Неточные совпадения
Но у тюремщика остались ключи от ворот острога:
надо их еще вытребовать, и потому Подхалюзин, чувствуя себя уже
не в тюрьме, но зная, что он еще и
не совсем на свободе, беспрестанно переходит от самодовольной радости к беспокойству и мешает наглость с раболепством.
Только у Островского комические черты проведены здесь несколько тоньше, и притом
надо сознаться, что внутренний комизм личности Большова несколько замаскировывается в последнем акте несчастным его положением, из-за которого проницательные критики и навязали Островскому такие идеи и цели, каких он, вероятно, никогда и во сне
не видел.
Но ведь тут он подмазывается к Самсону Силычу
не столько из корысти, сколько для того, чтобы выманить у старика обещание выдать за него Липочку, которую, —
надо заметить, — Подхалюзин любит сильно и искренне.
Ничего этого
не признает Русаков, в качестве самодура, и твердит свое: «Все зло на свете от необузданности; мы, бывало, страх имели и старших уважали, так и лучше было… бить некому нынешних молодых людей, а то-то
надо бы; палка-то по них плачет».
Надо было ей самой — и жизнь раскрывать, и людей показывать, и приучать ее к самостоятельности мнений и поступков: девушка развитая и привыкшая к обществу —
не поддалась бы пошлой Арине Федотовне и
не пленилась бы пустоголовым Вихоревым.
Он видит, что зло существует, и желает, чтобы его
не было; но для этого прежде всего
надо ему отстать от самодурства, расстаться с своими понятиями о сущности прав своих над умом и волею дочери; а это уже выше его сил, это недоступно даже его понятию… и вот он сваливает вину на других: то Арина Федотовна с заразой пришла, то просто — лукавый попутал.
Но я
не считаю себя преступным против чувства законности, ежели я совсем отказываюсь от условия (которое,
надо заметить, по самой своей сущности
не может в этом случае быть срочным), добровольно лишаясь его выгод и за то
не принимая на себя его обязанностей.
Но, разумеется, выбиваются наверх
не все, и даже очень немногие: для этого
надо иметь довольно крепкую натуру и потом сверхъестественным образом выворотить ее.
Он обращается к Еремке, у которого есть знакомый колдун, и спрашивает: «Может он приворожить девку, чтоб любила, чтоб
не она
надо мной, а я над ней куражился, как душе угодно?» Вот предмет его стремлений, вот любовь его: возможность куражиться над любимой женщиной, как душе угодно!..
Наконец
надо и то рассуждать: самодур, по общему сознанию и по его собственному убеждению, есть начало, центр и глава всего, что вокруг него делается; значит, хоть бы он собственно сам и ничего
не делал, но зато деятельность других принадлежит ему.
Но на место смененных
надо же кого-нибудь определить; следовательно, Торцов имеет вообще нужду в людях и, следовательно, хоть вследствие своего консерватизма
не будет зря гонять тех, которые ему
не противятся, а угождают.
Андрюша Брусков, напр., по фабрике у отца — первый; для этого
надо же ему было хоть посмотреть на что-нибудь, если уж
не учиться систематически, как следует.
Между тем
надо заметить, что она и сама Беневоленского вовсе
не знает и
не одобряет.
Выхода же
надо искать в самой жизни: литература только воспроизводит жизнь и никогда
не дает того, чего нет в действительности.
Да и
не этому ли отвержению, —
не отчуждению ли от мрака самодурных дел, кишащих в нашей среде общественной,
надо приписать и то, что она так отрадно сияет перед нами благородством и ясностью своего сердца?..
Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники //
Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже
надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
— А кто сплошал, и
надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его
не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! // Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед
не доведется вам // Смеяться
надо мной!» // И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед
не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
Его послушать
надо бы, // Однако вахлаки // Так обозлились,
не дали // Игнатью слова вымолвить, // Особенно Клим Яковлев // Куражился: «Дурак же ты!..» // — А ты бы прежде выслушал… — // «Дурак же ты…» // — И все-то вы, // Я вижу, дураки!
А если и действительно // Свой долг мы ложно поняли // И наше назначение //
Не в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так
надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»