Неточные совпадения
Но, впрочем, я начал мой рассказ, неизвестно почему, из средины. Коли уж все записывать, то
надо начинать сначала. Ну, и начнем сначала. Впрочем,
не велика будет моя автобиография.
В короткое время своего знакомства с Ихменевым он совершенно узнал, с кем имеет дело, и понял, что Ихменева
надо очаровать дружеским, сердечным образом, надобно привлечь к себе его сердце, и что без этого деньги
не много сделают.
Но
не развлечений он приехал искать в Петербурге: ему
надо было окончательно стать на дорогу и упрочить свою карьеру.
— Знаешь, Ваня? — продолжал старик, увлекаясь все более и более, — это хоть
не служба, зато все-таки карьера. Прочтут и высокие лица. Вот ты говорил, Гоголь вспоможение ежегодное получает и за границу послан. А что, если б и ты? А? Или еще рано?
Надо еще что-нибудь сочинить? Так сочиняй, брат, сочиняй поскорее!
Не засыпай на лаврах. Чего глядеть-то!
Разумеется,
надо, чтобы все это и с твоей стороны было благородно; чтоб за дело, за настоящее дело деньги и почести брать, а
не так, чтоб как-нибудь там, по протекции…
Ты
не знаешь его, ты мало с ним был; его
надо короче узнать и уж потом судить.
Я ведь и сама знаю, что с ума сошла и
не так люблю, как
надо.
Ваня! — продолжала она, и губы ее задрожали, — вот ты воротишься теперь к ним,домой; у тебя такое золотое сердце, что хоть они и
не простят меня, но, видя, что и ты простил, может быть, хоть немного смягчатся
надо мной.
Надо было заранее справиться, да я
не успел…
Одно жаль, что я до сих пор
не успел ни строчки написать туда; предупредить бы
надо.
Теперь хоть и
не время, но я вам расскажу, потому что
надо же и Наташе услышать, а вы нам дадите совет.
— Полноте, Анна Андреевна, — сказал я, — в Сибири совсем
не так дурно, как кажется. Если случится несчастье и вам
надо будет продать Ихменевку, то намерение Николая Сергеевича даже и очень хорошо. В Сибири можно найти порядочное частное место, и тогда…
Но убитый вид ее, дрожавшей перед ним от страха, тронул его. Он как будто устыдился своего гнева и на минуту сдержал себя. Мы все молчали; я старался
не глядеть на него. Но добрая минута тянулась недолго. Во что бы ни стало
надо было высказаться, хотя бы взрывом, хотя бы проклятием.
— Нет. Я и думала: если
не придет, так с тобой
надо будет переговорить, — прибавила она, помолчав.
— Это все правда, — сказал я, — что ты говоришь, Наташа. Значит, ему
надо теперь узнать и полюбить тебя вновь. А главное: узнать. Что ж? Он и полюбит тебя. Неужели ж ты думаешь, что он
не в состоянии узнать и понять тебя, он, он, такое сердце!
—
Не знаю…
Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущее счастье; купить его какими-нибудь новыми муками. Страданием все очищается… Ох, Ваня, сколько в жизни боли!
—
Не изменились; все роман пишу; да тяжело,
не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло; да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно
надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления… Это уж отнюдь… Все должны веселиться и радоваться!..
Он даже и
не возражал, а просто начал меня упрекать, что я бросил дом графа Наинского, а потом сказал, что
надо подмазаться к княгине К., моей крестной матери, и что если княгиня К. меня хорошо примет, так, значит, и везде примут и карьера сделана, и пошел, и пошел расписывать!
—
Надо вам заметить, что хоть у отца с графиней и порешено наше сватовство, но официально еще до сих пор решительно ничего
не было, так что мы хоть сейчас разойдемся и никакого скандала; один только граф Наинский знает, но ведь это считается родственник и покровитель.
— Все, решительно все, — отвечал Алеша, — и благодарю бога, который внушил мне эту мысль; но слушайте, слушайте! Четыре дня тому назад я решил так: удалиться от вас и кончить все самому. Если б я был с вами, я бы все колебался, я бы слушал вас и никогда бы
не решился. Один же, поставив именно себя в такое положение, что каждую минуту должен был твердить себе, что
надо кончить и что я долженкончить, я собрался с духом и — кончил! Я положил воротиться к вам с решением и воротился с решением!
— Разумеется,
не лгал. Мне кажется, и думать об этом нечего. Нельзя даже предлога приискать к какой-нибудь хитрости. И, наконец, что ж я такое в глазах его, чтоб до такой степени смеяться
надо мной? Неужели человек может быть способен на такую обиду?
— Ну, вот дуру нашел. Вы его, пожалуйста,
не слушайте, все смеется
надо мной. Какие они генералы?
— Любите, Александра Семеновна, домашние свои… А
не забыли, что любить-то
надо? Словечко-то
не забыли? Вот которому я вас учил?
— Да что, кончилось благополучнейшим образом, и цель достигнута, понимаешь? Теперь же мне некогда. На минутку зашел только уведомить, что мне некогда и
не до тебя; да, кстати, узнать: что, ты ее поместишь куда-нибудь или у себя держать хочешь? Потому это
надо обдумать и решить.
Голова моя болела и кружилась все более и более. Свежий воздух
не принес мне ни малейшей пользы. Между тем
надо было идти к Наташе. Беспокойство мое об ней
не уменьшалось со вчерашнего дня, напротив — возрастало все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотился к ней.
— Ну, уж и
надо! К кому вы пойдете? Уж
не к вчерашнему гостю?
— Он был прежде богатый… Я
не знаю, кто он был, — отвечала она. — У него был какой-то завод… Так мамаша мне говорила. Она сначала думала, что я маленькая, и всего мне
не говорила. Все, бывало, целует меня, а сама говорит: все узнаешь; придет время, узнаешь, бедная, несчастная! И все меня бедной и несчастной звала. И когда ночью, бывало, думает, что я сплю (а я нарочно,
не сплю, притворюсь, что сплю), она все плачет
надо мной, целует меня и говорит: бедная, несчастная!
— Вот она: ни одним словом, ни одним намеком обо мне
не беспокоить Алешу ни сегодня, ни завтра. Ни одного упрека за то, что он забыл меня; ни одного наставления. Я именно хочу встретить его так, как будто ничего между нами
не было, чтоб он и заметить ничего
не мог. Мне это
надо. Дадите вы мне такое слово?
Давеча, папаша, мы с тобой двух слов
не успели сказать, а мне много
надо было сказать тебе.
Если, по твоему мнению, я говорю глупости, вразуми меня, а
не смейся
надо мною.
Опровергни их, скажи мне что-нибудь лучше ихнего, и я пойду за тобой, но
не смейся
надо мной, потому что это очень огорчает меня.
— Доказательств! — вскричала Наташа, быстро приподымаясь с кресел, — вам доказательств, коварный вы человек! Вы
не могли,
не могли действовать иначе, когда приходили сюда с вашим предложением! Вам
надо было успокоить вашего сына, усыпить его угрызения, чтоб он свободнее и спокойнее отдался весь Кате; без этого он все бы вспоминал обо мне,
не поддавался бы вам, а вам наскучило дожидаться. Что, разве это неправда?
— Довольно! — сказал князь, —
надо кончить эту тяжелую сцену. Этот слепой и яростный порыв ревности вне всяких границ рисует ваш характер совершенно в новом для меня виде. Я предупрежден. Мы поторопились, действительно поторопились. Вы даже и
не замечаете, как оскорбили меня; для вас это ничего. Поторопились… поторопились… конечно, слово мое должно быть свято, но… я отец и желаю счастья моему сыну…
— Могу ль я винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это я довел тебя до такого гнева, а ты в гневе и его обвинила, потому что хотела меня оправдать; ты меня всегда оправдываешь, а я
не стою того.
Надо было сыскать виноватого, вот ты и подумала, что он. А он, право, право,
не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем ли он приезжал сюда! Того ли ожидал!
Мне
надо его видеть; он обижен, он оскорблен; его
надо утешить, я ему выскажу все, все от себя, только от одного себя; ты тут
не будешь замешана.
Никто так меня
не понимает, как ты, и ты поймешь, что мне
надо.
— На улице, случайно. Он остановился со мной на минуту, опять просил быть знакомым. Спрашивал об вас:
не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень
надо было вас видеть, что-то сказать вам.
— Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел с тобою поговорить, но пуще всего
надо было утешить Александру Семеновну. «Вот, говорит, есть человек, оказался приятель, зачем
не позовешь?» И уж меня, брат, четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том свете сорок грехов простят, но, думаю, отчего же
не посидеть вечерок по-приятельски? Я и употребил стратагему [военную хитрость]: написал, что, дескать, такое дело, что если
не придешь, то все наши корабли потонут.
Тут
не только ум, тут сердца
надо было, чтоб
не дать себя обмануть.
С князем
не так
надо было действовать.
— Ради бога, поедемте! Что же со мной-то вы сделаете? Ведь я вас ждал полтора часа!.. Притом же мне с вами так
надо, так
надо поговорить — вы понимаете о чем? Вы все это дело знаете лучше меня… Мы, может быть, решим что-нибудь, остановимся на чем-нибудь, подумайте! Ради бога,
не отказывайте.
Я рассудил, что рано ли, поздно ли
надо будет ехать. Положим, Наташа теперь одна, я ей нужен, но ведь она же сама поручила мне как можно скорей узнать Катю. К тому же, может быть, и Алеша там… Я знал, что Наташа
не будет покойна, прежде чем я
не принесу ей известий о Кате, и решился ехать. Но меня смущала Нелли.
Теперь же, когда еще ничего
не решено, у вас один только путь: признаться в несправедливости вашего иска и признаться открыто, а если
надо, так и публично, — вот мое мнение; говорю вам прямо, потому что вы же сами спрашивали моего мнения и, вероятно,
не желали, чтоб я с вами хитрил.
— Ах, Алеша, какой ты… мы сейчас, — отвечала Катя. — Нам ведь так много
надо переговорить вместе, Иван Петрович, что
не знаю, с чего и начать. Мы очень поздно знакомимся;
надо бы раньше, хоть я вас и давным-давно знаю. И так мне хотелось вас видеть. Я даже думала вам письмо написать…
— А что тебе с нами? Нам, напротив,
надо о многом наедине переговорить. Да послушай, ты
не сердись; это необходимость — пойми хорошенько.
Как было
не понять! «Он хочет высказаться, — подумал я, — а мне ведь того и
надо». Я согласился.
— Мне сегодня очень весело! — вскричал он, — и, право,
не знаю почему. Да, да, мой друг, да! Я именно об этой особе и хотел говорить.
Надо же окончательно высказаться, договоритьсядо чего-нибудь, и надеюсь, что в этот раз вы меня совершенно поймете. Давеча я с вами заговорил об этих деньгах и об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце… Ну!
Не стоит теперь и поминать. Я ведь это такговорил! Ха-ха-ха, ведь вы литератор, должны же были догадаться…
Теперь
не высеку; теперь
надо гримасничать; теперь мы все гримасничаем — такое время пришло…
Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть
не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб
не побоялся изложить
не только то, что он боится сказать и ни за что
не скажет людям,
не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, — то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем
надо было задохнуться.
Ах, так ей нехорошо лежать,
надо поправить подушку, чтоб ниже лежала голова, да знаете ли…
не лучше ли кожаную подушку?