Неточные совпадения
Он
говорил ей «
вы» и называл «мамаша», но иногда, вдруг, обращался к ней ласково...
— В городе жил около года, а теперь перешел к
вам на фабрику, месяц тому назад. Здесь людей хороших нашел, — сына вашего и других. Здесь — поживу! —
говорил он, дергая усы.
— Девицы тоже очень обижаются на
вас! —
говорила она. — Женихи
вы для всякой девушки завидные и работники все хорошие, непьющие, а внимания на девиц не обращаете!
Говорят, будто ходят к
вам из города барышни зазорного поведения…
— Как
вы всегда
говорите, Андрюша! — воскликнула мать. Стоя на коленях около самовара, он усердно дул в трубу, но тут поднял свое лицо, красное от напряжения, и, обеими руками расправляя усы, спросил...
— В Ростове привлекался и в Саратове… Только там жандармы
говорили мне — «
вы»…
— Она верно идет! —
говорил он. — Вот она привела
вас ко мне с открытой душой. Нас, которые всю жизнь работают, она соединяет понемногу; будет время — соединит всех! Несправедливо, тяжело построена она для нас, но сама же и открывает нам глаза на свой горький смысл, сама указывает человеку, как ускорить ее ход.
— Я
говорил, — продолжал Павел, — не о том добром и милостивом боге, в которого
вы веруете, а о том, которым попы грозят нам, как палкой, — о боге, именем которого хотят заставить всех людей подчиниться злой воле немногих…
— Надо
говорить о том, что есть, а что будет — нам неизвестно, — вот! Когда народ освободится, он сам увидит, как лучше. Довольно много ему в голову вколачивали, чего он не желал совсем, — будет! Пусть сам сообразит. Может, он захочет все отвергнуть, — всю жизнь и все науки, может, он увидит, что все противу него направлено, — как, примерно, бог церковный.
Вы только передайте ему все книги в руки, а уж он сам ответит, — вот!
— Да, умирайте-ка! — бормотал Рыбин. —
Вы уж и теперь не люди, а — замазка,
вами щели замазывать. Видел ты, Павел, кто кричал, чтобы тебя в депутаты? Те, которые
говорят, что ты социалист, смутьян, — вот! — они! Дескать, прогонят его — туда ему и дорога.
— Как же не помнить! — воскликнула мать. — Мне вчера Егор Иванович
говорил, что его выпустили, а про
вас я не знала… Никто и не сказал, что
вы там…
— Дочь помещика одного. Отец — большой прохвост, как она
говорит.
Вам, мамаша, известно, что они хотят пожениться?
— Хорошая! — кивнул головой Егор. — Вижу я —
вам ее жалко. Напрасно! У
вас не хватит сердца, если
вы начнете жалеть всех нас, крамольников. Всем живется не очень легко,
говоря правду. Вот недавно воротился из ссылки мой товарищ. Когда он ехал через Нижний — жена и ребенок ждали его в Смоленске, а когда он явился в Смоленск — они уже были в московской тюрьме. Теперь очередь жены ехать в Сибирь. У меня тоже была жена, превосходный человек, пять лет такой жизни свели ее в могилу…
— Зер гут! как
говорит хороший немец, когда выпьет ведро пива.
Вас, мамаша, не изменила литература:
вы остались доброй пожилой женщиной, полной и высокого роста. Да благословят бесчисленные боги ваше начинание!..
Так оно, начальство, не очень строго командует, а все
говорит: «
Вы уж, господа, потише, не подводите нас!» Ну, и все идет хорошо.
— С меня немногого довольно. Я знаю, что
вы меня любите, —
вы всех можете любить, сердце у
вас большое! — покачиваясь на стуле,
говорил хохол.
—
Говорю я теперь, — продолжала мать, —
говорю, сама себя слушаю, — сама себе не верю. Всю жизнь думала об одном — как бы обойти день стороной, прожить бы его незаметно, чтобы не тронули меня только? А теперь обо всех думаю, может, и не так понимаю я дела ваши, а все мне — близкие, всех жалко, для всех — хорошего хочется. А
вам, Андрюша, — особенно!..
Мать ласково кивнула ему головой. Ей нравилось, что этот парень, первый озорник в слободке,
говоря с нею секретно, обращался на
вы, нравилось общее возбуждение на фабрике, и она думала про себя...
— Иду — вижу у
вас огонь. Зашел поздороваться. Прямо из тюрьмы! — объявил он странным голосом и, схватив руку Власовой, сильно потряс ее,
говоря...
— Вот так однажды Исай-табельщик про
вас говорил! — вспомнила мать.
— Да-а! — медленно протянул хохол. — Мальчик сердитый.
Вы, ненько, про Исая с ним не
говорите, этот Исай действительно шпионит.
— Первого встретил я здесь старика Сизова, — рассказывал Павел. — Увидал он меня, перешел дорогу, здоровается. Я ему
говорю: «
Вы теперь осторожнее со мной, я человек опасный, нахожусь под надзором полиции».
—
Вы, господин, — с ласковым ехидством
говорил хохол, — сыто поели, да плохо жевали, у
вас в горле кусок стоит. Прополощите горлышко!
—
Вы не должны так
говорить, — что
вы?
Вы не должны!
— Не тронь ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая его голову к своей груди. — Не
говори ничего! Господь с тобой, — твоя жизнь — твое дело! Но — не задевай сердца! Разве может мать не жалеть? Не может… Всех жалко мне! Все
вы — родные, все — достойные! И кто пожалеет
вас, кроме меня?.. Ты идешь, за тобой — другие, все бросили, пошли… Паша!
— Так и должно быть! —
говорил хохол. — Потому что растет новое сердце, ненько моя милая, — новое сердце в жизни растет. Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй,
вы! Люди всех стран, соединяйтесь в одну семью!» И по зову его все сердца здоровыми своими кусками слагаются в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол…
—
Вы бы о том
поговорили, как пойдете!
— О решенном
говорить — только путать! — мягко заметил хохол. — В случае, если нас всех заберут, ненько, к
вам Николай Иванович придет, и он
вам скажет, как быть.
—
Вы, ребята,
говорят, скандал директору хотите делать, стекла бить ему?
— Старик
говорит, —
вы меня знаете! Тридцать девять лет работаю здесь, пятьдесят три года на земле живу. Племянника моего, мальчонку чистого, умницу, опять забрали сегодня. Тоже впереди шел, рядом с Власовым, — около самого знамени…
— Я, видите ли, условился с Павлом и Андреем, что, если их арестуют, — на другой же день я должен переселить
вас в город! —
говорил он ласково и озабоченно. — Был у
вас обыск?
—
Вы, голубчик, пристройте-ка меня к этому делу, прошу я
вас! —
говорила она. — Я
вам везде пойду. По всем губерниям, все дороги найду! Буду ходить зиму и лето — вплоть до могилы — странницей, — разве плохая это мне доля?
— Я
вас такой и представляла себе! Брат писал, что
вы будете жить у него! —
говорила дама, снимая перед зеркалом шляпу. — Мы с Павлом Михайловичем давно друзья. Он рассказывал мне про
вас.
— Вчера к
вам приехала, а веду себя как дома, ничего не боюсь,
говорю что хочу…
—
Вы говорите — побег устроить? Ну, а как же он жить будет — беглый? — поставила мать волновавший ее вопрос.
— Может быть, я что-нибудь и не так
говорю и не нужно этого
говорить, потому что
вы сами все знаете…
— Жалко, что уходите
вы! — необычно мягким голосом сказал Рыбин. — Хорошо
говорите! Большое это дело — породнить людей между собой! Когда вот знаешь, что миллионы хотят того же, что и мы, сердце становится добрее. А в доброте — большая сила!
— Ну, прощайте, значит! —
говорил Рыбин, пожимая руку Софье. — А как
вас в городе найти?
— Верно
вы говорите, Наташа! — сказала мать, подумав. — Живут — ожидая хорошего, а если нечего ждать — какая жизнь? — И ласково погладив руку девушки, она спросила: — Одна теперь остались
вы?
— Мы уйдем! — продолжала она. — Я скоро ворочусь!
Вы дайте Егору столовую ложку вот этого. Не позволяйте ему
говорить…
— Не обижайтесь, что я выпроваживаю
вас! Но ему вредно
говорить… А у меня есть надежда…
—
Вы, Ниловна, не позволяйте ему этого! Поправьте подушки. И, пожалуйста, не
говорите с ним, это ему вредно…
— Дайте-ка я завяжу
вам лицо-то, —
говорила она.
— Это не
вам говорят, а Софье. Наволновались
вы, милый человек, да?
— Крестьяне! Ищите грамотки, читайте, не верьте начальству и попам, когда они
говорят, что безбожники и бунтовщики те люди, которые для нас правду несут. Правда тайно ходит по земле, она гнезд ищет в народе, — начальству она вроде ножа и огня, не может оно принять ее, зарежет она его, сожжет! Правда
вам — друг добрый, а начальству — заклятый враг! Вот отчего она прячется!..
— Разойдись, сволочь!.. А то я
вас, — я
вам покажу! В голосе, на лице его не было ни раздражения, ни угрозы, он
говорил спокойно, бил людей привычными, ровными движениями крепких длинных рук. Люди отступали перед ним, опуская головы, повертывая в сторону лица.
— Вот, Степан, гляди! Варвара Николаевна барыня добрая, верно! А
говорит насчет всего этого — пустяки, бредни! Мальчишки будто и разные там студенты по глупости народ мутят. Однако мы с тобой видим — давеча солидного, как следует быть, мужика заарестовали, теперь вот — они, женщина пожилая и, как видать, не господских кровей. Не обижайтесь —
вы каких родов будете?
— Не беспокойтесь! Все будет в порядке, мамаша! Чемоданчик ваш у меня. Давеча, как он сказал мне про
вас, что, дескать,
вы тоже с участием в этом и человека того знаете, — я ему
говорю — гляди, Степан! Нельзя рот разевать в таком строгом случае! Ну, и
вы, мамаша, видно, тоже почуяли нас, когда мы около стояли. У честных людей рожи заметные, потому — немного их по улицам ходит, — прямо сказать! Чемоданчик ваш у меня…
— Я? — сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. — За минуту перед ними лесник прибег — стучит в окно, — держитесь, ребята,
говорит, лезут на
вас…
— Не забывайте, что
вас знают тюремные надзиратели! —
говорила Саша. — И если они увидят
вас там…