Неточные совпадения
— Легкое место сказать: Фотьянка… Три версты
надо отмерить до Фотьянки. Ах, старый черт…
Не сидится ему на одном месте.
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень.
Надо еще взять кедровское-то золото.
Не об этом речь. А дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь у нас весь народ как в чашке каша, а тогда и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
Кишкин подсел на свалку и с час наблюдал, как работали старатели. Жаль было смотреть, как даром время убивали… Какое это золото, когда и пятнадцать долей со ста пудов песку
не падает. Так, бьется народ, потому что деваться некуда, а пить-есть
надо. Выждав минутку, Кишкин поманил старого Турку и сделал ему таинственный знак. Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько
не боюсь родителя… На волос
не боюсь и все приму на себя. И Федосьино дело тоже
надо рассудить: один жених
не жених, другой жених
не жених, — ну и
не стерпела девка. По человечеству
надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько
не боюсь!..
— Бог
не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое их девичье положенье: сколь девку ни корми, а все чужая… Вот что, други,
надо мне с вами переговорить по тайности: большое есть дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой и к тебе, Тарас, по пути заверну.
— Пора мне и свой угол завести, — продолжал Яша. — Вот по весне выйдет на волю Кедровская дача, так
надо не упустить случая… Все кинутся туда, ну и мы сговорились.
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву
надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись,
не то что других проклинать.
— Нет, это пустое, отец, — решила баушка Лукерья. — Сам-то Акинфий Назарыч, пожалуй бы, и ничего, да старуха Маремьяна
не дозволит… Настоящая медведица и крепко своей старой веры держится. Ничего из этого
не выйдет, а Феню
надо воротить… Главное дело, она из своего православного закону вышла, а наши роды испокон века православные. Жиденький еще умок у Фени, вот она и вверилась…
«Вот я ему, подлецу, помяну как-нибудь про фискалу-то, — подумал Родион Потапыч, припоминая готовившееся скандальное дело. — Эх,
надо бы мне было ему тогда на Фотьянке узелок завязать, да
не догадался… Ну, как-нибудь в другой раз».
— А тебе какая печаль?.. Х-хе… Никто
не укажет Тарасу Мыльникову: сам большой, сам маленький. А ты, Ермолай Семеныч, теперь
надо мной шутки шутишь, потому как я шваль и больше ничего…
Надо, — говорит, — чтобы невинная девица обошла сперва место то по три зари, да ширп бы она же указала…» Ну, какая у нас в те поры невинная девица, когда в партии все каторжане да казаки; так золото и
не далось.
— Что мы, разве невольники какие для твоего Родиона-то Потапыча? — выкрикивал Петр Васильич. — Ему хорошо, так и другим тоже
надо… Как собака лежит на сене: сам
не ест и другим
не дает. Продался конпании и знать ничего
не хочет… Захудал народ вконец, взять хоть нашу Фотьянку, а кто цены-то ставит? У него лишнего гроша никто еще
не заработал…
— Да ведь
надо в волости объявиться? — сказал Петр Васильич. — Мы тут наставим столбов, а Затыкин да Ястребов запишут в волостную книгу наши заявки за свои… Это тоже
не модель.
Место слияния Меледы и Балчуговки было низкое и болотистое, едва тронутое чахлым болотным леском. Родион Потапыч с презрением смотрел на эту «чертову яму», сравнивая про себя красивый Ульянов кряж. Да и россыпное золото совсем
не то что жильное. Первое он
не считал почему-то и за золото, потому что добыча его
не представляла собой ничего грандиозного и рискованного, а жильное золото
надо умеючи взять, да
не всякому оно дается в руки.
— Нет,
не могу… — решил Карачунский после короткой паузы. — Отвести тебе деляночку — и другим тоже
надо отводить.
— Ну, твое дело табак, Акинфий Назарыч, — объявил он Кожину с приличной торжественностью. — Совсем ведь Феня-то оболоклась было, да тот змей-то
не пустил… Как уцепился в нее, ну, известно, женское дело. Знаешь, что я придумал:
надо беспременно на Фотьянку гнать, к баушке Лукерье; без баушки Лукерьи невозможно…
— Как же ты, милая,
не пойдешь, ежели тебе сказано? — разъяснял он Оксе. —
Надо и честь знать…
Если
не судил Бог жениться на Фене, так
надо взять, видно, Марью, — девица вполне правильная, без ошибочки.
— Да
не дурак ли… а? Да ведь тебе, идолу, башку твою
надо пустую расшибить вот за такие слова.
Марья терпеливо выслушала ворчанье и попреки старухи, а сама думала только одно: как это баушка
не поймет, что если молодые девки выскакивают замуж без хлопот, так ей
надо самой позаботиться о своей голове.
Не на кого больше-то надеяться… Голова у Марьи так и кружилась, даже дух захватывало.
Не из важных женихов машинист Семеныч, а все-таки мужчина… Хорошо баушке Лукерье теперь бобы-то разводить, когда свой век изжила… Тятенька Родион Потапыч такой же: только про себя и знают.
— И
не поманило… — объяснил он равнодушным тоном. — Вот тебе и синяя глина…
Надо ужо теперь по самой середке шурф ударить.
— А отчего
не здесь? — спросил Матюшка. —
Надо для счету шурфов пять пробить, а потом и в середку болотины ударить…
«Нет, брат, к тебе-то уж я
не пойду! — думал Кишкин, припоминая свой последний неудачный поход. — Разве толкнуться к Ермошке?.. Этому
надо все рассказать, а Ермошка все переплеснет Кожину — опять нехорошо.
Надо так сделать, чтобы и шито и крыто. Пожалуй, у Петра Васильича можно было бы перехватить на первый раз, да уж больно завистлив пес: над чужим счастьем задавится… Еще уцепится как клещ, и
не отвяжешься от него…»
— Взять их только
надо умненько, баушка… Так никто мне
не даст, значит, зря, а
надо будет открыться.
— И подтянуть умеючи
надо, Александр Иваныч, — смело заявил старший штейгер. — Двумя чужестранными рабочими мы
не управим дела, а своих раздразним понапрасну… Тоже и по человечеству нужно рассудить.
— И как еще напринималась-то!.. — соглашался Мыльников. — Другая бы тринадцать раз повесилась с таким муженьком, как Тарас Матвеевич… Правду
надо говорить. Совсем было измотал я семьишку-то, кабы
не жилка… И удивительное это дело, тещенька любезная, как это во мне никакой совести
не было. Никого, бывало,
не жаль, а сам в кабаке день-деньской, как управляющий в конторе.
— Бить некому было старого черта! — вслух ругал Мыльников самого себя. — Еще как бить-то
надо было, бить да приговаривать: «
Не пируй, варнак!
Не пируй, каторжный!..»
— Ох, помирать скоро, Андрошка… О душе
надо подумать. Прежние-то люди больше нас о душе думали: и греха было больше, и спасения было больше, а мы ни богу свеча ни черту кочерга. Вот хоть тебя взять: напал на деньги и съежился весь. Из пушки тебя
не прошибешь, а ведь подохнешь — с собой ничего
не возьмешь. И все мы такие, Андрошка… Хороши, пока голодны, а как насосались — и конец.
— А мне
надо сестрицу Марью повидать, — заявил Мыльников
не без достоинства. — Кожин тебе кланяется, Андрон Евстратыч.
Одним из главных препятствий было еще и то, что в артели никого
не было грамотных, а на своем прииске
надо было и книги вести, и бумагу прочитать.
Тоже ведь и к деньгам большую
надо привычку иметь, а народ бедный, необычный, ну, осталось у него двадцать целковых — он и
не знает, что с ними делать.
— Дура она, вот что
надо сказать! Имела и силу над Кишкиным, да толку
не хватило… Известно, баба-дура. Старичонка-то подсыпался к ней и так и этак, а она тут себя и оказала дурой вполне. Ну много ли старику нужно? Одно любопытство осталось, а вреда никакого… Так нет, Марья сейчас на дыбы: «Да у меня муж, да я в законе, а
не какая-нибудь приисковая гулеванка».
— Чего ждать-то?.. Все одно пропадать… а старичонке много ли
надо: двинул одинова — и
не дыхнет…
— Передохнуть завернул, баушка, — весело говорил он,
не снимая картуза. — Да и лошадям
надо подобрать мыло. Запозднился малым делом… Дорога лесная, пожалуй, засветло
не доберусь до своей Богоданки.
— И впрямь,
надо полагать, с ума схожу, — печально проговорил старик, разглаживая бороду. — Никак даже
не пойму, что к чему… Прежнее-то все понимаю, а нынешнее в ум
не возьму. Измотыжился народ вконец…
—
Надо его своим судом, кривого черта!.. А становой что поделает?.. Поджег, а руки-ноги
не оставил. Удавить его мало, вот это какое дело!..
Марье пришлось прожить на Фотьянке дня три, но она все-таки
не могла дождаться баушкиных похорон. Да
надо было и Наташку поскорее к месту пристроить. На Богоданке-то она и всю голову прокормит, и пользу еще принесет. Недоразумение вышло из-за Петруньки, но Марья вперед все предусмотрела. Ей было это даже на руку, потому что благодаря Петруньке из девчонки можно было веревки вить.
— Я твоего Петруньку тоже устрою, — говорила Марья, испытующе глядя на свою жертву. — Много ли парнишке
надо. Покойница-баушка все взъедалась на него, а я так рада: пусть себе живет.
Не чужие ведь…