Неточные совпадения
Полковник был от
души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил
у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
Павел потупился: тяжелое и неприятное чувство пошевелилось
у него в
душе против отца; «никогда не буду скуп и строг к людям!» — подумал он.
В губернии Имплев пользовался большим весом: его ум, его хорошее состояние, —
у него было около шестисот
душ, — его способность сочинять изворотливые, и всегда несколько колкого свойства, деловые бумаги, — так что их узнавали в присутственных местах без подписи: «Ну, это имплевские шпильки!» — говорили там обыкновенно, — все это внушало к нему огромное уважение.
— Ужасно скучаю, Еспер Иваныч; только и отдохнула
душой немного, когда была
у вас в деревне, а тут бог знает как живу!.. — При этих словах
у m-me Фатеевой как будто бы даже навернулись слезы на глазах.
— Играю, — отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только было
у него в
душе.
— Тактом? — как бы переспросил Николай Силыч. — А кто, паря, больше их булдыхался и колотился лбом в Золотой Орде и подарки там делал?.. Налебезят там, заручатся татарской милостью, приедут домой и давай
душить своих, — этакий бы и
у меня такт был, и я бы сумел так быть собирателем земли русской!
— Потому что, — продолжал Неведомов тем же спокойным тоном, — может быть, я, в этом случае, и не прав, — но мне всякий позитивный, реальный, материальный, как хотите назовите, философ уже не по
душе, и мне кажется, что все они чрезвычайно односторонни: они думают, что
у человека одна только познавательная способность и есть — это разум.
Анна Ивановна была дочь одного бедного чиновника, и приехала в Москву с тем, чтобы держать в университете экзамен на гувернантку. Она почти без копейки денег поселилась в номерах
у m-me Гартунг и сделалась какою-то дочерью второго полка студентов: они все почти были в нее влюблены, оберегали ее честь и целомудрие, и почти на общий счет содержали ее, и не позволяли себе не только с ней, по даже при ней никакой неприличной шутки: сама-то была она уж очень чиста и невинна
душою!
Павел, под влиянием мысли о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым горела
душа его, как бы перешел
у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева, забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала...
— И
у ней нахожу нечто вроде этого; потому что, при всем богатстве и поэтичности ее воображения, сейчас же видно, что она сближалась с разными умными людьми, наскоро позаимствовала от них многое и всеми силами
души стремится разнести это по божьему миру; а уж это — не художественный прием!
У него было очень скверно на
душе: он как-то сознавал в своей совести, что он что-то такое думал и делал нехорошо.
— Да, но это название ужасно глупое; они были политеисты, то есть многобожники, тогда как евреи, мы, христиане, магометане даже — монотеисты, то есть однобожники. Греческая религия была одна из прекраснейших и плодовитейших по вымыслу;
у них все страсти, все возвышенные и все низкие движения
души олицетворялись в богах; ведь ты Венеру, богиню красоты, и Амура, бога любви, знаешь?
Он тогда еще был очень красивый кирасирский офицер, в белом мундире, и я бог знает как обрадовалась этому сватанью и могу поклясться перед богом, что первое время любила моего мужа со всею горячностью
души моей; и когда он вскоре после нашей свадьбы сделался болен, я, как собачонка, спала, или, лучше сказать, сторожила
у его постели.
Вихров писал таким образом целый день; все выводимые им образы все больше и больше яснели в его воображении, так что он до мельчайших подробностей видел их лица, слышал тон голоса, которым они говорили, чувствовал их походку, совершенно знал все, что
у них в
душе происходило в тот момент, когда он их описывал.
— Где же ты видела его? — спросила Юлия, которая отчасти уже слышала, кто такой был Поль Вихров, давно ли он приехал и сколько
у него
душ; о наружности его она только ни от кого не слыхала таких отзывов.
— На это можно сказать только одну пословицу: «Chaque baron a sa fantasie!» [«
У каждого барона своя фантазия!» (франц.).] — прибавил он, начиная уже модничать и в
душе, как видно, несколько обиженный. Вихрову, наконец, уж наскучил этот их разговор об литературе.
Видимо, что он всей
душой привязался к Вихрову, который, в свою очередь, увидев в нем очень честного, умного и доброго человека, любящего, бог знает как, русскую литературу и хорошо понимающего ее, признался ему, что
у него написаны были две повести, и просил только не говорить об этом Кергелю.
Он в одно и то же время чувствовал презрение к Клеопатре Петровне за ее проделки и презрение к самому себе, что он мучился из-за подобной женщины; только некоторая привычка владеть собой дала ему возможность скрыть все это и быть, по возможности, не очень мрачным; но Клеопатра Петровна очень хорошо угадывала, что происходит
у него на
душе, и, как бы сжалившись над ним, она, наконец, оставила его в зале и проговорила...
Он, между прочим, рассказал, что ты
у него купил имение и теперь живешь в этом имении; меня, признаюсь, огорчило это известие до глубины
души.
Письмо это передаст вам девушка,
у которой золотая
душа и брильянтовое сердце.
— Следует, по закону, безотлагательно… Тысячу рублей, говорят, исправнику-то дали за это дело, — присовокупил секретарь. — Вот
у меня где эта земская полиция сидит! — произнес он затем, слегка ударяя себя в грудь. — Она всю кровь мою мне испортила, всю
душу мою истерзала…
— Но отчего ж
у нее эти проломы, если ты только
задушил ее?
Герой мой тоже возвратился в свою комнату и, томимый различными мыслями, велел себе подать бумаги и чернильницу и стал писать письмо к Мари, — обычный способ его, которым он облегчал себя, когда
у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на
душе.
Вихров молчал: самое поручение было сильно ему не по
душе, но оно давало ему возможность уехать из города, а возвратившись потом назад, снова начать бывать
у Захаревских, — словом, придать всему такой вид, что как будто бы между ним и Юлией не происходило никакого щекотливого разговора.
У Вихрова было хорошо на
душе оттого, что он услыхал от священника, что если они и захватят на молитве раскольников, то тех только позовут в консисторию на увещевание, а потому он с некоторым даже любопытством ожидал всех грядущих сцен.
— От
души благодарю вас, что приехали запросто!.. — говорила хозяйка дома, делая ему ручкой из-за стола, за которым она сидела, загороженная с одной стороны Юлией, а с другой — начальником губернии. — А
у меня к вам еще просьба будет — и пребольшая, — прибавила она.
— Потому что, если бы он не чувствовал против вас силы, он бы бесновался, кричал, как он обыкновенно делает всегда с людьми, против которых он ничего не может сделать, но с вами он был тих и спокоен: значит, вы
у него в лапках — и он вас
задушит, когда только ему вздумается.
— А потом со мной произошло странное психологическое явление: я около двенадцати лет носил в
душе чувство к этой женщине, не подозревая сам того, — и оно
у меня выражалось только отрицательно, так что я истинно и искренно не мог полюбить никакой другой женщины.
— Что же открыло его? — продолжала расспрашивать Юлия.
У ней достало уже силы совладеть со своими рыданиями, и она их спрятала далеко-далеко в глубину
души.
—
У меня любовь к ней духовная, а
душой и сердцем никто и никогда не может завладеть.
— Вопрос тут не во мне, — начал Вихров, собравшись, наконец, с силами высказать все, что накопилось
у него на
душе, — может быть, я сам во всем виноват и действительно никуда и ни на что не гожусь; может быть, виновата в том злосчастная судьба моя, но — увы! — не я тут один так страдаю, а сотни и тысячи подчиненных, которыми начальство распоряжается чисто для своей потехи.
У Вихрова было очень нехорошо на
душе.
— Ей всего недели две осталось жить, а она думает ехать в Малороссию, — шепнула Катишь Вихрову;
у него, впрочем, уж и без того как ножом резала
душу вся эта сцена.
Мари, оставшись одна, распустила ленты
у дорожного чепца, расстегнула даже
у горла платье, и на глазах ее показались слезы; видно было, что рыдания
душили ее в эти минуты; сынок ее, усевшийся против нее, смотрел на нее как бы с некоторым удивлением.
— Если позволите, — отвечал Вихров, потупляя глаза; мысленно, в
душе, он решился не быть
у Плавина.