Неточные совпадения
— А вчера,
вы только уехали от князя Корчагина, — сказал извозчик, полуоборачивая свою крепкую загорелую шею в белом вороте рубахи, — и я приехал, а швейцар
говорит: «только вышли».
— Екатерина Маслова, — начал председатель, обращаясь к третьей подсудимой, —
вы обвиняетесь в том, что, приехав из публичного дома в номер гостиницы «Мавритания» с ключом от чемодана купца Смелькова,
вы похитили из этого чемодана деньги и перстень, —
говорил он, как заученный урок, склоняя между тем ухо к члену слева, который
говорил, что пo списку вещественных доказательств недостает склянки.
— Поздравляю, тетя Соня, —
говорил Нехлюдов, целуя руки Софьи Ивановны, — простите, замочил
вас.
— Здравствуй… здравствуйте, — не знал он, как, на «ты» или на «
вы»
говорить с ней, и покраснел так же, как и она. — Живы, здоровы?
— Что
вы? Ни зa что! Не надо, —
говорила она только устами, но всё взволнованное, смущенное существо ее
говорило другое.
— Позвольте, — сказал он, —
вы говорите, что она украла потому, что у ней ключ был. Да разве не могли коридорные после нее отпереть чемодан подобранным ключом?
— Что
вы говорите? — вскрикнул Нехлюдов, на этот раз не замечая вовсе неприятной фамильярности учителя.
— Господин председатель, — сказал Нехлюдов, подходя к нему в ту минуту, как тот уже надел светлое пальто и брал палку с серебряным набалдашником, подаваемую швейцаром, — могу я
поговорить с
вами о деле, которое сейчас решилось? Я — присяжный.
— Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. — Мне
говорят, что
вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей с сердцем, — сказала она по-французски.
— А помните, как
вы говорили, что надо всегда
говорить правду, и как
вы тогда всем нам
говорили такие жестокие правды. Отчего же теперь
вы не хотите сказать? Помнишь, Мисси? — обратилась Катерина Алексеевна к вышедшей к ним Мисси.
— Ведь я знаю, всё это — вино; вот я завтра скажу смотрителю, он
вас проберет. Я слышу — пахнет, —
говорила надзирательница. — Смотрите, уберите всё, а то плохо будет, — разбирать
вас некогда. По местам и молчать.
— Как же это
вы могли сделать? Это очень странно
вы говорите, — сказала Аграфена Петровна, и в старых глазах ее зажглись игривые огоньки.
— Так
вы бы так
говорили, когда в сборной были.
Вам кого же нужно видеть?
— Я хотел видеть… — Нехлюдов не знал, как сказать: «
вас» или «тебя», и решил сказать «
вас». Он
говорил не громче обыкновенного. — Я хотел видеть
вас… я…
— Да, да, сейчас. У, какие шельмы эти толстосумы! — сказал он. — Видели этого молодца? У него миллионов 12 капитала. А
говорит: пущает. Ну, а если только может вытянуть у
вас двадцатипятирублевый билет — зубами вырвет.
— Вот кабы прежде адвокат бы хороший… — перебила она его. — А то этот мой защитник дурачок совсем был. Всё мне комплименты
говорил, — сказала она и засмеялась. — Кабы тогда знали, что я
вам знакома, другое б было. А то что? Думают все — воровка.
Она, знаете, услыхала, что я с
вам знакома, — сказала Маслова, вертя головой и взглядывая на него, — и
говорит: «скажи ему, пусть, —
говорит, — сына вызовут, он им всё расскажет».
— Хорошо, я сделаю, узнаю, — сказал Нехлюдов, всё более и более удивляясь ее развязности. — Но мне о своем деле хотелось
поговорить с
вами.
Вы помните, что я
вам говорил тот раз? — сказал он.
—
Вы много
говорили. Что
говорили тот раз? — сказала она, не переставая улыбаться и поворачивая голову то в ту, то в другую сторону.
— Я
говорил, что пришел просить
вас простить меня, — сказал он.
— Какого еще Бога там нашли? Всё
вы не то
говорите. Бога? Какого Бога? Вот
вы бы тогда помнили Бога, — сказала она и, раскрыв рот, остановилась.
— Нечего мне успокаиваться. Ты думаешь, я пьяна? Я и пьяна, да помню, что
говорю, — вдруг быстро заговорила она и вся багрово покраснела: — я каторжная, б…., а
вы барин, князь, и нечего тебе со мной мараться. Ступай к своим княжнам, а моя цена — красненькая.
— Ну, это ваше дело. Только мне от
вас ничего не нужно. Это я верно
вам говорю, — сказала она. — И зачем я не умерла тогда? — прибавила она и заплакала жалобным плачем.
— Mнe Мика
говорил, что
вы заняты в тюрьмах. Я очень понимаю это, —
говорила она Нехлюдову. — Мика (это был ее толстый муж, Масленников) может иметь другие недостатки, но
вы знаете, как он добр. Все эти несчастные заключенные — его дети. Он иначе не смотрят на них. Il est d’une bonté [Он так добр…]…
— Видеться можно, — сказал он, — только, пожалуйста, насчет денег, как я просил
вас… А что насчет перевода ее в больницу, как писал его превосходительство, так это можно, и врач согласен. Только она сама не хочет,
говорит: «очень мне нужно за паршивцами горшки выносить…» Ведь это, князь, такой народ, — прибавил он.
— Ну, так вот что, — сказала она. —
Вы меня оставьте, это я
вам верно
говорю. Не могу я.
Вы это совсем оставьте, — сказала она дрожащими губами и замолчала. — Это верно. Лучше повешусь.
Слушая соловьев и лягушек, Нехлюдов вспомнил о музыке дочери смотрителя; вспомнив о смотрителе, он вспомнил о Масловой, как у нее, так же как кваканье лягушек, дрожали губы, когда она
говорила: «
вы это совсем оставьте».
— В конце слободы, с того края третья избушка. На левой руке кирпичная изба будет, а тут за кирпичной избой и ее хибарка. Да я
вас провожу лучше, — радостно улыбаясь,
говорил приказчик.
— Нет, благодарю
вас, я найду, а
вы, пожалуйста, прикажите оповестить мужикам, чтобы собрались: мне надо
поговорить с ними о земле, — сказал Нехлюдов, намереваясь здесь покончить с мужиками так же, как и в Кузьминском, и, если можно, нынче же вечером.
— Я помещик. Мне
поговорить хотелось бы с
вами.
— Ну, всё-таки
вы обдумайте то, что я сказал
вам, —
говорил удивленный Нехлюдов и повторил свое предложение.
— А я
вам доложу, князь, — сказал приказчик, когда они вернулись домой, — что
вы с ними не столкуетесь; народ упрямый. А как только он на сходке — он уперся, и не сдвинешь его. Потому, всего боится. Ведь эти самые мужики, хотя бы тот седой или черноватый, что не соглашался, — мужики умные. Когда придет в контору, посадишь его чай пить, — улыбаясь,
говорил приказчик, — разговоришься — ума палата, министр, — всё обсудит как должно. А на сходке совсем другой человек, заладит одно…
— Нет, от царя ничего нет. Я просто от себя
говорю: что если бы царь сказал: отобрать от помещиков землю и отдать мужикам, — как бы
вы сделали?
— Вот хорошо-то, что поймал тебя! А то никого в городе нет. Ну, брат, а ты постарел, —
говорил он, выходя из пролетки и расправляя плечи. — Я только по походке и узнал тебя. Ну, что ж, обедаем вместе? Где у
вас тут кормят порядочно?
— Я
вам говорю. Я всегда
говорю господам судейским, — продолжал адвокат, — что не могу без благодарности видеть их, потому что если я не в тюрьме, и
вы тоже, и мы все, то только благодаря их доброте. А подвести каждого из нас к лишению особенных прав и местам не столь отдаленным — самое легкое дело.
— Вот какие вопросы
вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда и
поговорим об общих вопросах, — сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
— Не знаю, отчего для
вас всё равно, — сказал он. — Но для меня действительно всё равно: оправдают
вас или нет. — Я во всяком случае готов сделать, что
говорил, — сказал он решительно.
— Это
вы напрасно
говорите, — сказала она.
— Я
говорю, чтобы
вы знали.
— Как же, мы с сестрой даже в
вас влюблены были, — зa
говорила она по-французски. — Но как
вы переменились. Ах, как жаль, что я уезжаю. Впрочем, пойдем назад, — сказала она, останавливаясь в нерешительности.
— Я знаю: графиня Катерина Ивановна думает, что я имею влияние на мужа в делах. Она заблуждается. Я ничего не могу и не хочу вступаться. Но, разумеется, для графини и
вас я готова отступить от своего правила. В чем же дело? —
говорила она, маленькой рукой в черной перчатке тщетно отыскивая карман.
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду ходить, если позволите, — сказал он, заложив руки в карманы своей куртки и ступая легкими мягкими шагами по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад с
вами познакомиться и, само собой, сделать угодное графу Ивану Михайловичу, —
говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы не сронить пепел.
— Барон
говорил про
вас. Сейчас!
— Очень рад
вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал
вас мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу
вам служить. Да, да, —
говорил он, покачивая стриженой седой головой в то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. —
Говорите,
говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же,
вы подали прошение?
— Простите, очень сожалел. Мне сын
говорил, что он
вас встретил.
— Прощайте, мой милый, не взыщите с меня, но я любя
вас говорю.
— Но я понимаю еще и то, что, увидев все страдания, весь ужас того, что делается в тюрьмах, —
говорила Mariette, желая только одного — привлечь его к себе, своим женским чутьем угадывая всё то, что было ему важно и дорого, —
вы хотите помочь страдающим и страдающим так ужасно, так ужасно от людей, от равнодушия, жестокости…
Спаситель
вы наш, —
говорила она, хватая Нехлюдова за руку и стараясь поцеловать ее.
— Тогда он, — продолжала Лидия, волнуясь и торопясь, — стал уговаривать меня. «Всё,
говорит, что
вы мне скажете, никому повредить не может, а напротив… Если
вы скажете, то освободите невинных, которых мы, может быть, напрасно мучим». Ну, а я всё-таки сказала, что не скажу. Тогда он
говорит: «Ну, хорошо, не
говорите ничего, а только не отрицайте того, что я скажу». И он стал называть и назвал Митина.
—
Вы говорите про мои личные дела?