подождет.
— Других? Нет, уж извините, Леонид Федорыч, других таких-то вы днем с огнем
не сыщете… Помилуйте, взять хоть тех же ключевлян! Ах, Леонид Федорович, напрасно-с… даже весьма напрасно: ведь это полное разорение. Сила уходит, капитал, которого и
не нажить… Послушайте меня, старика, опомнитесь. Ведь это похуже крепостного права, ежели уж никакого житья
не стало… По душе
надо сделать… Мы наказывали, мы и жалели при случае. Тоже в каждом своя совесть есть…
—
Надо походить по добрым людям… Только это напрасно: бедным отдать нечего, а с богатых
не возьмешь. Такой народ пошел нынче, что
не сообразишь…
Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники //
Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже
надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
— А кто сплошал, и
надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его
не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! // Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед
не доведется вам // Смеяться
надо мной!» // И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед
не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
Его послушать
надо бы, // Однако вахлаки // Так обозлились,
не дали // Игнатью слова вымолвить, // Особенно Клим Яковлев // Куражился: «Дурак же ты!..» // — А ты бы прежде выслушал… — // «Дурак же ты…» // — И все-то вы, // Я вижу, дураки!
А если и действительно // Свой долг мы ложно поняли // И наше назначение //
Не в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так
надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»