Неточные совпадения
Хлестаков. Я не шутя
вам говорю… Я могу от любви свихнуть с ума.
Аммос Федорович. Что
вы! что
вы: Цицерон! Смотрите, что выдумали! Что иной раз увлечешься,
говоря о домашней своре или гончей ищейке…
Аммос Федорович. Что ж
вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли
вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому
вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я
вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Марья Антоновна.
Вы говорите по-столичному.
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет того, что они
говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала
вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Городничий. Ах, боже мой,
вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова
поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Городничий. Да
говорите, ради бога, что такое? У меня сердце не на месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот
вам стул.
А! а! покраснели! Видите! видите! Отчего ж
вы не
говорите?
Городничий. Да я так только заметил
вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Анна Андреевна. Как можно-с!
Вы это так изволите
говорить, для комплимента. Прошу покорно садиться.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем
вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня
вы не смеете высечь, до этого
вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
Марья Антоновна.
Вы всё эдакое
говорите… Я бы
вас попросила, чтоб
вы мне написали лучше на память какие-нибудь стишки в альбом.
Вы, верно, их знаете много.
Ну, уж с
вами говорить!..
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги:
говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь
вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что
вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли
вы мне дать триста рублей взаймы?
Хлестаков. Хорошо, хорошо! Я об этом постараюсь, я буду
говорить… я надеюсь… все это будет сделано, да, да… (Обращаясь к Бобчинскиму.)Не имеете ли и
вы чего-нибудь сказать мне?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и
вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Хлестаков (провожая).Нет, ничего. Это все очень смешно, что
вы говорили. Пожалуйста, и в другое тоже время… Я это очень люблю. (Возвращается и, отворивши дверь, кричит вслед ему.)Эй
вы! как
вас? я все позабываю, как ваше имя и отчество.
Осип. «Еще,
говорит, и к городничему пойду; третью неделю барин денег не плотит. Вы-де с барином,
говорит, мошенники, и барин твой — плут. Мы-де,
говорит, этаких шерамыжников и подлецов видали».
Хоть люди
вы почтенные,
Однако не ученые,
Как с
вами говорить?
Софья. Дядюшка! Какую правду
вы говорите!
Стародум. Мне очень приятно быть знакому с человеком ваших качеств. Дядя ваш мне о
вас говорил. Он отдает
вам всю справедливость. Особливые достоинствы…
Правдин.
Вы говорите истину. Прямое достоинство в человеке есть душа…
Софья. Все, что
вы ни
говорите, трогает сердце мое…
Ходя по улицам с опущенными глазами, благоговейно приближаясь к папертям, они как бы
говорили смердам:"Смотрите! и мы не гнушаемся общения с
вами!", но, в сущности, мысль их блуждала далече.
—
Говорил я ему:"Какой
вы, сударь, имеете резон драться?", а он только знай по зубам щелкает: вот тебе резон! вот тебе резон!
— Миленькие
вы, миленькие! —
говорил он им, — ну, чего
вы, глупенькие, на меня рассердились! Ну, взял бог — ну, и опять даст бог! У него, у царя небесного, милостей много! Так-то, братики-сударики!
— Пожалейте, атаманы-молодцы, мое тело белое! —
говорила Аленка ослабевшим от ужаса голосом, — ведомо
вам самим, что он меня силком от мужа увел!
— Все
вы так на досуге
говорите, — настаивал на своем начальник, — а дойди до дела, так никто и пальцем для меня не пожертвует.
Вы,
говорит, в сырости да в нечистоте всю жизнь копаетесь, а бог виноват!"
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! —
говорил он, кланяясь миру в ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам
вам тоё мою дурость с рук на руки сдам! только не наругайтесь
вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
— Нет, сердце
говорит, но
вы подумайте:
вы, мужчины, имеете виды на девушку,
вы ездите в дом,
вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли
вы то, что
вы любите, и потом, когда
вы убеждены, что любите,
вы делаете предложение…
— Что
вы про Каренина
говорили? — сказал князь.
— Отчего же
вы не любите мужа? Он такой замечательный человек, — сказала жена посланника. — Муж
говорит, что таких государственных людей мало в Европе.
—
Вы должны ее любить. Она бредит
вами. Вчера она подошла ко мне после скачек и была в отчаянии, что не застала
вас. Она
говорит, что
вы настоящая героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы наделала зa
вас тысячу глупостей. Стремов ей
говорит, что она и так их делает.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал.
Вы оттого
говорите, что не простит, что
вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему
говорит: «
вы третий». Да, брат, так-то!
— Нет, я думаю, княгиня устала, и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. —
Вы подите, а я провожу княгиню домой, и мы
поговорим, — сказал он, — если
вам приятно, — обратился он к ней.
―
Вы не едете на публичное заседание?
Говорят, очень интересно, ― начала графиня.
― Зачем я
говорю это? зачем? ― продолжал он также гневно. ― Чтобы
вы знали, что, так как
вы не исполнили моей воли относительно соблюдения приличий, я приму меры, чтобы положение это кончилось.
— Это было рано-рано утром.
Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье
вы мелькнули, и вижу я в окно —
вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, —
говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем
вы тогда думали. О важном?
— Мы сейчас
говорили с Иваном Петровичем о последних картинах Ващенкова.
Вы видели их?
—
Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, —
говорил он, — но
вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни, это слово, которого
вы так не любите… да, любовь…
— Нет, всё-таки весело.
Вы видели? —
говорил Васенька Весловский, неловко влезая на катки с ружьем и чибисом в руках. — Как я славно убил этого! Не правда ли? Ну, скоро ли мы приедем на настоящее?
— Правда, что у
вас соединено какое-то воспоминание с этою песней? — сказала Кити. —
Вы не
говорите, — поспешно прибавила она, — только скажите — правда?
— Подайте чаю да скажите Сереже, что Алексей Александрович приехал. Ну, что, как твое здоровье? Михаил Васильевич,
вы у меня не были; посмотрите, как на балконе у меня хорошо, —
говорила она, обращаясь то к тому, то к другому.
— С Алексеем, — сказала Анна, — я знаю, что
вы говорили. Но я хотела спросить тебя прямо, что ты думаешь обо мне, о моей жизни?
— Да вот я
вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, —
говорит, — Степан Васильич, всё у
вас в порядке идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене, и струбов бы липовеньких нарубил».