Неточные совпадения
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей
было, слова не смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала
сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях с нею или с какою бы то ни
было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества
сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен
был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на
сердце ни
было) по-прежнему
была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться
было не от чего…
Перед экзаменом инспектор-учитель задал им сочинение на тему: «Великий человек». По словесности Вихров тоже
был первый, потому что прекрасно знал риторику и логику и, кроме того, сочинял прекрасно. Счастливая мысль мелькнула в его голове: давно уже желая высказать то, что наболело у него на
сердце, он подошел к учителю и спросил его, что можно ли, вместо заданной им темы, написать на тему: «Случайный человек»?
Воображение его
было преисполнено чистыми, грандиозными образами религии и истории, ум занят
был соображением разных математических и физических истин, а в
сердце горела идеальная любовь к Мари, — все это придало какой-то весьма приятный оттенок и его наружности.
Мысль, что она не вышла еще замуж и что все эти слухи
были одни только пустяки, вдруг промелькнула в голове Павла, так что он в комнату дяди вошел с сильным замиранием в
сердце — вот-вот он ее увидит, — но, увы, увидел одного только Еспера Иваныча, сидящего хоть и с опустившейся рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого в шелковый халат и кругом обложенного книгами.
Павел, как мы видели, несколько срезавшийся в этом споре, все остальное время сидел нахмурившись и насупившись;
сердце его гораздо более склонялось к тому, что говорил Неведомов; ум же, — должен он
был к досаде своей сознаться, —
был больше на стороне Салова.
«Не лучше ли бы
было, — думал Павел с горечью в
сердце, глядя, как все они с усердием молились, — чем возлагать надежды на неведомое существо, они выдумали бы себе какой-нибудь труд поумней или выбили бы себе другое социальное положение!»
— В комедии-с, — продолжал Александр Иванович, как бы поучая его, — прежде всего должен
быть ум, острота, знание
сердца человеческого, — где же у вашего Гоголя все это, где?
Павел между тем глядел в угол и в воображении своем представлял, что, вероятно, в их длинной зале расставлен
был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен
был на него, а теперь отец уже лежит в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он в своем одночасье не умер еще совершенно и ожил в гробу? У Павла
сердце замерло, волосы стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
— По-моему, лучше поденщиком
быть, чем негодяем-чиновником, — заметила уже с некоторым
сердцем Мари.
С письмом этим Вихров предположил послать Ивана и ожидал доставить ему удовольствие этим, так как он там увидится с своей Машей, но
сердце Ивана уже
было обращено в другую сторону; приехав в деревню, он не преминул сейчас же заинтересоваться новой горничной, купленной у генеральши, но та сейчас сразу отвергла все его искания и прямо в глаза назвала его «сушеным судаком по копейке фунт».
У Вихрова
сердце замерло от восторга; через несколько минут он
будет в теплой комнате, согреваемый ласковыми разговорами любящей женщины; потом он
будет читать ей свое произведение.
— Большая часть нравственных мотивов взяты ваши, а потому они должны бы
быть, кажется, близки вашему
сердцу.
— Здравствуйте, Вихров! — сказала Павлу m-lle Прыхина совершенно дружественно и фамильярно: она обыкновенно со всеми мужчинами, которых знала душу и
сердце, обращалась совершенно без церемонии, как будто бы и сама
была мужчина.
Мари, когда ушел муж, сейчас же принялась писать прежнее свое письмо: рука ее проворно бегала по бумаге; голубые глаза
были внимательно устремлены на нее. По всему заметно
было, что она писала теперь что-то такое очень дорогое и близкое ее
сердцу.
Насколько мне понравились твои произведения, я скажу только одно, что у меня голова мутилась,
сердце леденело, когда читала их: боже мой, сколько тут правды и истины сказано в защиту нас, бедных женщин, обыкновенно обреченных жить, что как будто бы у нас ни ума, ни
сердца не
было!»
— Зачем же на службу? — спросила Мари, чутьем
сердца понимавшая, что это
было всего тяжелее для Вихрова.
Дама
сердца у губернатора очень любила всякие удовольствия, и по преимуществу любила она составлять благородные спектакли — не для того, чтобы играть что-нибудь на этих спектаклях или этак, как любили другие дамы, поболтать на репетициях о чем-нибудь, совсем не касающемся театра, но она любила только наряжаться для театра в костюмы театральные и, может
быть, делала это даже не без цели, потому что в разнообразных костюмах она как будто бы еще сильней производила впечатление на своего сурового обожателя: он смотрел на нее, как-то более обыкновенного выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал ногами.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика
было одно только запирательство; но как его
было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным
сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог.
Вихров, оставшись один, невольно взялся за
сердце. Оно у него билось немного: ему предстояла довольно важная минута, после которой он, может
быть, и жив не останется.
— Да это, благодарим милость вашу,
было немножко, — отвечал с улыбкою голова. — То, ваше высокородие, горестно, что иконы все больше родительского благословения, — и их там тоже, как мы наслышаны, не очень хранят, в сарай там али в подвал даже свалят гуртом: сырость, прель, гадина там разная, — кровью даже
сердце обливается, как и подумаешь о том.
— Чем на других-то, иерей честной, указывать, не лучше ли прежде на себя взглянуть: пастырь
сердцем добрым и духом кротким привлекает к себе паству; при вашем предшественнике никогда у них никаких делов не
было, а при вас пошли…
Вихров видел, что ни упросить, ни убедить этого человека
было невозможно; кровь прилила у него к голове и к
сердцу.
— Может
быть, найдутся такие чувствительные
сердца, благо они на свете не переводятся, — сказал инженер.
Пока она думала и надеялась, что Вихров ответит ей на ее чувство, — она любила его до страсти, сентиментальничала, способна
была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он любит другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, — и у нее уже остались только маленькая боль и тоска в
сердце, как будто бы там что-то такое грызло и вертело.
— Ну, слава тебе, господи! — сказала она и даже перекрестилась при этом: из разных отрывочных слов барина она очень хорошо понимала своим любящим
сердцем, какой злодей
был губернатор для Вихрова.
— Дай бог, чтобы я-то
была достойна его, — сказала Юлия. — Конечно, я уж не могу принести ему ни молодого
сердца, ни свежего чувства, но, по крайней мере,
буду ему покорна и честно исполню свой долг.
— Очень бы; но что ж делать? С
сердцем не совладаешь!.. Нельзя же
было чисто для чувственных отношений побороть в себе нравственную привязанность.
— Очень просто, тогда военные
были в моде; на меня — девочку — это и подействовало; кроме того, все говорили, что у него
сердце прекрасное.
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по
сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может
быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
Вихрова точно кольнуло что-то неприятное в
сердце — это
был Плавин. Он гордо раскланялся с некоторыми молодыми людьми и прямо подошел к хозяину.