Неточные совпадения
Оба эти лица
были в своих лучших парадных нарядах: Захаревский в новом, широком вицмундире и при всех своих крестах и медалях; госпожа Захаревская тоже в новом сером платье, в новом зеленом платке и новом чепце, — все наряды ее
были довольно ценны, но не отличались хорошим вкусом и сидели
на ней как-то вкривь и вкось: вообще дама эта имела то свойство, что, что бы она
ни надела, все к ней как-то не шло.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен
был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там
на сердце
ни было) по-прежнему
была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться
было не от чего…
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала
на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд ли еще не более мужчин, склонны в чем бы то
ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
Затем отпер их и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула
на них. Стены в комнатах
были какого-то дикого и мрачного цвета; пол грязный и покоробившийся; но больше всего Павла удивили подоконники: они такие
были широкие, что он
на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою не бывал
ни в одном каменном доме.
Как
ни велика
была тоска Павла, особенно
на первых порах после отъезда Имплевых, однако он сейчас же стал думать, как бы приготовиться в университет.
Жена богатого и старинного подрядчика-обручника, постоянно проживавшего в Москве, она, чтобы ей самой
было от господ хорошо и чтобы не требовали ее
ни на какую барскую работу, давным-давно убедила мужа платить почти тройной оброк; советовала ему то поправить иконостас в храме божием, то сделать серебряные главы
на церковь, чтобы таким образом, как жене украшателя храма божия, пользоваться почетом в приходе.
Как
ни мало он
был житейски опытен, но история об векселе неприятно подействовала
на него.
M-me Гартунг
была сердита
на Замина и Петина за то, что они у нее около года стояли и почти
ни копейки ей не заплатили: она едва выжила их из квартиры.
— Павел перебирал в уме всех, могущих там
быть лиц, но
ни на кого, хоть сколько-нибудь подходящего к тому, не напал, а уверенность между тем росла все больше и больше, так что ему сделалось даже это смешно.
Добров сел, потупился и начал
есть, беря рукою хлеб — как берут его обыкновенно крестьяне. Все кушанья
были, видимо, даровые: дареная протухлая соленая рыба от торговца съестными припасами в соседнем селе, наливка, настоенная
на даровом от откупщика вине, и теленок от соседнего управляющего (и теленок, должно
быть, весьма плохо выкормленный), так что Павел дотронуться
ни до чего не мог: ему казалось, что все это так и провоняло взятками!
— Еще больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей, играет,
пьет с ними
на своей половине, и не адресуется уж ко мне
ни с разговорами,
ни с нежностями.
— Чем бы там она
ни была верна, но она все-таки, любя другого, не изменила своему долгу — и не изменила вследствие прирожденного ей целомудрия; намеками
на такого рода женщин испещрены наша история и наши песни.
— Во всяком случае, — продолжала она, — я
ни сама не хочу оставаться в этих номерах;
ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я
буду будто хозяйка, а ты у меня
на хлебах
будешь жить.
А между тем башмаки какие купить она могла только
на деньги Павла: своих у нее не
было ни копейки.
Вихров посмотрел ему в лицо. «Может
быть, в самом деле он
ни на что уж больше и не годен, как для кельи и для созерцательной жизни», — подумал он.
— Э, что тут говорить, — начал снова Неведомов, выпрямляясь и растирая себе грудь. — Вот, по-моему, самое лучшее утешение в каждом горе, — прибавил он, показывая глазами
на памятники, — какие бы тебя страдания
ни постигли, вспомни, что они кончатся и что ты
будешь тут!
Так просидели они всю ночь, тихо переговариваясь между собою, но
ни разу не выразили никакой надежды
на возможность возвращения Клеопатры Петровны в Москву и вообще
на какое бы то
ни было свидание.
— Хорошо, я тебе
буду отдавать, — сказал Павел, слышавший еще и прежде, что Макар Григорьев в этом отношении считался высокочестным человеком и даже благодетелем, батькой мужицким слыл, и только
на словах уж очень он бранчив
был и
на руку дерзок; иной раз другого мужичка,
ни за что
ни про что, возьмет да и прибьет.
Вихров не
был ни флегматиком, способным всю жизнь пролежать
на диване,
ни сангвиником, готовым до самой смерти танцевать; он
был чистый холерик: ему нужно
было или делать какое-нибудь дело, или переживать какое-нибудь чувство.
Потом осень, разделка им начнется: они все свои прогулы и нераденье уж и забыли, и давай только ему денег больше и помни его услуги; и тут я, — может
быть, вы не поверите, — а я вот, матерь божья, кажинный год после того болен бываю; и не то, чтобы мне денег жаль, — прах их дери, я не жаден
на деньги, — а то, что никакой справедливости
ни в ком из псов их не встретишь!
Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд
на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны
были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и
ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
— Никогда
ни на какой картине мужик не может
быть интересен! Никогда! — воскликнула почти с ужасом m-lle Прыхина.
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку что
ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина
была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у кого хорошее какое
есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут
на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
Но голова опять повторил: «Пожалуйте!» — и так настойчиво, что, видно, он никогда не отстанет, пока не
выпьют. Вихров исполнил его желание. Почтенный голова
был замечателен способностью своей
напоить каждого:
ни один губернатор, приезжавший в уездный городишко
на ревизию, не уезжал без того, чтобы голова не уложил его в лежку. У Вихрова очень уж зашумело в голове.
—
На ваше откровенное предложение, — заговорил он слегка дрожащим голосом, — постараюсь ответить тоже совершенно откровенно: я
ни на ком и никогда не женюсь; причина этому та: хоть вы и не даете никакого значения моим литературным занятиям, но все-таки они составляют единственную мою мечту и цель жизни, а при такого рода занятиях надо
быть на все готовым: ездить в разные местности, жить в разнообразных обществах, уехать, может
быть, за границу, эмигрировать,
быть, наконец, сослану в Сибирь, а по всем этим местам возиться с женой не совсем удобно.
— Я бы вас
ни в чем этом не стесняла и просила бы только
на время приезжать ко мне; по крайней мере я
была бы хоть не совсем униженная и презираемая всеми женщина.
Вихров, как
ни скучно
было это ему, остался
на своем месте.
— Надо
быть, — отвечал священник, — потому что следующее шестое число вспыхнул пожар уже в местах пяти и везде одновременно, так что жители стали все взволнованы тем: лавки закрылись, хлебники даже перестали хлебы печь, бедные погорелые жители выселялись
на поле, около града,
на дождь и
на ветер, не имея
ни пищи,
ни одеяния!
Отправив все это в городе
на почту, Вихров проехал затем в погребок, который состоял всего из одной только маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во всем уезде: не
было, я думаю,
ни одного чиновника,
ни одного помещика, который бы хоть раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено
было все так, что ничего другого нельзя
было делать, как только
пить: сидеть можно
было только около единственного стола,
на котором всегда обыкновенно
пили, и съесть чего-нибудь можно
было достать такого, что возбуждает жажду
пить, каковы: селедка, икра…
— Ах, пожалуйста,
будь осторожен! — подхватила Мари. — И не вздумай откровенничать
ни с каким самой приличной наружности молодым человеком и
ни с самым почтенным старцем: оба они могут
на тебя донести, один из выгоды по службе, а другой — по убеждению.
Вихров, видя, что конца не
будет этим спорам и замечаниям, свернул свою тетрадку и раскланялся со всеми, и как Виссарион
ни упрашивал его остаться ужинать, и как Юлия
ни кидала
на него пламенные взгляды, он ушел.
— Нет, не фальшивые, а требовали настоящих! Как теперь вот гляжу, у нас их в городе после того человек сто кнутом наказывали. Одних палачей, для наказания их, привезено
было из разных губерний четверо. Здоровые такие черти, в красных рубахах все; я их и вез,
на почте тогда служил; однакоже скованных их везут, не доверяют!..
Пить какие они дьяволы; ведро, кажется, водки
выпьет, и то не заметишь его
ни в одном глазе.
Вихров шел быстро; священник не отставал от него: он, по всему заметно
было, решился
ни на минуту не выпускать его из глаз своих.
— «Оттого, говорят, что
на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю,
на нас, разумом светлейших, а не
на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы живем по старой вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом,
ни один с этого не сойдет… И как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а где он
есть — православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он
будет болен!
Староста и работник тоже
были выпущены. Последний, с явно сердитым лицом, прошел прямо
на двор; а староста по-прежнему немного подсмеивался над священником. Вихров, священник и староста отправились, наконец, в свой поход. Иерей не без умысла, кажется, провел Вихрова мимо единоверческой церкви и заставил его заглянуть даже туда: там не
было ни одного молящегося.
— Не пущу,
ни за что не пущу без закуски, а не то сама лягу у дверей
на пороге!.. — закричала становая — и в самом деле сделала движение, что как будто бы намерена
была лечь
на пол.
Он
был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене
ни играл и сколько бы
ни проигрывал — никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо,
был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и смотрел
на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то.
Мужик несмело подал ему бумагу, в которой
было объяснено, что
ни пожаров особенных,
ни холеры очень большой у них не
было, а также и неурожаев, что оброк они всегда опекуну платили исправно, и почему он все то пишет
на них, они неизвестны.
Адъютант
был преданнейшее существо губернатору, — и хоть тот вовсе не посвящал его
ни в какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал, к кому начальник губернии расположен
был и к кому — нет. Когда,
на этот раз, Вихров вошел в приемную, адъютант сейчас же по его физиономии прочел, что начальник губернии не
был к нему расположен, а потому он и не спешил об нем докладывать.
—
На Волгу бурлаком ушел; там важно насчет этого, сколько хошь народу можно уйти… по пословице: вода — сама метла, что хошь по ней
ни пройди, все гладко
будет!
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман
был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и
ни на кого не смотрел.
— Что такое наша полиция, я
на себе могу указать вам пример… Вот перед этим поваром
был у меня другой, старик, пьяница, по прозванью Поликарп Битое Рыло, но, как бы то
ни было, его находят в городе мертвым вблизи кабака, всего окровавленного… В самом кабаке я, через неделю приехавши, нашел следы человеческой крови — явно ведь, что убит там?.. Да?
Юлия по крайней мере с полчаса просидела
на своем месте, не шевелясь и
ни с кем не говоря
ни слова; она
была, как я уже и прежде заметил, девушка самолюбивая и с твердым характером.
—
Ни за что, ваше высокопревосходительство! — воскликнул Захаревский. — Если бы я виноват
был тут, — это дело другое; но я чист, как солнце. Это значит — прямо дать повод клеветать
на себя кому угодно.
— Вопрос тут не во мне, — начал Вихров, собравшись, наконец, с силами высказать все, что накопилось у него
на душе, — может
быть, я сам во всем виноват и действительно никуда и
ни на что не гожусь; может
быть, виновата в том злосчастная судьба моя, но — увы! — не я тут один так страдаю, а сотни и тысячи подчиненных, которыми начальство распоряжается чисто для своей потехи.
— Ну-с, мой милый, у меня всегда
было священнейшим правилом, что с друзьями
пить сколько угодно, а одному —
ни капли. Au revoir! Успеем еще, спрыснем как-нибудь! — проговорил Петр Петрович и, поднявшись во весь свой огромный рост, потряс дружески у Вихрова руку, а затем он повернулся и
на своих больных ногах присел перед Грушей.
— Ни-ни-ни! — воскликнул Живин. — И не думай отговариваться! А так как свадьба моя в воскресенье, так не угодно ли вам пожаловать ко мне в субботу — и вместе поедем
на девичник. Надеюсь, что ты не потяготишься разделить со мной это, может
быть, первое еще счастливое для меня дело в жизни?! — заключил Живин с чувством.
С самого начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался худ и бледен самому себе, а
на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он
был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но, как бы то
ни было,
на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как отнесется к нему Юлия.
Вихров дал ей денег и съездил как-то механически к господам, у которых дроги, — сказал им, что надо, и возвратился опять в свое Воздвиженское. Лежащая
на столе, вся в белом и в цветах, Клеопатра Петровна
ни на минуту не оставляла его воображения.
На другой день он опять как-то машинально поехал
на вынос тела и застал, что священники
были уже в домике, а
на дворе стояла целая гурьба соборных певчих. Катишь желала как можно параднее похоронить свою подругу. Гроб она также заказала пренарядный.
Он бы в настоящую минуту
ни за что не признался Мари, что это
была та самая девушка, о которой он когда-то писал, потому что Юлия показалась ему самому
на этот раз просто противною.