Неточные совпадения
— Ну что ж из
того: и поучится в Пажеском корпусе и
выйдет в гвардию?..
— Это пары водяные, — отвечал
тот: — из земли
выходит испарение и вверху, где холодно, оно превращается в мелкие капли и пузырьки, которые и есть облака.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него
выходило на бумаге совершенно
то же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не
то ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Вышел Видостан, в бархатном кафтане, обшитом позументами, и в шапочке набекрень. После него выбежали Тарабар и Кифар. Все эти лица мало заняли Павла. Может быть, врожденное эстетическое чувство говорило в нем, что самые роли были чепуха великая, а исполнители их — еще и хуже
того. Тарабар и Кифар были именно
те самые драчуны, которым после представления предстояло отправиться в часть. Есть ли возможность при подобных обстоятельствах весело играть!
— Для чего это какие-то дураки
выйдут, болтают между собою разный вздор, а другие дураки еще деньги им за
то платят?.. — говорил он, в самом деле решительно не могший во всю жизнь свою понять — для чего это люди выдумали театр и в чем тут находят удовольствие себе!
Когда молодой человек этот стал переодеваться,
то на нем оказалось превосходнейшее белье (он очень был любим одной своею пожилой теткой); потом, когда он оделся в костюм, набелился и нарумянился, подвел себе жженою пробкою усики,
то из него
вышел совершеннейший красавчик.
— А
тем, что какую-то дугу согнутую играл, а не человека!.. Вот пан Прудиус, — продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, —
тот за дело схватился, за психею взялся, и
вышло у него хорошо; видно, что изнутри все шло!
Впрочем,
вышел новый случай, и Павел не удержался: у директора была дочь, очень милая девушка, но она часто бегала по лестнице — из дому в сад и из саду в дом; на
той же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так, что их надо было обвенчать; вслед же за
тем надзиратель был сделан сначала учителем словесности, а потом и инспектором.
Женился, судырь мой, он в Москве лет уж пять
тому назад; супруга-то его
вышла как-то нашей барышне приятельницей…
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его не пустила,
выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо
того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще
того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
— Затем, что у тебя
выходит совсем не
то, что следует по нотам.
— Вы говорите еще как мальчик! — сказала она и потом, когда они подъехали к их дому и она стала
выходить из экипажа,
то крепко-крепко пожала руку Павла и сказала...
Вскоре после
того Павел сделался болен, и ему не велели
выходить из дому.
Особенно на Павла подействовало в преждеосвященной обедне
то, когда на средину церкви
вышли двое, хорошеньких, как ангелы, дискантов и начали петь: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою!» В это время
то одна половина молящихся,
то другая становится на колени; а дисканты все продолжают петь.
— Напротив-с! Там всему будут учить, но вопрос — как? В университете я буду заниматься чем-нибудь определенным и
выйду оттуда или медиком, или юристом, или математиком, а из Демидовского — всем и ничем; наконец, в практическом смысле: из лицея я
выйду четырнадцатым классом,
то есть прапорщиком, а из университета, может быть, десятым,
то есть поручиком.
— Это-то и дурно-с, это-то и дурно! — продолжал горячиться Павел. — Вы
выйдете титулярным советником, — обратился он снова к правоведу, — вам, сообразно вашему чину, надо дать должность; но вы и выучиться к
тому достаточно времени не имели и опытности житейской настолько не приобрели.
— Нас затем и посылают в провинцию, чтобы не было этого крючкотворства, — возразил правовед и потом, не без умыслу, кажется, поспешил переменить разговор. — А что, скажите, брат его тоже у вас служит, и с
тем какая-то история
вышла?
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо.
Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года спасал его, но последнее время скверно
вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
У дверей Ванька встал наконец на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти головой отворил дверь и
вышел. Через несколько минут после
того он вошел, с всклоченной головой и с измятым лицом, к Павлу.
— А вот за
то, что ты побоялась мужика, мы покажем тебе привидение!.. Прекрасный незнакомец,
выйди! — обратился Еспер Иваныч к драпировке.
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая
выйти замуж за другого и в
то же время, как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.
Герой мой
вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле мне, может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что
тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
Они сыграли. Павел проиграл и тотчас же повел Салова к Яру. Когда они, после вкусных блюд и выпитой бутылки хорошего вина,
вышли на улицу,
то Салов, положив Павлу руку на плечо, проговорил...
— Ну, вот этого мы и сами не знаем — как, — отвечал инженер и, пользуясь
тем, что Салов в это время
вышел зачем-то по хозяйству, начал объяснять. — Это история довольно странная. Вы, конечно, знакомы с здешним хозяином и знаете, кто он такой?
Кроме
того, Замин представил нищую старуху и лающую на нее собаку, а Петин передразнил Санковскую [Санковская Екатерина Александровна (1816—1872) — прима-балерина московского балета.] и особенно живо представил, как она выражает ужас, и сделал это так, как будто бы этот ужас внушал ему черноватый господин: подлетит к нему, ужаснется, закроет лицо руками и убежит от него, так что
тот даже обиделся и,
выйдя в коридор, весь вечер до самого ужина сидел там и курил.
Становая своею полною фигурой напомнила ему г-жу Захаревскую, а солидными манерами — жену Крестовникова. Когда
вышли из церкви,
то господин в синем сюртуке подал ей манто и сам уселся на маленькую лошаденку, так что ноги его почти доставали до земли. На этой лошаденке он отворил для господ ворота. Становая, звеня колокольцами, понеслась марш-марш вперед. Павел поехал рядом с господином в синем сюртуке.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты
выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался
тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
Выйдя на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и
тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила
то в одну сторону,
то в другую, видимо, желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине.
Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!
Он велел остановиться,
вышел из экипажа и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую;
тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей!
Хозяйка между
тем встала,
вышла на минуту и, возвратясь, объявила, что «le souper est servi». [«ужин подан» (франц.).]
— Ну-с, так до свиданья! — сказал полковник и нежно поцеловал у жены руку. — До скорого свиданья! — прибавил он Павлу и, очень дружески пожав ему руку,
вышел тою же осторожною походкой.
— Очень! Но меня гораздо более тревожит
то, что я как поехала — говорила) ему, писала потом, чтобы он мне проценты по векселю
выслал, на которые я могла бы жить, но он от этого решительно отказывается… Чем же я после
того буду жить? Тебя мне обременять этим, я вижу, невозможно: ты сам очень немного получаешь.
В это время раздался звонок в дверях, и вслед за
тем послышался незнакомый голос какого-то мужчины, который разговаривал с Иваном. Павел поспешил
выйти, притворив за собой дверь в
ту комнату, где сидела Клеопатра Петровна. В маленькой передней своей он увидел высокого молодого человека, блондина, одетого в щегольской вицмундир, в лаковые сапоги, в визитные черные перчатки и с круглой, глянцевитой шляпой в руке.
— Разве вот что сделать, — рассуждала между
тем Анна Ивановна (ей самой очень хотелось сыграть на театре), — я скажу жениху, что я очень люблю театр. Если он рассердится и запретит мне, тогда зачем мне и замуж за него
выходить, а если скажет: «Хорошо, сыграйте», — тогда я буду играть.
Вдруг в спальной раздались какие-то удары и вслед за
тем слова горничной: «Клеопатра Петровна, матушка, полноте, полноте!» Но удары продолжались. Павел понять не мог, что это такое. Затем горничная с испуганным лицом
вышла к нему.
— Поедемте, — проговорил Неведомов, и когда они
вышли на улицу,
то он пошел пешком.
— Вы согласитесь, что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить — это в его воле; а между
тем, извольте видеть, что
выходит: он будет сдавать полк, он не знает еще, сколько с него будущий командир потребует, — что же, ему свои, что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него…
— С господином Вихровым можно! — отвечал
тот с ударением. Дело в
том, что Анна Ивановна,
вышедши за него замуж, рассказала ему даже и
то, что один Вихров никогда за ней не ухаживал.
— А
то же, — отвечал Вихров, — какая прелестная женщина
вышла из нее, а все-таки вскоре, вероятно, умрет.
— С моей стороны очень просто
вышло, — отвечал Салов, пожимая плечами, — я очутился тогда, как Ир, в совершенном безденежье; а там слух прошел, что вот один из этих же свиней-миллионеров племянницу свою, которая очутилась от него, вероятно, в известном положении, выдает замуж с
тем только, чтобы на ней обвенчаться и возвратить это сокровище ему назад… Я и хотел подняться на эту штуку…
— Как же состояться, это все вздор
вышло; какой-то негодяй просто хотел пристроить свою любовницу; я их в
тот же вечер, как они ко мне приехали, велел официантам чубуками прогнать.
Чтобы рассеяться немного, он
вышел из дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из головы
того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.
И никто этих женщин, сколько я ни прислушивался к толкам об них, не пожалел даже; а потому я хочу сказать за них слово, как рыцарь ихний,
выхожу за них на печатную арену и, сколько мне кажется, заступлюсь за них — если не очень даровито,
то, по крайней мере, горячо и совершенно искренно!..
— Слушаю-с, — отвечал
тот и только что еще
вышел из гостиной, как сейчас же, залпом, довольно горячий пунш влил себе в горло, но этот прием, должно быть, его сильно озадачил, потому что, не дойдя до кухни, он остановился в углу в коридоре и несколько минут стоял, понурив голову, и только все плевал по сторонам.
Герой мой между
тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца — но и тут ничего не
вышло: он только страшно утомил и их и себя.
Нынче вот я отстал, мне ничего водки не пить, а прежде дня без
того не мог прожить, —
вышла у меня вся эта пекуния [Пекуния — от латинского слова pecuniae — деньги (бурсацкий жаргон).], что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись, не на что выпить!..
Я в азарте кричу: «Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!..» Дело, значит, повели уголовное: так,
выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью моему, в
те поры был в монастыре, — старец добрый и кроткий, призывает меня к себе.
— Кончилась
тем, что девушку-то
выслали к барыне, никак отстоять ее не мог, — по этапу, кажется, и гнали; очень уж велика власть-то и сила господская, — ничего с ней не поделаешь.
Сейчас же улегшись и отвернувшись к стене, чтобы только не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и, не стесняясь
тем, что доктор явно не спал, надел на себя халат и
вышел из кабинета; но куда было идти, — он решительно не знал, а потому направился, на всякий случай, в коридор, в котором была совершенная темнота, и только было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за
тем раздался крик...
Во всем этом, разумеется, она многого не понимала, но,
тем не менее, все это заметно возвысило понятия ее:
выйти, например, замуж за какого-нибудь господина «анхвицера», как сама она выражалась для шутки, она уже не хотела, а всегда мечтала иметь мужем умного и образованного человека, а тут в лице Вихрова встретила еще и литератора.