Неточные совпадения
Если хотите знать, которая из указанных выше двух категорий лгунов кажется на мой взгляд
более терпимою, я,
не обинуясь, отвечу: лгуны сознательные, лицемерные.
Не потому он делает это различие, чтобы вор был
более достоин уважения, а потому, что он менее вреден.
Ведь примирившийся счастлив — оставьте же его быть счастливым в его бессознательности!
не будите в нем напрасного недовольства самим собою, недовольства, которое только производит в нем внутренний разлад, но в конце концов все-таки
не сделает его ни
более способным к правильной оценке явлений, из которых слагается ни для кого
не интересная жизнь простеца, ни менее беззащитным против вторжения в эту жизнь всевозможных внезапностей.
О, теоретики пенкоснимательства! о, вы, которые с пытливостью, заслуживающей лучшей участи, допытываетесь, сколько грошей могло бы быть сбережено, если б суммы, отпускаемые на околку льда на волжских пристанях, были расходуемы
более осмотрительным образом! Подумайте,
не целесообразнее ли поступили бы вы, обратив вашу всепожирающую пенкоснимательную деятельность на исследование тех нравственных и материальных ущербов, которые несет человеческое общество, благодаря господствующим над ним призракам!
И чем ближе вы подъезжаете к Троицкому посаду и к Москве, этому средоточию русской святыни, тем
более убеждаетесь, что немец совсем
не перелетная птица в этих местах, что он
не на шутку задумал здесь утвердиться, что он устроивается прочно и надолго и верною рукой раскидывает мрежи, в которых суждено барахтаться всевозможным Трифонычам, Сидорычам и прочей неуклюжей белужине и сомовине, заспавшейся, опухшей, спившейся с круга.
Все это делало перспективу предстоявшего чаепития до того несоблазнительною, что я уж подумывал,
не улепетнуть ли мне в
более скромное убежище от либерально-полицейских разговоров моего случайного собеседника!
Начальство заметило меня; между обвиняемыми мое имя начинает вселять спасительный страх. Я
не смею еще утверждать решительно, что последствием моей деятельности будет непосредственное и быстрое уменьшение проявлений преступной воли (а как бы это было хорошо, милая маменька!), но, кажется,
не ошибусь, если скажу, что года через два-три я буду призван к
более высокому жребию.
Наказание, милая маменька,
не есть что-либо самостоятельное. Это
не что иное, как естественное и неизбежное последствие самого преступления — и ничего
более.
Предположение это так нелепо и, можно сказать, даже чудовищно, что ни один адвокат никогда
не осмелится остановиться на идее ненаказуемости, и все так называемые оправдательные речи суть
не что иное, как
более или менее унизительные варьяции на тему: „
не пойман —
не вор!“
— Напротив! всегда будьте искренни! Что же касается до вашего великодушного желания, то я тем
более ничего
не имею против удовлетворения его, что в свое время, без вреда для дела, наименование «заблуждающихся» вновь можно будет заменить наименованием злоумышленников…
Не правда ли?
Но, начертав себе эту ligne de conduite, [линию поведения (франц.)] я, к сожалению, сам
не удержался на ней. Я был усерден и предан
более, нежели требовалось…
Каждое утро я приходил к генералу с новым,
более и
более обильным запасом подробностей, но, увы! уже
не возбуждал ими ни содрогания, ни улыбки.
— Я знаю, что вы хотите сказать, — остановил он меня, — вы усердны, молодой человек! — в этом отказать вам нельзя! Но вы слишкомусердны, а это такой недостаток, перед которым даже совершенная бездеятельность представляется качеством далеко
не бесполезным. Я
более ничего
не имею прибавить вам.
Так за Деруновым и утвердилась навсегда кличка «министр». И
не только у нас в доме, но и по всей округе, между помещиками, которых дела он, конечно, знал лучше, нежели они сами. Везде его любили, все советовались с ним и удивлялись его уму, а многие даже вверяли ему
более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности, что Дерунов
не только полностью отдаст деньги в срок, но и с благодарностью.
Действительно, с нашим приходом болтовня словно оборвалась; «калегварды» переглядывались, обдергивались и гремели оружием; штатский «калегвард» несколько раз обеими руками брался за тулью шляпы и шевелил губами, порываясь что-то сказать, но ничего
не выходило; Марья Потапьевна тоже молчала; да, вероятно, она и вообще
не была разговорчива, а
более отличалась по части мления.
В первом смысле, никто
не мог подать
более делового совета, как в данном случае поступить (разумеется, можно было следовать или
не следовать этому совету — это уже зависело от большей или меньшей нравственной брезгливости, — но нельзя было
не сознавать, что при известных условиях это именно тот самый совет, который наиболее выгоден); во втором смысле, никто
не знал столько"Приключений в Абруццских горах"и никто
не умел рассказать их так занятно.
Очевидно, что Дерунов уж оставил всякую оглядку, что он
не будет впредь ни колоколов лить, ни пудовых свечей к образам ставить, что он совсем бросил мысль о гривенниках и пятаках и задумал грабить наголо и в
более приличной форме.
Остальное время он проводил в нумере гостиницы Демут, каждый день все
более и
более убеждаясь, что его «но ежели»
не выгорит.
Я знал, например, много таких карьеристов, которые, никогда
не читав ни одной русской книги и получив научно-литературное образование в театре Берга, так часто и так убежденно повторяли:"la litterature russe — parlez moi de Гa!"[
не говорите мне о русской литературе! (франц.)] или «ah! si l'on me laissait faire, elle n'y verrait que du feu, votre charmante litterature russe!» [ах, будь это в моей власти, я бы сжег ее, вашу очаровательную русскую литературу! (франц.)] — что люди, даже
более опытные, но тоже ничего
не читавшие и получившие научно-литературное образование в танцклассе Кессених, [Танцкласс этот был знаменит в сороковых годах и помещался в доме Тарасова, у Измайловского моста.
Если мое дело обставлено прочно, если я
не лишен дара противопоставлять выводам моего противника другие, еще
более логичные выводы, и если, при этом, я умею одни обстоятельства оставить в тени, а на другие бросить яркий свет — я заранее могу быть уверен, что дело мое будет выиграно.
С другой стороны, поверьте, что если б законодатель
не оградил гражданского процесса известными формальностями, то шансы на достижение юридической истины, конечно, были бы еще
более сомнительными, нежели даже в настоящее время.
Я знаю, что в коридоры никто собственною охотой
не заходит; я знаю, что есть коридоры обязательные, которые самою судьбою устроиваются в виду известных вопросов; но положение человека, поставленного в необходимость блуждать и колебаться между страхом гибели и надеждой на чудесное падение стен, от этого отнюдь
не делается
более ясным.
Я знал, что для Тебенькова всего дороже в женщине — ее неведение и что он стоит на этой почве тем
более твердо, что она уже составила ему репутацию в глазах"наших дам". Поэтому я даже
не пытался возражать ему на этом пункте.
Носились слухи, что он сумел «сыскать» в какой-то княгине, знаменитой
не столько настоящею, сколько прошедшею своею красотой; говорили, что он
не только пользуется ее благосклонностью, но
не пренебрегает и другими,
более вещественными выгодами.
Тем
не менее это опасение, быть может, было причиной, что он поддерживал с Феденькой сношения даже
более деятельные, нежели с Сенечкой: он надеялся, что если и возникнет какая-нибудь неприятность, то можно будет своевременно принятыми мерами предотвратить ее.
Вот первые впечатления моей новой жизни. Я буду писать тебе часто, но надеюсь, что «Butor» [Грубиян (франц.)]
не узнает о нашей переписке. Пиши и ты ко мне как можно чаще, потому что твои советы теперь для меня,
более нежели когда-нибудь, драгоценны. Целую тебя.
Что делает Базен? смирился ли Plon-Plon? неужели"la belle resignee"[прекрасная отшельница (франц.)] проводит все время в том, что переезжает из Чизльгёрста в Арененберг и обратно? неужели Флёри ничего
более умного
не выдумал, кроме парадирования в полном мундире на смотру английских войск a cote de l'Ecolier de Woolwich? [рядом с вульвичским школьником? (франц.)]
Вообще, это одна из тех личностей, без совета с которыми, при крепостном праве, помещики шагу
не делали, которых называли «министрами» и которые пользовались привилегией"говорить правду", но
не забываться, подобно тем своим знатным современникам, которые, в
более высокой сфере, имели привилегию
— Вот видишь: тебе «вздумалось», а Коронат, по твоему мнению,
не имеет права быть даже сознательно убежденным! Ведь ему, конечно, ближе известно, какая профессия для него
более привлекательна.
Он
не может
более ясно определить, в чем собственно состоит эта подоплека, но ожидает от нее очень многого.
Говорят, будто Плешивцев искреннее, нежели Тебеньков, и, будто бы с этой точки зрения, он заслуживает
более симпатии. Но, по-моему, они оба — равно симпатичны. Правда, я достоверно знаю, что если Плешивцеву придется кого-нибудь преследовать, то
не мудрено, что он или на дыбу того человека вздернет, или на костре изжарит. Но я знаю также, что если и Тебенькову выдастся случай кого-нибудь преследовать, то он тихим манером, кроткими мерами… но все-таки того человека изведет.
Поэтому в таких захолустьях, куда квартальные
не заглядывают вовсе, обыватели доходят до того, что вспоминают о своей прикосновенности к чему-то
более обширному и для них загадочному только в минуты уплаты податей и повинностей.
В городах и в местах
более населенных эта неряшливость сказывается, конечно, в меньшей степени; но ведь и здесь, как уже упомянуто выше, руководящею нитью обывательской жизни все-таки служат взгляды и требования ближайшего начальства, а отнюдь
не мысль о государстве.
Несмотря на замечательную ловкость прусских государственных людей и сильную поддержку, доставляемую им печатью, партикуляризм
не только
не успокоивается на юге Германии, но, по-видимому, с каждым годом приобретает
более и
более ожесточенный характер.
— Vous savez, Andre, — сказал я ему, — que le ministere Dufaure — Buffet n'existe plus, et que desormais c'est le ministere Dufaure — Ricard qui dirigera les destinies de la France? [Вы знаете, Андрэ, что министерства Дюфора — Бюффе
более не существует и отныне судьбами Франции будет управлять министерство Дюфора — Рикара? (франц.)]
Бессознательно, но тем
не менее беспощадно, отечество продавалось всюду и за всякую цену. Продавалось и за грош, и за
более крупный куш; продавалось и за карточным столом, и за пьяными тостами подписных обедов; продавалось и в домашних кружках, устроенных с целью наилучшей организации ополчения, и при звоне колоколов, при возгласах, призывавших победу и одоление.
Нас попросили выйти из вагонов, и, надо сказать правду, именно только попросили,а отнюдь
не вытурили. И при этом
не употребляли ни огня, ни меча — так это было странно! Такая ласковость подействовала на меня тем
более отдохновительно, что перед этим у меня положительно подкашивались ноги. В голове моей даже мелькнула нахальная мысль:"Да что ж они об Страшном суде говорили! какой же это Страшный суд! — или, быть может, он послебудет?