Неточные совпадения
Русский народ
не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был
более народом откровений и вдохновений, он
не знал меры и легко впадал в крайности.
Не так у русского народа, как менее детерминированного, как
более обращенного к бесконечности и
не желающего знать распределения по категориям.
Нил Сорский сторонник
более духовного, мистического понимания христианства, защитник свободы по понятиям того времени, он
не связывал христианство с властью, был противник преследования и истязания еретиков.
Но эта идея
не была осуществлена, на практике победил Меттерних,
более реальный политик, про которого было сказано, что он превратил союз народов в союз князей против народов.
Декабристы составляли незначительное меньшинство,
не имевшее опоры ни в
более широких кругах верхнего слоя дворянства и чиновничества, ни в широких массах, веровавших в религиозное освящение самодержавной власти царя.
Но среди декабристов
не было полного единомыслия, были разные течения,
более умеренные и
более радикальные.
Творческое претворение шеллингианства и еще
более гегелианства было
не у шеллингианцев в собственном смысле, а у славянофилов.
В этом они очень отличаются
не только от Достоевского,
не только от Вл. Соловьева,
более связанного со стихией воздуха, чем стихией земли, но даже от К. Леонтьева, уже захваченного катастрофическим чувством жизни.
Русская Церковь, со своей стороны, в настоящее время, если
не ошибаюсь, ставит перед собой подобную цель из-за происходящего на Западе возмутительного и внушающего тревогу упадка христианства; оказавшись перед лицом застоя христианства в Римской Церкви и его распада в церкви протестантской, она принимает, по моему мнению, миссию посредника — связанную
более тесно, чем это обычно считают, с миссией страны, к которой она принадлежит.
Более всего любил он
не Средние века, а Ренессанс.
Нельзя
более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда
не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусства, вся история их — мне милее, чем Россия.
Достоевский
не хочет мира без свободы,
не хочет и рая без свободы, он
более всего возражает против принудительного счастья.
В этих словах намечается уже религиозная драма, пережитая Гоголем. Лермонтов
не был ренессансным человеком, как был Пушкин и, может быть, один лишь Пушкин, да и то
не вполне. Русская литература пережила влияние романтизма, который есть явление западноевропейское. Но по-настоящему у нас
не было ни романтизма, ни классицизма. У нас происходил все
более и
более поворот к религиозному реализму.
Григория Нисского можно найти
более высокое учение о человеке, но и у него еще
не осмыслен творческий опыт человека [См. интересную книгу иезуита Ганса фон Бальтазара «Presence et pensene.
Социалисты
более всего
не хотят западного пути развития для России, хотят во что бы то ни стало избежать капиталистической стадии.
В его писаниях
не было никакой внешней привлекательности, он
не может сравниться с
более блестящим Писаревым.
Прекращается исключительное господство естественных наук, Бюхнер и Молешотт
более не интересуют.
В действительности ненавистный ему «либерально-эгалитарный прогресс»
более соответствует христианской морали, чем могущество государства, аристократия и монархия,
не останавливающиеся перед жестокостями, которые защищал К. Леонтьев.
Но прежде всего и
более всего он романтик, и он совсем
не подходил к реакционерам и консерваторам, как они выражались, в практической жизни.
И в этом виноваты
не только безбожники, но еще
более те, которые пользовались верой в Бога для низших и корыстных земных целей, для поддержания злых форм государства.
«Христианство есть
не иное что, как свобода во Христе»… «Я признаю церковь
более свободною, чем протестанты…
Это объясняется отчасти тем, что православная церковь
не имеет обязательной системы и
более решительно, чем католичество, отделяет догматы от богословия.
В
более глубоком слое,
не нашедшем себе выражения в сознании, в русском нигилизме, социализме была эсхатологическая настроенность и напряженность, была обращенность к концу.
Он окончательно разочаровывается в своей теократической утопии,
не верит
более в гуманистический прогресс,
не верит в свое основное — в богочеловечество, или, вернее, идея богочеловечества для него страшно суживается.
Я
не знаю
более характерно русского мыслителя, который должен казаться чуждым Западу.
Моя тема о творчестве, близкая ренессансной эпохе, но
не близкая большей части философов того времени,
не есть тема о творчестве культуры, о творчестве человека в «науках и искусстве», это тема
более глубокая, метафизическая, тема о продолжении человеком миротворения, об ответе человека Богу, который может обогатить самую божественную жизнь.
Враждебна христианству и всякой религии
не социальная система коммунизма, которая
более соответствует христианству, чем капитализм, а лжерелигия коммунизма, которой хотят заменить христианство.
Этого
не понимали
более умеренные направления.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)
Не смею
более беспокоить своим присутствием.
Не будет ли какого приказанья?
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он
не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем
более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем
более он выиграет. Одет по моде.
Милон. Душа благородная!.. Нет…
не могу скрывать
более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Он с холодною кровью усматривает все степени опасности, принимает нужные меры, славу свою предпочитает жизни; но что всего
более — он для пользы и славы отечества
не устрашается забыть свою собственную славу.
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них
более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки.
Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.