Неточные совпадения
— Мне об
вас очень много
говорили министр внутренних дел и министр юстиции! — прибавил он к тому.
— Это вздор-с
вы говорите! — забормотал он. — Я знаю и исполняю правила масонов не хуже вашего! Я не болтун, но перед государем моим я счел бы себя за подлеца
говорить неправду или даже скрывать что-нибудь от него.
— Нет, это еще не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы —
вы, видно, забываете, что я
вам говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего в мире, и для нас не суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже религии.
—
Вы это
говорите со слов Лопухина [Лопухин Иван Владимирович (1756—1816) — писатель-мистик и судебный деятель.]
— Прекрасно-с, я согласен и с этим! — снова уступил предводитель. — Но как же тут быть?..
Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто
говорить, что
вы масон, —
вы не служите!.. Но как же мне в этом случае поступить? — заключил он, как бы в форме вопроса.
— Как поздно, как поздно!.. Мы с папа были в отчаянии и думали, что
вы не приедете, —
говорила она, обмениваясь книксенами с девушками и их матерью.
— Но что же для
вас есть святое?..
Говорите… — поставила уже прямо свой вопрос Катрин, вскидывая на Ченцова свои жгучие глаза.
— Чего
вы боитесь?.. Что за глупости
вы говорите!..
Я
Вам говорил, что всего удобнее человеку делать эти наблюдения в эпоху юности своей; но это не воспрещается и еще паче того следует делать и в лета позднейшие, ибо о прежних наших действиях мы можем судить правильнее, чем о настоящих: за сегодняшний поступок наш часто заступается в нас та страсть, которая заставила нас проступиться, и наш разум, который согласился на то!..
—
Вам, дядя, хорошо так рассуждать! У
вас нет никаких желаний и денег много, а у меня наоборот!.. Заневолю о том
говоришь, чем болишь!.. Вчера, черт возьми, без денег, сегодня без денег, завтра тоже, и так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно и то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов и, вытянувшись во весь свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
От полноты чувств Ченцов стал даже
говорить дяде «ты» вместо «
вы».
В случае, если ответ Ваш будет мне неблагоприятен, не передавайте оного сами, ибо
Вы, может быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть мне скажет его Ваша мать со всей строгостью и суровостью, к какой только способна ее кроткая душа, и да будет мне сие —
говорю это, как
говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
— Ей самой —
вы говорите — надо в руки передать?
— Прелесть!.. Прелесть что такое!.. Но к чему однако все это сводится?.. Ба!.. Вот что!.. Поздравляю, поздравляю
вас!.. —
говорил он, делая Людмиле ручкой.
— Сказали всего только, что сама адмиральша будет
вам отвечать! — дополнил Антип Ильич, постаравшийся припомнить до последнего звука все, что
говорила ему Людмила.
— Не всегда, не
говорите этого, не всегда! — возразил сенатор, все более и более принимая величавую позу. — Допуская, наконец, что во всех этих рассказах, как во всякой сплетне, есть малая доля правды, то и тогда раскапывать и раскрывать, как вот сами
вы говорите, такую грязь тяжело и, главное, трудно… По нашим законам человек, дающий взятку, так же отвечает, как и берущий.
— Непременно со слов Крапчика! — подхватил сенатор. — Он, я
вам говорю, какой-то злой дух для меня!.. Все, что он мне ни посоветовал, во всем я оказываюсь глупцом!.. Я велю, наконец, не пускать его к себе.
— Madame, me parmettrez vous de prendre place aupres de vous? [Мадам,
вы позволите мне занять место возле
вас? (франц.).] —
говорил он почти раболепным голосом, выбежав к ней в настоящее утро на рундучок своего крыльца.
— Извольте, извольте!.. — не выдержал долее граф. — Я для
вас готов быть у старика… Он, я знаю, не так виноват, как
говорят про него враги его.
— Но
вы в этом случае — поймите
вы — совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже
говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
— Но каким же образом, ваше преосвященство, — возразил Крапчик, — мне наш общий с
вами знакомый, Егор Егорыч Марфин, как-то раз
говорил, что скопцы у нас были еще в древности, а хлысты, рассказывают, не очень давно появились?
— Oh, madame, je vous prie! [О, мадам, прошу
вас! (франц.).] — забормотал тот снова по-французски: с дамами Егор Егорыч мог
говорить только или на светском языке галлов, или в масонском духе.
— Э, полноте, пожалуйста, так
говорить… Я, наконец, не узнаю в
вас нашего спокойного и мудрого наставника!..
— Что
вы за безумие
говорите? — воскликнул доктор. —
Вам, слава богу, еще не выжившему из ума, сделаться аскетом!.. Этой полумертвечиной!.. Этим олицетворенным эгоизмом и почти идиотизмом!
— Поезжайте и поезжайте! — повторял он. — Это
вам говорю я… человек, который,
вы знаете, как любит
вас, и как высоко я ценю вашу гражданскую мощь и мудрость!
— Какая же?..
Говорите! — начал уж приставать Марфин. — Мне
вы должны сказать и не можете утаивать от меня, — я единственный защитник и заступник за этих девушек.
— Но
вы понимаете ли, что
говорить такие вещи о девушке значит позорить, убивать ее, и я не позволю того никому и всем рот зажму! — продолжал кричать Егор Егорыч.
— Конечно, так же бы, как и
вам!.. Слава богу, мы до сих пор еще не различествовали в наших мнениях, —
говорил Крапчик, кладя письмо бережно к себе в карман, и затем распростился с хозяином масонским поцелуем, пожелав как можно скорее опять увидаться.
— Потом (это уж Егор Егорыч начал
говорить настойчиво)…
вам здесь, вероятно, трудно будет жить с двумя дочерьми!.. Вот, пожалуйста, возьмите!
— Я
вам напишу, непременно напишу… Где
вы остановитесь? —
говорила ему адмиральша.
— Ах, мы рады
вам… —
говорила адмиральша, будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана, так как, при недавней с ним встрече, она вовсе не приглашала его, — напротив, конечно, не совсем, может быть, ясно сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» — но как бы ни было, капитан уселся и сейчас же повел разговор.
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом было с офицером в этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и дал ему при этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку эту,
говорит,
вы зажгите и садитесь с нею и с зеркальцем в ванну, а когда
вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой, то окунитесь… свечка при этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
— Вот, буде
вы встретитесь у нас с этим моим родственником Марфиным, то не
говорите, пожалуйста, о масонах.
— А, благодарю
вас, что
вы меня предуведомили!.. — поблагодарил ее искренно капитан и, выйдя от Рыжовых, почувствовал желание зайти к Миропе Дмитриевне, чтобы
поговорить с ней по душе.
— Она
вам это
говорила? — спросил он почти строго.
— Надобно выпить шампанского за ваше здоровье и прокричать
вам ура! —
говорила Миропа Дмитриевна.
— Но
вы мне прежде не
говорили, чтобы она была в таком уж положении! — проговорил он явно недовольным голосом.
— Что ж мне было
вам говорить!.. — возразила Миропа Дмитриевна. — Я думала, что
вы сами догадываетесь об этом!.. А то к чему же такая таинственная жизнь!.. Всех избегать, ни с кем не знакомиться…
— Что такое
вы говорите, бог
вас знает!.. Людмила — урод!.. — произнес насмешливо майор.
— Не несколько, а она, я
вам говорю, урод! — настаивала Миропа Дмитриевна.
— Я по письму Егора Егорыча не мог
вас принять до сих пор: все был болен глазами, которые до того у меня нынешний год раздурачились, что мне не позволяют ни читать, ни писать, ни даже много
говорить, — от всего этого у меня проходит перед моими зрачками как бы целая сетка маленьких черных пятен! —
говорил князь, как заметно, сильно занятый и беспокоимый своей болезнью.
— Евангелист Иоанн, как
вы говорили! — сказал тот, всматриваясь своими больными глазами в картину.
— Но
вы заметьте, — оспаривал его Сергей Степаныч, — Пушкин же совершенно справедливо
говорил об Свиньине, что тот любит Россию и
говорит о ней совершенно как ребенок…
Вдруг он начал — буквально
вам это
говорю — кричать на меня.
— Я сам, может быть, знаю лучше
вас, что истинно и что нет, и прямо
вам говорю: ложь
вы глаголете».
— То, что… Я побоялся в письме подробно описывать
вам, потому что здесь решительно
говорят, что письма распечатываются, особенно к масонам!..
— К варварской?..
Вы находите, что эта секта варварская? — принялся уже кричать Егор Егорыч. — Какие
вы данные имеете для того?.. Какие?.. Тут зря и наобум
говорить нельзя!
—
Вы говорите, что князь велел
вам вашу докладную записку подать министру юстиции Дашкову?
— Что
вы говорите, — то превосходно, но этого не поняли ни многоумницы лютеране, ни католики, ни даже мы, за исключением только аскетов, аскетов наших.
Сам я слишком скудельный и надломленный сосуд, чтобы
говорить от себя, и взамен того спешу
Вам передать то, что на днях мне читал один из высочайших духовных мыслителей о молитве.