Неточные совпадения
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж
за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей
целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
Прогулки
за грибами совершались обыкновенно таким образом: на той же линейке Павел и Еспер Иванович отправлялись к какому-нибудь перелеску, обильному грибами; их сопровождала всегда
целая ватага деревенских мальчишек.
По ней он еще мальчишкой учился у дьячка, к которому отдавали его на
целую зиму и лето. Дьячок раз тридцать выпорол его, но ничему не выучил, и к концу ученья счел
за лучшее заставить его пасти овец своих.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он
целый день пил и никогда не был пьян,
за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— Ну как уж не мешает, кто
за этим пошел… Епитимью бы надо на вас положить
за то… «Ныне отпущаеши раба твоего, господи…» Ну,
целуйте крест и ступайте. Посылайте, кто там еще есть.
— Как кто? Этакого слабого человека
целую неделю поймя поили, а потом стали дразнить. Господин Постен в глазах при нем почесть что в губы
поцеловал Клеопатру Петровну… его и взорвало; он и кинулся с ножом, а тут набрали какой-то сволочи чиновничишков, связали его и стали пужать, что в острог его посадят;
за неволю дал вексель, чтобы откупиться только… Так разве благородные господа делают?
— Как это, например, хорошо его стихотворение, — подхватил Павел, желавший перед Неведомовым немножко похвастаться своим знакомством с Виктором Гюго. — «К красавице», где он говорит, что когда б он богом был, то он отдал бы
за ее
поцелуй власть над ангелами и над дьяволами… У нас де ля Рю, кажется, перевел это и попался
за то.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы
целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась;
за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— Эх, mon cher, мало ли в какой форме придется в жизни сделать заем… Я раз, честью моей заверяю, заем делал во французском магазине — перчатками… Возьму в долг пару перчаток
за полтора рубля серебром, а
за целковый их продаю; тем
целый месяц и жил, уверяю вас!
— Вы видите! — отвечал тот, усиливаясь улыбнуться и показывая на свои мокрые щеки, по которым, помимо воли его, текли у него слезы; потом он встал и, взяв Павла
за руку,
поцеловал его.
Этого маленького разговора совершенно было достаточно, чтобы все ревнивое внимание Клеопатры Петровны с этой минуты устремилось на маленький уездный город, и для этой
цели она даже завела шпионку, старуху-сыромасленицу, которая, по ее приказаниям, почти каждую неделю шлялась из Перцова в Воздвиженское, расспрашивала стороной всех людей, что там делается, и доносила все Клеопатре Петровне,
за что и получала от нее масла и денег.
— На ваше откровенное предложение, — заговорил он слегка дрожащим голосом, — постараюсь ответить тоже совершенно откровенно: я ни на ком и никогда не женюсь; причина этому та: хоть вы и не даете никакого значения моим литературным занятиям, но все-таки они составляют единственную мою мечту и
цель жизни, а при такого рода занятиях надо быть на все готовым: ездить в разные местности, жить в разнообразных обществах, уехать, может быть,
за границу, эмигрировать, быть, наконец, сослану в Сибирь, а по всем этим местам возиться с женой не совсем удобно.
— А хоть тем, что вашим разным инженерным проделкам потворствует, а вы у него
за это ножки
целуете! — проговорил резко прокурор и, встав на ноги, начал ходить по комнате.
Когда затем прошел последний акт и публика стала вызывать больше всех Вихрова, и он в свою очередь выводил с собой всех, — губернатор неистово вбежал на сцену, прямо подлетел к m-me Пиколовой,
поцеловал у нее неистово руку и объявил всем участвующим, чтобы никто не раздевался из своих костюмов, а так бы и сели все
за ужин, который будет приготовлен на сцене, когда публика разъедется.
К губернатору Вихров, разумеется, не поехал, а отправился к себе домой, заперся там и лег спать. Захаревские про это узнали вечером. На другой день он к ним тоже не шел, на третий — тоже, — и так прошла
целая неделя. Захаревские сильно недоумевали. Вихров, в свою очередь, чем долее у них не бывал, тем более и более начинал себя чувствовать в неловком к ним положении; к счастию его,
за ним прислал губернатор.
— Что же
за цель ваша была?
На
целый губернский город выищется не более двух — трех сносно честных людей,
за которых, вероятно, бог и терпит сей град на земле, но которых, тем не менее, все-таки со временем съедят и выживут.
«Для госпожи Пиколовой, — я пишу, — выгнаны четыре исправника и заменены ее родственниками;
за госпожу Пиколову ратман
за то, что в лавке у него не поверили ей в долг товару, был выдержан
целый месяц при полиции;
за госпожу Пиколову господин Вихров
за то, что он произвел следствие об ее родном брате не так, как тому желалось, предан теперь суду».
Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла было его
за руку, чтобы
поцеловать, но он решительно не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только умер в Москве.
— Я тут, братец, рассуждаю таким образом, — продолжал он, — я — человек не блестящий, не богач, а потому Юлии Ардальоновне идти
за меня из-за каких-нибудь
целей не для чего — и если идет она, так чисто по душевному своему расположению.
Живин
поцеловал его еще раз и вскоре
за тем уехал к своей нареченной.
Наконец, они отправились в знакомый нам собор; Вихров поехал потом
за невестой. Ту вывели какие-то две полные дамы;
за ними шла Катишь, расфранченная, но с
целыми потоками слез по щекам, которые вряд ли не были немножко и подрумянены.
— Ваше превосходительство, — говорила старушка. — мне никакого сладу с ним нет! Прямо без стыда требует: «Отдайте, говорит, маменька, мне состояние ваше!» — «Ну, я говорю, если ты промотаешь его?» — «А вам, говорит, что
за дело? Состояние у всех должно быть общее!» Ну, дам ли я, батюшка, состояние мое,
целым веком нажитое, — мотать!
Вихров сидел довольно долгое время, потом стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и взялся
за шляпу с
целью уйти; но Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук.
— А вот видишь что! — отвечал Живин, соображая. — В пятницу в Петербург возвратится Виссарион, и они уже непременно
целый вечер будут дома… Хочешь, я заеду
за тобой и поедем!
— В Петербурге! — воскликнул Живин. — Ну, вот
за это merci! — прибавил он даже по-французски и далее затем, не зная, чем выразить свою благодарность, подошел почти со слезами на глазах и
поцеловал Илариона в плечо.
Не забыть мне, милостивые государи, и того, — продолжал Вихров, — как некогда блестящий и светский полковник обласкал и заступился
за меня, бедного и гонимого литератора, как меня потом в
целом городе только и оприветствовали именно
за то, что я был гонимый литератор, — это два брата Захаревские: один из них был прокурор и бился до последних сил с деспотом-губернатором, а другой — инженер, который давно уже бросил мелкое поприще чиновника и даровито принялся
за дело предпринимателя «…