Неточные совпадения
И все это говорилось без малейшей тени негодования, без малейшей попытки скрыть гнусный смысл слов, как будто речь шла о самом обыденном факте. В слове «шельма» слышалась
не укоризна, а скорее что-то ласкательное, вроде «молодца». Напротив, «простофиля»
не только
не встречал ни в ком сочувствия, но возбуждал нелепое злорадство, которое и формулировалось в своеобразном афоризме: «Так и
надо учить дураков!»
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о том, о сем, а больше ни о чем. Но Анну Павловну так и подмывает уйти. Она
не любит празднословия мужа, да ей и некогда. Того гляди, староста придет,
надо доклад принять, на завтра распоряжение сделать. Поэтому она сидит как на иголках и в ту минуту, как Василий Порфирыч произносит...
Сереже становится горько. Потребность творить суд и расправу так широко развилась в обществе, что начинает подтачивать и его существование. Помилуйте! какой же он офицер! и здоровье у него далеко
не офицерское, да и совсем он
не так храбр, чтобы лететь навстречу смерти ради стяжания лавров. Нет,
надо как-нибудь это дело поправить! И вот он больше и больше избегает собеседований с мамашей и чаще и чаще совещается с папашей…
— Постой, погоди! — опять смягчилась матушка, — криком делу
не поможешь, а
надо его чередом расспросить, как и что. Позови-ка его сюда! — приказала она лакею.
Надо сказать, что она, тотчас после приезда Федоса, написала к белебеевскому предводителю дворянства письмо, в котором спрашивала, действительно ли им был выдан вид Федосу Половникову; но прошло уже более полутора месяцев, а ответа получено
не было. Молчание это служило источником великих тревог, которые при всяком случае возобновлялись.
— Все же
надо себя к одному какому-нибудь месту определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь
не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы по зимам в Москве собираемся жить. Дом топить
не будем, ставни заколотим — с кем ты тут останешься?
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло провести в дороге
не меньше двух дней с половиной. До первой станции (Гришково), тридцать верст,
надо было доехать засветло.
— Ну, тоже со всячинкой. Нет,
не к рукам мне твое именье. Куплю ли, нет ли — в другом месте. Однако прощай, старик! завтра чуть свет вставать
надо.
—
Надо помогать матери — болтал он без умолку, —
надо стариково наследство добывать! Подловлю я эту Настьку, как пить дам! Вот ужо пойдем в лес по малину, я ее и припру! Скажу: «Настасья! нам судьбы
не миновать, будем жить в любви!» То да се… «с большим, дескать, удовольствием!» Ну, а тогда наше дело в шляпе! Ликуй, Анна Павловна! лей слезы, Гришка Отрепьев!
— Нечего: старик! женихов-то
не непочатой угол; раз-другой, и обчелся. Привередничать-то бросить
надо,
не век на шее у матери сидеть.
— И я, признаться, этих тихонь недолюбливаю, — обыкновенно отзывался на эти сетования отец, — тихи-тихи, а что у них на уме —
не угадаешь. Строже с них спрашивать
надо!
Нет!
надо во что бы ни стало сокрушить упорную лиходейку;
надо, чтоб все осязательно поняли, что господская власть
не праздное слово.
—
Не беспокойтесь, сударыня, это я только к слову. Нынче я и сам
не уйду…
Надо подумать, куда себя настоящим манером определить…
— Божья воля сама по себе, а
надо и меры принимать. Под лежачий камень и вода
не бежит. Вот как зерно-то сопреет, тогда и увидим, как ты о Божьей воле разговаривать будешь!
Журналов
не получалось вовсе, но с 1834 года матушка начала выписывать «Библиотеку для чтения»,
надо сказать правду, что от просьб прислать почитать книжку отбоя
не было.
Обедать приходится сам-друг; но на этот раз Федор Васильич даже доволен, что нет посторонних:
надо об «деле» с женой переговорить. Начинается сцена обольщения. К удовольствию Струнникова, Александра Гавриловна даже
не задумывается.
И никто ему
не поставит в заслугу, что он, например, на Масленице, ради экономии, folle journйe у себя отменил; никто
не скажет: вот как Федор Васильич нынче себя благоразумно ведет —
надо ему за это вздохнуть дать!
— Всех бы я вас за языки перевешал, да и московских тявкуш кстати! — без церемонии откликался на это известие Арсений Потапыч. — Тяф да тяф, только и знают, что лают дворняжки!
Надо, чтоб все с ума сошли, чтоб этому статься! А покуда до этого еще
не дошло.
Валентин еще в университете примкнул к этому кружку страстных и убежденных людей и искренно привязался к нему. Он много читал, изредка даже пробовал писать, но,
надо сказать правду, выдающимися талантами
не обладал. Это был отличный второстепенный деятель и преданнейший друг. Так понимали его и члены кружка, глубоко ценившие его честные убеждения.
Старики Бурмакины жили радушно, и гости ездили к ним часто. У них были две дочери, обе на выданье;
надо же было барышням развлеченье доставить. Правда, что между помещиками женихов
не оказывалось, кроме закоренелых холостяков, погрязших в гаремной жизни, но в уездном городе и по деревням расквартирован был кавалерийский полк, а между офицерами и женихов присмотреть
не в редкость бывало. Стало быть, без приемов обойтись никак нельзя.
Ремонтировать дом было
не на что, да, пожалуй, и незачем;
надо новый дом строить, а у вдовы
не только денег, а и лесу своего нет.
И
надо отдать вдове справедливость: хоть и
не сразу, но она поняла.
Пришлось обращаться за помощью к соседям. Больше других выказали вдове участие старики Бурмакины, которые однажды, под видом гощения, выпросили у нее младшую дочь Людмилу, да так и оставили ее у себя воспитывать вместе с своими дочерьми. Дочери между тем росли и из хорошеньких девочек сделались красавицами невестами. В особенности, как я уж сказал, красива была Людмила, которую весь полк называл
не иначе, как Милочкой.
Надо было думать об женихах, и тут началась для вдовы целая жизнь тревожных испытаний.
— Ничего, платье как платье. Но подвенечное платье особенное. Да и вообще мало ли что нужно. И белье, и еще три-четыре платьица, да и тебе
не мешает о собственной обстановке подумать. Все жил холостой, а теперь семьей обзаводишься. Так и рассчитывать
надо…
— Милочка! какие подозрения… фуй! Бедная моя! надобно как можно скорее вырвать тебя из этой порочной среды… Воздуху
надо! воздуху! Милочка! никогда так
не говори! прошу тебя… никогда!
—
Не роль тюремщика, а
надо было с ней тем языком говорить, который она понимает. И в Москву
не следовало ездить. Только избаловал бабенку да израсходовался. Сосчитай, сколько ты денег на свадьбу да на поездку истратил, а теперь приемы эти пошли. Этак и разориться недолго.
— Ну, теперь и мне готовиться
надо, — произнесла она чуть слышно и на целые сутки заперлась в спальне. Никто
не видел ее слез,
не слышал ее жалоб; многие думали, что она опять запила.
Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники //
Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже
надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
— А кто сплошал, и
надо бы // Того тащить к помещику, // Да все испортит он! // Мужик богатый… Питерщик… // Вишь, принесла нелегкая // Домой его на грех! // Порядки наши чудные // Ему пока в диковину, // Так смех и разобрал! // А мы теперь расхлебывай! — // «Ну… вы его
не трогайте, // А лучше киньте жеребий. // Заплатим мы: вот пять рублей…»
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! // Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед
не доведется вам // Смеяться
надо мной!» // И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед
не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
Его послушать
надо бы, // Однако вахлаки // Так обозлились,
не дали // Игнатью слова вымолвить, // Особенно Клим Яковлев // Куражился: «Дурак же ты!..» // — А ты бы прежде выслушал… — // «Дурак же ты…» // — И все-то вы, // Я вижу, дураки!
А если и действительно // Свой долг мы ложно поняли // И наше назначение //
Не в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так
надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»