Неточные совпадения
— Прощай, мой ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай
я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя родная мать; не меньше ее желаю тебе счастья.
Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем будет большой, обратится к тебе (по службе ли, с денежной ли нуждой), не смей ни минуты
ему отказывать и сделай все, что будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя мать.
— Возьми ты Павла Михайлыча ружье, запри
его к себе в клеть и принеси
мне ключ.
Вот как ты будешь сидеть на медведя! — прибавил
он сыну.
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, —
я хотела было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому
вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному…
Он друг нашего дома, и вы
ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что
вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника
его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела
я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
— Ты сам
меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда
вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения!
Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней
оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у
них, например, за величайшее блаженство считается
их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
— Можете, можете-с! — отвечал Еспер Иваныч: — только дай
вот мне прежде Февей-царевичу книжку одну подарить, — сказал
он и увел мальчика с собой наверх. Здесь
он взял со стола маленький вязаный бисерный кошелек, наподобие кучерской шапочки.
— Очень вам благодарен,
я подумаю о том! — пробормотал
он; смущение
его так было велико, что
он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что
вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
— Барыня ваша квартиру,
вот,
мне в низу вашем отдала;
вот и письмо ее к тебе, — сказал полковник, подавая
ему письмо.
—
Я вот, — начал
он не совсем даже твердым голосом: — привезу к вам запасу всякого… ну, тащить вы, полагаю, не будете, а там… сколько следует — рассчитаем.
— Ванька! — крикнул
он, — поди ты к Рожественскому попу; дом у
него на Михайловской улице; живет у
него гимназистик Плавин; отдай ты
ему вот это письмо от матери и скажи
ему, чтобы
он сейчас же с тобою пришел ко
мне.
— Это
вот квартира вам, — продолжал полковник, показывая на комнату: — а это
вот человек при вас останется (полковник показал на Ваньку); малый
он у
меня смирный; Паша
его любит; служить
он вам будет усердно.
—
Вот бы
мне желалось знать, в какой мой попадет. Кабы вы были так добры, проэкзаменовали бы
его…
— Да
вот поди ты, врет иной раз, бога не помня; сапоги-то вместо починки истыкал да исподрезал; тот и потянул
его к себе; а там испужался, повалился в ноги частному: «Высеките, говорит,
меня!» Тот и велел
его высечь.
Я пришел — дуют
его, кричит благим матом.
Я едва упросил десятских, чтобы бросили.
—
Я, ваше высокородие, завсегда, ведь, у
них занавес поднимаю; сегодня
вот с самого обеда здесь… починивал
им тоже кое-что.
— Так за что же и судить
его? Тему вы сами одобрили, а выполнена она — сколько
вот я, прочтя сочинение, вижу — прекрасно!
— Когда
вот дяденьке-то бывает получше немножко, — вмещалась в разговор Анна Гавриловна, обращаясь к Павлу, — так такие начнут
они разговоры между собою вести: все какие-то одеялы, да твердотеты-факультеты, что
я ничего и не понимаю.
— Ну так
вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «
Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и
им показывают!»
Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать,
оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Когда при
мне какой-нибудь молодой человек, — продолжала она, как бы разъясняя свою мысль, — говорит много и говорит глупо, так это для
меня — нож вострый;
вот теперь
он смеется — это
мне приятно, потому что свойственно
его возрасту.
— Ну
вот вам и университет, — говорил ведь
я!.. — повторял
он почти всем людям.
— Весь
он у
меня, братец, в мать пошел: умная ведь она у
меня была, но тоже этакая пречувствительная и претревожная!..
Вот он тоже маленьким болен сделался; вдруг вздумала: «Ай, батюшка, чтобы спасти сына от смерти, пойду сама в Геннадьев монастырь пешком!..» Сходила, надорвалась, да и жизнь кончила, так разве бог-то требует того?!
— Да ведь всему же, братец, есть мера;
я сам человек печный, а ведь уж у
них — у
него вот и у покойницы, — если заберется что в голову, так словно на пруте
их бьет.
— Дура она и бестия,
вот что!.. — произнес Макар Григорьев досадливым голосом. —
Я давно ей обещал язык-то на бревно положить и отрубить топором, чтобы не болтал
он много…
—
Я вот велю у вас все книги обобрать, — заключила старушка и погрозила
ему своим маленьким пальцем, а сама в это время мельком взглянула на Павла.
Я очень хорошо понимаю, что разум есть одна из важнейших способностей души и что, действительно, для
него есть предел, до которого
он может дойти; но
вот тут-то, где
он останавливается, и начинает, как
я думаю, работать другая способность нашей души — это фантазия, которая произвела и искусства все и все религии и которая,
я убежден, играла большую роль в признании вероятности существования Америки и подсказала многое к открытию солнечной системы.
Вот я теперь и подчитал ее, и буду
их всех резать! — заключил Салов, с удовольствием потирая себе руки.
— Да так, кое-кто из знакомых играют в шашки, а у
меня их не было;
вот я их и приобрел.
— Так как вы, Иван, сберегли барина и привезли
его мне жива и невредима, то
вот вам за это двадцать пять рублей награды!..
— Батюшка, вы подарили
мне эти деньги, и
я их мог профрантить, прокутить, а
я хочу
их издержать таким образом, и вы,
я полагаю, в этом случае не имеете уж права останавливать
меня!
Вот вам деньги-с! — прибавил
он и, проворно сходя в свою комнату, принес оттуда двести пятьдесят рублей и подал было
их отцу. — Прошу вас, сейчас же на
них распорядиться, как
я вас просил!
— А
вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что
я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, —
я узнаю в
нем сына моего!»
—
Вот это и
я всегда говорю! — подхватил вдруг полковник, желавший на что бы нибудь свести разговор с театра или с этого благованья, как называл
он сие не любимое
им искусство. — Александра Ивановича хоть в серый армяк наряди, а все будет видно, что барин!
— Ну,
вот видишь! — подхватил как бы даже с удовольствием полковник. —
Мне, братец, главное, то понравилось, что ты
ему во многом не уступал: нет, мол, ваше превосходительство, не врите!
—
Вот, вы не хотели ко
мне приехать, так
я к вам приехала, — говорила Фатеева, слегка опираясь на руку Павла, когда выскакивала из коляски, а потом дружески пожала
ему руку.
—
Вот, как
я, по милости вашей, платье-то себе истрепала, — сказала бойко m-lle Прыхина Павлу, показывая
ему на заброженный низ своего платья.
— Когда все улягутся.
Вот это окошечко выходит в залу; на
него я поставлю свечу: это будет знаком, что
я здесь, — продолжала она по-прежнему тихо и скороговоркой. — А вот-с это — библиотека мужа! — произнесла она опять полным голосом.
— Да,
вот mademoiselle Прыхина и Клеопатра Петровна сказали
мне — в кого
они влюблены, и вы
мне должны сказать то же самое.
С учителями мы больше перемигивались и записочки
им передавали; или
вот насчет этих статуй ты
мне напомнил:
я училась в пансионе, и у нас длинный этакий был дортуар…
— Полагаю! — отвечал протяжно Салов. — Разве
вот что, — прибавил
он, подумав немного и с какою-то полунасмешкой, — тут у
меня есть и водится со
мною некто купчишка — Вахрамеев. Батька у
него уехал куда-то на ярмарку и оставил
ему под заведование москательную лавку.
Он теперь
мне проигрывает и платит
мне мелом, умброй, мышьяком, и все сие
я понемножку сбываю.
—
Вот на что
я могу согласиться, — начал
он, —
я буду брать у тебя деньги под расписку, что тотчас же после смерти отца отпущу тебя и жену на волю.
—
Вот как-с! Столоначальник департамента. Это уж ранг не малый! — говорил Павел и сам с собой думал: «Ну, теперь
я понимаю, зачем
он приехал! Чтобы поважничать передо
мною».
— Нет, — отвечал Плавин, дружески пожимая
ему руку, —
я после вас заехал к генерал-губернатору с визитом, и
он был так любезен, что пригласил
меня к себе на вечер; и
вот я отправляюсь к
нему.
— Нет, это что, а
вот что
я представлю! — воскликнул Замин, нашедший, вероятно, что штука приятеля была недостаточно пикантна. — Смотрите, — кричал
он, падая на пол, — это мужика секут, а
он кричит: «Семен Петрович, батюшка, батюшка!» — и при этом Замин повертывался на полу.
— Что делать-то, Вихров?.. Бедные на
мне не женятся, потому что
я сама бедна. Главное,
вот что — вы ведь знаете мою историю. Каролина говорит, чтобы
я называлась вдовой; но ведь
он по бумагам моим увидит, что
я замужем не была; а потому
я и сказала, чтобы сваха рассказала
ему все: зачем же
его обманывать!
— Разве
вот что сделать, — рассуждала между тем Анна Ивановна (ей самой очень хотелось сыграть на театре), —
я скажу жениху, что
я очень люблю театр. Если
он рассердится и запретит
мне, тогда зачем
мне и замуж за
него выходить, а если скажет: «Хорошо, сыграйте», — тогда
я буду играть.
—
Вот вместе с Полежаевым [Полежаев Александр Иванович (1804—1838) — русский поэт, Павел Вихров переделывает стихи Полежаева «Тарки»:] могу сказать
я, — декламировал
он: — «
Я был в полях, какая радость! Меж тем в Москве какая гадость!»
— Ну
вот, мои друзья, ты староста дворовый, — сказал
он Кирьяну, — а ты, Макар Григорьев,
я уж не знаю какой староста, ты
мне второй отец становишься…
—
Вот видите-с, — начал, наконец,
он, —
я был с вами совершенно откровенен, будьте же и вы со
мной откровенны.
— Ну
вот видите! — перебил
его Вихров. — Пока вам не удалось еще развратить
меня до карт, то
я предлагаю вам устроить другого рода аферу на мой счет: свезите
меня в какое-нибудь увеселительное заведение, и
я вам выставлю от себя вино и ужин, какой вы хотите.
— С моей стороны очень просто вышло, — отвечал Салов, пожимая плечами, —
я очутился тогда, как Ир, в совершенном безденежье; а там слух прошел, что
вот один из этих же свиней-миллионеров племянницу свою, которая очутилась от
него, вероятно, в известном положении, выдает замуж с тем только, чтобы на ней обвенчаться и возвратить это сокровище
ему назад…
Я и хотел подняться на эту штуку…
—
Вот как
я скоро исполнил ваше желание, — говорил Неведомов, садясь около
него. — Что вы такое в письме вашем писали об Анне Ивановне, что она больна очень?
— Может быть,
он и ту способность имеет; а что касается до ума
его, то
вот именно
мне всегда казалось, что у
него один из тех умов, которые, в какую область хотите поведите,
они всюду пойдут за вами и везде все будут понимать настоящим образом… качество тоже, полагаю, немаловажное для писателя.