Неточные совпадения
— Ведь вот хорошо удача, Иван Петрович, —
говорила она, — а вдруг не будет удачи или там что-нибудь; что тогда? Хоть бы служили
вы где!
— Не вините и меня. Как давно хотел я
вас обнять как родного брата; как много она мне про
вас говорила! Мы с
вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой, что я не мог не отозваться всем моим сердцем на его приветствие.
—
Вы говорите: брак. Когда же
вы обвенчаетесь? — спросил я, взглянув на Наташу.
Если б
вы только знали, сколько она мне
говорит хорошего!
А впрочем,
вы, кажется, и правы: я ведь ничего не знаю в действительной жизни; так мне и Наташа
говорит; это, впрочем, мне и все
говорят; какой же я буду писатель?
Если б
вы знали, как он мягко со мной
говорил сегодня, убеждал меня!
— Да ведь он уже умер, в чахотке. Я
вам, кажется, уж и
говорил об этом.
— Слышал, Анна Андреевна,
говорил он мне, что будто
вы оба надумались и согласились взять бедную девочку, сиротку, на воспитание. Правда ли это?
Что он обо мне дорогой
говорил с
вами?
— Да дайте же, дайте мне рассказать, — покрывал нас всех Алеша своим звонким голосом. — Они думают, что все это, как и прежде… что я с пустяками приехал… Я
вам говорю, что у меня самое интересное дело. Да замолчите ли
вы когда-нибудь!
— Нет, нет, я не про то
говорю. Помнишь! Тогда еще у нас денег не было, и ты ходила мою сигарочницу серебряную закладывать; а главное, позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо мной забываешься. Это все тебя Наташа приучила. Ну, положим, я действительно все
вам рассказал тогда же, отрывками (я это теперь припоминаю). Но тона, тона письма
вы не знаете, а ведь в письме главное тон. Про это я и
говорю.
— А как я-то счастлив! Я более и более буду узнавать
вас! но… иду! И все-таки я не могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь
говорим так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с
вами, и даже раз мы были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив, как бы мне приятно было возобновить с
вами знакомство.
— А разве дедушка
вам говорил про меня? — спросила она, иронически оглядывая меня с ног до головы.
— Да, встреча! Лет шесть не встречались. То есть и встречались, да ваше превосходительство не удостоивали взглядом-с. Ведь
вы генералы-с, литературные то есть-с!.. —
Говоря это, он насмешливо улыбался.
— Я про то
вам и
говорю, что особенные. А ты, ваше превосходительство, не думай, что мы глупы; мы гораздо умнее, чем с первого взгляда кажемся.
— Давеча
вы говорили с вашим знакомым, что хотите отдать меня в какой-то дом. Я никуда не хочу.
P. S. О письме этом она ничего не знает, и даже не она мне
говорила про
вас".
— И
вы вправду не знали, что он у меня во все эти дни ни разу не был? — спросила Наташа тихим и спокойным голосом, как будто
говоря о самом обыкновенном для нее происшествии.
— Как! Ни разу не был? Позвольте, что
вы говорите! — сказал князь, по-видимому в чрезвычайном изумлении.
— Да тут нечего и объяснять. Я
говорю очень просто.
Вы ведь знаете, какой он ветреный, забывчивый. Ну вот, как ему дана теперь полная свобода, он и увлекся.
— Я стараюсь как можно меньше употреблять намеков, с кем бы я ни
говорила, — отвечала Наташа, — напротив, всегда стараюсь
говорить как можно прямее, и
вы, может быть, сегодня же убедитесь в этом.
И какая у него является тактика: начинает сам
говорить мне
вы.Но с этого дня я хочу, чтоб у него всегда были добрые минуты, и сделаю так!
Я
говорил им, что с
вами знаком, и обещал им
вас познакомить с ними.
— Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда не слыхал такого; и от всего вашего общества тоже никогда не слыхал. У
вас, напротив, всё это как-то прячут, всё бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам — точно это возможно! Точно это не в тысячу раз невозможнее, чем то, об чем мы
говорим и что думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера
говорили…
— Но что же, об чем
вы говорите и думаете? Расскажи, Алеша, я до сих пор как-то не понимаю, — сказала Наташа.
И… я хочу
говорить всю правду: когда я вошел сюда, мне показалось, что и здесь произошло какое-то недоумение; не так как-то ожидал я
вас встретить здесь вместе.
— А! Так
вы не хотите понять с двух слов, — сказала Наташа, — даже он, даже вот Алеша
вас понял так же, как и я, а мы с ним не сговаривались, даже не видались! И ему тоже показалось, что
вы играете с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит
вас и верит в
вас, как в божество.
Вы не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши слова, ваш тон, как он
говорит, у него остались на сердце…
— Я
говорю, — настойчиво перебила Наташа, —
вы спросили себя в тот вечер: «Что теперь делать?» — и решили: позволить ему жениться на мне, не в самом деле, а только так, на словах,чтоб только его успокоить. Срок свадьбы, думали
вы, можно отдалять сколько угодно; а между тем новая любовь началась;
вы это заметили. И вот на этом-то начале новой любви
вы все и основали.
Что
вы говорили давеча о лестнице и о дурной квартире?
Каждый раз, когда Алеша приезжал от
вас, я по лицу его угадывала все, что
вы ему
говорили, внушали; все влияния ваши на него изучила!
Иван Петрович! — прибавил он, подходя ко мне, — теперь более чем когда-нибудь мне будет драгоценно познакомиться с
вами ближе, не
говоря уже о давнишнем желании моем.
«Я встала и не хотела с ним
говорить, — рассказывала Нелли, — я его очень боялась; он начал
говорить про Бубнову, как она теперь сердится, что она уж не смеет меня теперь взять, и начал
вас хвалить; сказал, что он с
вами большой друг и
вас маленьким мальчиком знал.
— А об чем же
вы говорили?
Вы, верно, поняли, что я
говорю про вчерашнее…
— Слава богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то не смел
вам сказать. Вот и теперь выговорю. А ведь это очень трудно тыговорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово
говорить ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»; ведь как хорошо!
— Да
вы, может быть, побрезгаете, что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж
вас как любит! Он про
вас мне и день и ночь теперь
говорит, все про
вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда
вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как
вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
— Ради бога, поедемте! Что же со мной-то
вы сделаете? Ведь я
вас ждал полтора часа!.. Притом же мне с
вами так надо, так надо
поговорить —
вы понимаете о чем?
Вы все это дело знаете лучше меня… Мы, может быть, решим что-нибудь, остановимся на чем-нибудь, подумайте! Ради бога, не отказывайте.
— Странная это у
вас служанка, —
говорил мне князь, сходя с лестницы. — Ведь эта маленькая девочка ваша служанка?
— Вот видите, сами же
вы говорите: швырнет;следовательно, считаете его человеком честным, а поэтому и можете быть совершенно уверены, что он не крал ваших денег. А если так, почему бы
вам не пойти к нему и не объявить прямо, что считаете свой иск незаконным? Это было бы благородно, и Ихменев, может быть, не затруднился бы тогда взять своиденьги.
— Ничуть, — отвечал я грубо. —
Вы не изволили выслушать, что я начал
вам говорить давеча, и перебили меня. Наталья Николаевна поймет, что если
вы возвращаете деньги неискренно и без всяких этих, как
вы говорите, смягчений,то, значит,
вы платите отцу за дочь, а ей за Алешу, — одним словом, награждаете деньгами…
— Что ж
вы ничего не
говорите? — начал он, с улыбкою смотря на нас. — Сошлись и молчат.
— Ах, боже мой, да я сейчас и поеду. Я ведь сказал, что здесь только одну минутку пробуду, на
вас обоих посмотрю, как
вы вместе будете
говорить, а там и туда.
— А
вы,
вы и поверили, — сказал я, —
вы, которому она отдала все, что могла отдать, и даже теперь, сегодня же все ее беспокойство было об
вас, чтоб
вам не было как-нибудь скучно, чтоб как-нибудь не лишить
вас возможности видеться с Катериной Федоровной! Она сама мне это
говорила сегодня. И вдруг
вы поверили фальшивым наговорам! Не стыдно ли
вам?
— Он добрый, он благородный, — поспешно начала Катя, когда я уселся опять подле нее, — но мы об нем потом будем много
говорить; а теперь нам прежде всего нужно условиться:
вы как считаете князя?
— В нем лжи нет, — отвечала она, подумав, — и когда он посмотрит прямо в глаза и что-нибудь
говорит мне при этом, то мне это очень нравится… Послушайте, Иван Петрович, вот я с
вами говорю об этом, я девушка, а
вы мужчина; хорошо ли я это делаю или нет?
— Так я и всегда делаю, — перебила она, очевидно спеша как можно больше наговориться со мною, — как только я в чем смущаюсь, сейчас спрошу свое сердце, и коль оно спокойно, то и я спокойна. Так и всегда надо поступать. И я потому с
вами говорю так совершенно откровенно, как будто сама с собою, что, во-первых,
вы прекрасный человек, и я знаю вашу прежнюю историю с Наташей до Алеши, и я плакала, когда слушала.
— Разумеется, Алеша, и сам со слезами рассказывал: это было ведь хорошо с его стороны, и мне очень понравилось. Мне кажется, он
вас больше любит, чем
вы его, Иван Петрович. Вот эдакими-то вещами он мне и нравится. Ну, а во-вторых, я потому с
вами так прямо
говорю, как сама с собою, что
вы очень умный человек и много можете мне дать советов и научить меня.
— Я ведь только так об этом заговорила; будемте
говорить о самом главном. Научите меня, Иван Петрович: вот я чувствую теперь, что я Наташина соперница, я ведь это знаю, как же мне поступать? Я потому и спросила
вас: будут ли они счастливы. Я об этом день и ночь думаю. Положение Наташи ужасно, ужасно! Ведь он совсем ее перестал любить, а меня все больше и больше любит. Ведь так?
— Не думаю; это
вы потому
говорите, что очень добры.
— Если б было время, я бы
вам сыграла Третий концерт Бетховена. Я его теперь играю. Там все эти чувства… точно так же, как я теперь чувствую. Так мне кажется. Но это в другой раз; а теперь надо
говорить.