— Убивать ее
не надо, точно; смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не убиваю, — сохрани Господи! Я их не на муку ловлю, не на погибель их живота, а для удовольствия человеческого, на утешение и веселье.
Неточные совпадения
Пеньку продавать их дело, и они ее точно продают, —
не в городе, в город
надо самим тащиться, а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд в сорок горстей — а вы знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека, особенно, когда он «усердствует»!
Особенной чистоты он, однако,
не придерживался и на мои замечания отвечал мне однажды, что «надо-де избе жильем пахнуть».
И вот чему удивляться
надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а
не то вслух канты произносит, — ни с кем
не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
— Нет, батюшка,
не был. Татьяна Васильевна покойница — царство ей небесное! — никому
не позволяла жениться. Сохрани Бог! Бывало, говорит: «Ведь живу же я так, в девках, что за баловство! чего им
надо?»
— Эх!
не так, князь,
не так, — залепетал вдруг белокурый офицерик с покрасневшими глазами, крошечным носиком и младенчески заспанным лицом. —
Не так играете…
надо было…
не так!
Но Хлопаков своего слова повторить
не захотел;
надо же пококетничать.
«Ну, потешник, — проговорил он наконец сквозь слезы, — ведь экую штуку выкинул… а! каков?» — и до самого отъезда он
не переставал глумиться
надо мною, изредка поталкивая меня локтем под бок и говоря мне уже «ты».
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты
надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела
не обломаю. Я горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Слова эти Перфишка понял так, что
надо, мол, хоть пыль немножечко постереть — впрочем, большой веры в справедливость известия он
не возымел; пришлось ему, однако, убедиться, что дьякон-то сказал правду, когда, несколько дней спустя, Пантелей Еремеич сам, собственной особой, появился на дворе усадьбы, верхом на Малек-Аделе.
В тот же день, прежде чем отправиться на охоту, был у меня разговор о Лукерье с хуторским десятским. Я узнал от него, что ее в деревне прозывали «Живые мощи», что, впрочем, от нее никакого
не видать беспокойства; ни ропота от нее
не слыхать, ни жалоб. «Сама ничего
не требует, а напротив — за все благодарна; тихоня, как есть тихоня, так сказать
надо. Богом убитая, — так заключил десятский, — стало быть, за грехи; но мы в это
не входим. А чтобы, например, осуждать ее — нет, мы ее
не осуждаем. Пущай ее!»
Мы с Филофеем переглянулись — он только шляпу сдвинул с затылка на лоб и тотчас же, нагнувшись над вожжами, принялся стегать лошадей. Они пустились вскачь, но долго скакать
не могли и опять побежали рысью. Филофей продолжал стегать их.
Надо ж было уходить!
Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники //
Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже
надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
— А кто сплошал, и
надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его
не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! // Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед
не доведется вам // Смеяться
надо мной!» // И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед
не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
Его послушать
надо бы, // Однако вахлаки // Так обозлились,
не дали // Игнатью слова вымолвить, // Особенно Клим Яковлев // Куражился: «Дурак же ты!..» // — А ты бы прежде выслушал… — // «Дурак же ты…» // — И все-то вы, // Я вижу, дураки!
А если и действительно // Свой долг мы ложно поняли // И наше назначение //
Не в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так
надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»