Неточные совпадения
Дарья Александровна между
тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она
выходила. Уже и теперь, в
то короткое время, когда она
выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
— Нешто
вышел в сени, а
то всё тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
И, вспомнив о
том, что он забыл поклониться товарищам Облонского, только когда он был уже в дверях, Левин
вышел из кабинета.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками,
то есть бездарный малый, из которого ничего не
вышло, и делающий, по понятиям общества,
то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Сама княгиня
вышла замуж тридцать лет
тому назад, по сватовству тетушки.
Но хотя Вронский и не подозревал
того, что говорили родители, он,
выйдя в этот вечер от Щербацких, почувствовал, что
та духовная тайная связь, которая существовала между ним и Кити, утвердилась нынешний вечер так сильно, что надо предпринять что-то.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с
тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался
тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она
вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
Когда они
вышли, карета Вронских уже отъехала. Выходившие люди всё еще переговаривались о
том, что случилось.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред
тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату
выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
В
то время, как она
выходила из гостиной, в передней послышался звонок.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он
вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в
то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о
том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
И когда он
вышел из вагона в Бологове, чтобы выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей
то самое, что он думал.
Полковой командир объявил, что если эти скандалы не прекратятся,
то надо
выходить.
И, сказав эти слова, она взглянула на сестру и, увидев, что Долли молчит, грустно опустив голову, Кити, вместо
того чтобы
выйти из комнаты, как намеревалась, села у двери и, закрыв лицо платком, опустила голову.
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с
тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда
выйдет вперед, к рампе, на свет газа и на все глаза.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с
теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что
вышли.
Левин, ставивший между
тем ружье в шкап, уже
выходил из двери, но, услыхав слова купца, остановился.
Действительно, Левин был не в духе и, несмотря на всё свое желание быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя. Хмель известия о
том, что Кити не
вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
Он
вышел в дверь перегородки, поднял руки и запел по — французски: «Был король в Ту-у-ле». — Вронский, выпьешь?
Вронский не мог понять, как она, со своею сильною, честною натурой, могла переносить это положение обмана и не желать
выйти из него; но он не догадывался, что главная причина этого было
то слово сын, которого она не могла выговорить.
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и
вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала
то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
— Я и сам не знаю хорошенько. Знаю только, что она за всё благодарит Бога, зa всякое несчастие, и за
то, что у ней умер муж, благодарит Бога. Ну, и
выходит смешно, потому что они дурно жили.
— По делом за
то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне дело было до чужого человека? И вот
вышло, что я причиной ссоры и что я делала
то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
Довод
вышел гораздо проще, чем
того ожидал Константин Левин.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы
выходили один зa другим на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не говорил до
тех пор, пока вышедший на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
В середине его работы на него находили минуты, во время которых он забывал
то, что делал, ему становилось легко, и в эти же самые минуты ряд его
выходил почти так же ровен и хорош, как и у Тита.
Но только что он вспоминал о
том, что он делает, и начинал стараться сделать лучше, тотчас же он испытывал всю тяжесть труда, и ряд
выходил дурен.
В
то время как Левин
выходил, случилось для Дарьи Александровны событие, разрушившее вдруг всё ее сегодняшнее счастье и гордость детьми.
Он
вышел из луга и пошел по большой дороге к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе света над
тьмой.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он не может иметь на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего не
выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и не подумал ни разу о
том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
Когда она проснулась на другое утро, первое, что представилось ей, были слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и не могла представить себе
того, что из этого
выйдет.
Аннушка
вышла, но Анна не стала одеваться, а сидела в
том же положении, опустив голову и руки, и изредка содрогалась всем телом, желая как бы сделать какой-то жест, сказать что-то и опять замирая.
Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогда не
выходя из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении
того, что должно.
«Если я сказал оставить мужа,
то это значит соединиться со мной. Готов ли я на это? Как я увезу ее теперь, когда у меня нет денег? Положим, это я мог бы устроить… Но как я увезу ее, когда я на службе? Если я сказал это,
то надо быть готовым на это,
то есть иметь деньги и
выйти в отставку».
И он задумался. Вопрос о
том,
выйти или не
выйти в отставку, привел его к другому, тайному, ему одному известному, едва ли не главному, хотя и затаенному интересу всей его жизни.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о
том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин
вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
И вдруг ему вспомнилось, как они детьми вместе ложились спать и ждали только
того, чтобы Федор Богданыч
вышел зa дверь, чтобы кидать друг в друга подушками и хохотать, хохотать неудержимо, так что даже страх пред Федором Богданычем не мог остановить это через край бившее и пенящееся сознание счастья жизни.
Но этак нельзя было жить, и потому Константин пытался делать
то, что он всю жизнь пытался и не умел делать, и
то, что, по его наблюдению, многие так хорошо умели делать и без чего нельзя жить: он пытался говорить не
то, что думал, и постоянно чувствовал, что это
выходило фальшиво, что брат его ловит на этом и раздражается этим.
Он позвонил человека, поспешно оделся и
вышел на крыльцо, совершенно забыв про сон и мучась только
тем, что опоздал.
Но всё равно; я не могу прятаться», сказал он себе, и с
теми, усвоенными им с детства, приемами человека, которому нечего стыдиться, Вронский
вышел из саней и подошел к двери.
Честолюбивые планы его опять отступили на задний план, и он, чувствуя, что
вышел из
того круга деятельности, в котором всё было определено, отдавался весь своему чувству, и чувство это всё сильнее и сильнее привязывало его к ней.
— Так как все пальцы
вышли, он их все разогнул и продолжал: — Это взгляд теоретический, но я полагаю, что вы сделали мне честь обратиться ко мне для
того, чтоб узнать практическое приложение.
Кознышев признавал
то и другое, но с ограничениями. Когда же они
выходили из гостиной, чтобы заключить разговор, Кознышев сказал улыбаясь...
Когда же встали из-за стола и дамы
вышли, Песцов, не следуя за ними, обратился к Алексею Александровичу и принялся высказывать главную причину неравенства. Неравенство супругов, по его мнению, состояло в
том, что неверность жены и неверность мужа казнятся неравно и законом и общественным мнением.
— То-то и ужасно в этом роде горя, что нельзя, как во всяком другом — в потере, в смерти, нести крест, а тут нужно действовать, — сказал он, как будто угадывая ее мысль. — Нужно
выйти из
того унизительного положения, в которой вы поставлены; нельзя жить втроем.
Только что она
вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его жизнь, он сам — лучшее его самого себя,
то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему.
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней
вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не
то, что нужно было.
Потом приехали родные, и начался
тот блаженный сумбур, из которого Левин не
выходил до другого дня своей свадьбы.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота мысли и речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день было
то же, и доктора сказали, что есть надежда. В этот день Алексей Александрович
вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с
тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо
вышел из комнаты.