Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)
Не смею
более беспокоить своим присутствием.
Не будет ли какого приказанья?
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он
не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем
более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем
более он выиграет. Одет по моде.
Милон. Душа благородная!.. Нет…
не могу скрывать
более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Он с холодною кровью усматривает все степени опасности, принимает нужные меры, славу свою предпочитает жизни; но что всего
более — он для пользы и славы отечества
не устрашается забыть свою собственную славу.
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них
более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки.
Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Победа над Наполеоном еще
более утвердила их в этом мнении, и едва ли
не в эту самую эпоху сложилась знаменитая пословица:"Шапками закидаем!", которая впоследствии долгое время служила девизом глуповских подвигов на поле брани.
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его
более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки
не стало.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего
более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу, тем
более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности
не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Следовательно, если начать предотвращать эту неизбежную развязку предварительными разглагольствиями, то
не значит ли это еще больше растравлять ее и придавать ей
более ожесточенный характер?
Но в том-то именно и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они
не увлеклись ни модными в то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию и только слегка позволили себе пособолезновать и попенять на своего
более чем странного градоначальника.
Но откупщик пользу того узаконения ощутил подлинно, ибо когда преемник Беневоленского, Прыщ, вместо обычных трех тысяч потребовал против прежнего вдвое, то откупщик продерзостно отвечал:"
Не могу, ибо по закону
более трех тысяч давать
не обязываюсь".
Положим, что прецедент этот
не представлял ничего особенно твердого; положим, что в дальнейшем своем развитии он подвергался многим случайностям
более или менее жестоким; но нельзя отрицать, что, будучи однажды введен, он уже никогда
не умирал совершенно, а время от времени даже довольно вразумительно напоминал о своем существовании.
Не знаешь, что
более славословить: власть ли, в меру дерзающую, или сей виноград, в меру благодарящий?
Когда он стал спрашивать, на каком основании освободили заложников, ему сослались на какой-то регламент, в котором будто бы сказано:"Аманата сечь, а будет который уж высечен, и такого
более суток отнюдь
не держать, а выпущать домой на излечение".
Не станем описывать дальнейших перипетий этого бедствия, тем
более что они вполне схожи с теми, которые уже приведены нами выше.
И еще доводим: которая у того бригадира, Фердыщенка, ямская жена Аленка, то от нее беспременно всем нашим бедам источник приключился, а
более того причины
не видим.
— Если
более ясных доказательств
не имеешь, то
не признаю! — столь твердо отвечал помощник градоначальника, что стряпчий защелкал зубами и заметался во все стороны.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они
не только
не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать,
не у кого было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
Всего
более его смущало то, что он
не мог дать достаточно твердого определения слову:"права́".
Более ничего узнать
не могли.
Но счастию глуповцев, по-видимому,
не предстояло еще скорого конца. На смену Беневоленскому явился подполковник Прыщ и привез с собою систему администрации еще
более упрощенную.
— Но
не лучше ли будет, ежели мы удалимся в комнату
более уединенную? — спросил он робко, как бы сам сомневаясь в приличии своего вопроса.
2)
Более сего пунктов
не имеется.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было
более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему,
не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Ему бы смешно показалось, если б ему сказали, что он
не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем
более, что он и
не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он
не хуже всякого другого.
Одно привычное чувство влекло его к тому, чтобы снять с себя и на нее перенести вину; другое чувство,
более сильное, влекло к тому, чтобы скорее, как можно скорее,
не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Старик, прямо держась, шел впереди, ровно и широко передвигая вывернутые ноги, и точным и ровным движеньем,
не стоившим ему, по-видимому,
более труда, чем маханье руками на ходьбе, как бы играя, откладывал одинаковый, высокий ряд. Точно
не он, а одна острая коса сама вжикала по сочной траве.
Когда же появился Вронский, она еще
более была рада, утвердившись в своем мнении, что Кити должна сделать
не просто хорошую, но блестящую партию.
— Да нет, Маша, Константин Дмитрич говорит, что он
не может верить, — сказала Кити, краснея за Левина, и Левин понял это и, еще
более раздражившись, хотел отвечать, но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.
Он
не мог потому, что в душе его были требования
более для него обязательные, чем те, которые заявляли отец и педагог.
Это соображение было тем
более удобно, что молодые ехали тотчас после свадьбы в деревню, где вещи большого приданого
не будут нужны.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная,
не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал
более и
более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя
не испытывал
более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
— Ясность
не в форме, а в любви, — сказала она, всё
более и
более раздражаясь
не словами, а тоном холодного спокойствия, с которым он говорил. — Для чего ты желаешь этого?
Кити, всё
более хмурясь, молчала, и Варенька говорила одна, стараясь смягчить и успокоить ее и видя собиравшийся взрыв, она
не знала чего, — слез или слов.
Но княгине
не нравилось это излишество, и ещё
более не нравилось то, что, она чувствовала, Кити
не хотела открыть ей всю свою душу.
Анна взялась ходить за нею, но и это
не развлекло ее, тем
более что болезнь
не была опасна.
Кити любовалась ею еще
более, чем прежде, и всё больше и больше страдала. Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо ее выражало это. Когда Вронский увидал ее, столкнувшись с ней в мазурке, он
не вдруг узнал ее — так она изменилась.
Он взглянул на небо, надеясь найти там ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней ночи. На небе
не было
более ничего похожего на раковину. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена.
Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер всё умельчающихся и умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
Портрет Анны, одно и то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он
не видал ее. Он только после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо
более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда
не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон представления кого-то был как нельзя
более удобен для его теперешних отношений к жене.
Но, против своей воли, он здесь, у себя дома, еще
более импонировал ей, чем прежде, и она
не могла быть с ним свободна.
Одно, что он нашел с тех пор, как вопросы эти стали занимать его, было то, что он ошибался, предполагая по воспоминаниям своего юношеского, университетского круга, что религия уж отжила свое время и что ее
более не существует.
— Ну,
не буду, тем
более, что все знают эти ужасы.
Однако счастье его было так велико, что это признание
не нарушило его, а придало ему только новый оттенок. Она простила его; но с тех пор он еще
более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся пред нею и еще выше ценил свое незаслуженное счастье.
— Нет, это ужасно. Быть рабом каким-то! — вскрикнул Левин, вставая и
не в силах
более удерживать своей досады. Но в ту же секунду почувствовал, что он бьет сам себя.
Я работаю здесь, сидя на месте, и я счастлив, доволен, и нам ничего
более не нужно для счастья.
— Ну да, ну да, — говорила Дарья Александровна, слушая те самые аргументы, которые она сама себе приводила, и
не находя в них
более прежней убедительности.
Он, как доживший,
не глупый и
не больной человек,
не верил в медицину и в душе злился на всю эту комедию, тем
более, что едва ли
не он один вполне понимал причину болезни Кити.
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но
более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно, ничего
не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно ли еще петь или довольно?