Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне
только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе
делает гримасу, когда ты отвернешься.
Судья тоже, который
только что был пред моим приходом, ездит
только за зайцами, в присутственных местах держит собак
и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это
сделать, хотя он мне родня
и приятель, — поведения самого предосудительного.
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя!
Только выйду куда-нибудь, уж
и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты
и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Г-жа Простакова. На него, мой батюшка, находит такой, по-здешнему сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего — то я с ним не
делала; чего
только он у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк
и попройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что у Бога просишь опять столбняка.
Когда человек
и без законов имеет возможность
делать все, что угодно, то странно подозревать его в честолюбии за такое действие, которое не
только не распространяет, но именно ограничивает эту возможность.
Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он подплыл к одной купавшейся девице, дочери благородных родителей, у которой
только и приданого было, что красота,
и в то время, когда она гладила его по головке,
сделал ее на всю жизнь несчастною.
—
Только ты это
сделай! Да я тебя…
и черепки-то твои поганые по ветру пущу! — задыхался Митька
и в ярости полез уж было за вожжами на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился на лавку
и заревел.
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину
делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком
и он мог прибыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не
только маршировали, но под конец даже налились кровью?
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу
и по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый день
и только к вечеру, утомленные
и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот
и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада,
сделать не могли.
Напротив того, бывали другие, хотя
и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые
делали дела средние, то есть секли
и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не
только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату
и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое
и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты,
и ужаснулся тому, что он
сделал.
— Да, как нести fardeau [груз]
и делать что-нибудь руками можно
только тогда, когда fardeau увязано на спину, — а это женитьба.
— Хорошо, — сказала она
и, как
только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо
и стала читать с конца. «Я
сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё
и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно
и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
И действительно, он покраснел от досады
и что-то сказал неприятное. Она не помнила, что она ответила ему, но
только тут к чему-то он, очевидно с желанием тоже
сделать ей больно, сказал...
Надо было стараться
только помочь больному месту перетерпеть,
и он постарался это
сделать.
Когда старик опять встал, помолился
и лег тут же под кустом, положив себе под изголовье травы, Левин
сделал то же
и, несмотря на липких, упорных на солнце мух
и козявок, щекотавших его потное лицо
и тело, заснул тотчас же
и проснулся,
только когда солнце зашло на другую сторону куста
и стало доставать его.
— Как не думала? Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после того как узнала вас. Я
только не понимаю, как он мог в угоду матери забыть вас
и сделать вас несчастною; у него не было сердца.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер
делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе,
и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному человеку
и в один вечер,
и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским
и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее, за что
и Кити полюбила
и Вронского
и Левина), как
только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
Стремов же отстранился,
делая вид, что он
только слепо следовал плану Каренина
и теперь сам удивлен
и возмущен тем, что сделано.
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай
делают, как им, вам то есть, угодно, — сказал он, смеясь
только глазами,
и, положив руки в карманы
и склонив голову на бок, уставился на барина.
Она
только что пыталась
сделать то, что пыталась
сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские
и свои вещи, которые она увезет к матери, —
и опять не могла на это решиться; но
и теперь, как в прежние раза, она говорила себе, что это не может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей
сделал.
Это говорилось с тем же удовольствием, с каким молодую женщину называют «madame»
и по имени мужа. Неведовский
делал вид, что он не
только равнодушен, но
и презирает это звание, но очевидно было, что он счастлив
и держит себя под уздцы, чтобы не выразить восторга, не подобающего той новой, либеральной среде, в которой все находились.
Перед отъездом Вронского на выборы, обдумав то, что те сцены, которые повторялись между ними при каждом его отъезде, могут
только охладить, а не привязать его, Анна решилась
сделать над собой все возможные усилия, чтобы спокойно переносить разлуку с ним. Но тот холодный, строгий взгляд, которым он посмотрел на нее, когда пришел объявить о своем отъезде, оскорбил ее,
и еще он не уехал, как спокойствие ее уже было разрушено.
Ее побуждает
только желание не отказать
и сделать приятное maman.
Левин знал, что эта страстная мольба
и надежда
сделают только еще тяжелее для него разлуку с жизнью, которую он так любил.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии
и еще что-то, я не помню.
Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная.
И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
Он не ел целый день, не спал две ночи, провел несколько часов раздетый на морозе
и чувствовал себя не
только свежим
и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц
и чувствовал, что всё может
сделать.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают,
только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно
и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему
и пути сообщения,
и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны
и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие
и вызвав развитие промышленности
и кредита, остановили его,
и что потому, так же как одностороннее
и преждевременное развитие органа в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас
только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Он покраснел
и поспешно пригласил вальсировать, но
только что он обнял ее тонкую талию
и сделал первый шаг, как вдруг музыка остановилась.
— О моралист! Но ты пойми, есть две женщины: одна настаивает
только на своих правах,
и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем
и ничего не требует. Что тебе
делать? Как поступить? Тут страшная драма.
Чтобы спастись, нужно
только верить,
и монахи не знают, как это надо
делать, а знает графиня Лидия Ивановна…
—
И думаю,
и нет.
Только мне ужасно хочется. Вот постой. — Она нагнулась
и сорвала на краю дороги дикую ромашку. — Ну, считай:
сделает, не
сделает предложение, — сказала она, подавая ему цветок.
В поиске Ласки, чем ближе
и ближе она подходила к знакомым кочкам, становилось больше
и больше серьезности. Маленькая болотная птичка
только на мгновенье развлекла ее. Она
сделала один круг пред кочками, начала другой
и вдруг вздрогнула
и замерла.
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей
и которого он прежде стыдился, как вредной слабости;
и жалость к ней,
и раскаяние в том, что он желал ее смерти,
и, главное, самая радость прощения
сделали то, что он вдруг почувствовал не
только утоление своих страданий, но
и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.
Но больной, хотя
и, казалось, был равнодушен к этому, не сердился, а
только стыдился, вообще же как будто интересовался тем, что она над ним
делала.
Кроме того, он решался на большой расход
только тогда, когда были лишние деньги,
и,
делая этот расход, доходил до всех подробностей
и настаивал на том, чтоб иметь самое лучшее за свои деньги.
— Как хотите
делайте,
только поскорей, — сказал он
и пошел к приказчику.
Дела эти занимали его не потому, чтоб он оправдывал их для себя какими-нибудь общими взглядами, как он это делывал прежде; напротив, теперь, с одной стороны, разочаровавшись неудачей прежних предприятий для общей пользы, с другой стороны, слишком занятый своими мыслями
и самым количеством дел, которые со всех сторон наваливались на него, он совершенно оставил всякие соображения об общей пользе,
и дела эти занимали его
только потому, что ему казалось, что он должен был
делать то, что он
делал, — что он не мог иначе.
Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины,
и все попытки объяснения не
только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том, что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить,
делает еще более тяжелым. Ни тот, ни другой не высказывали причины своего раздражения, но они считали друг друга неправыми
и при каждом предлоге старались доказать это друг другу.
«
И разве не то же
делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию того, что он давно знает
и так верно знает, что без того
и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед знает так же несомненно, как
и мужик Федор,
и ничуть не яснее его главный смысл жизни
и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка
и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как
только она выходила. Уже
и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка
и Матрена Филимоновна успели
сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства
и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Левин знал, что хозяйство мало интересует старшего брата
и что он,
только делая ему уступку, спросил его об этом,
и потому ответил
только о продаже пшеницы
и деньгах.
Не
только он всё знал, но он, очевидно, ликовал
и делал усилия, чтобы скрыть свою радость. Взглянув в его старческие милые глаза, Левин понял даже что-то еще новое в своем счастьи.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon
и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «
И неужели я виновата, неужели я
сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю не его; но мне всё-таки весело с ним,
и он такой славный.
Только зачем он это сказал?…» думала она.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня
только для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает того, что
делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться
и,
только выйдя замуж, поймет, что не любит
и не могла любить меня».
И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
Левин
только успел сказать ему, что он счастлив
и что он любит его
и никогда, никогда не забудет того, что он для него
сделал.
Еще как
только Кити в слезах вышла из комнаты, Долли с своею материнскою, семейною привычкой тотчас же увидала, что тут предстоит женское дело,
и приготовилась
сделать его.
И вследствие этого Вронский, уже
сделав привычку жизни на 45 000
и получив в этом году
только 25 000, находился теперь в затруднении.
Не давая себе отчета, для чего он это
делает, он все силы своей души напрягал в эти два дня
только на то, чтоб иметь вид спокойный
и даже равнодушный.
Первая эта их ссора произошла оттого, что Левин поехал на новый хутор
и пробыл полчаса долее, потому что хотел проехать ближнею дорогой
и заблудился. Он ехал домой,
только думая о ней, о ее любви, о своем счастьи,
и чем ближе подъезжал, тем больше разгоралась в нем нежность к ней. Он вбежал в комнату с тем же чувством
и еще сильнейшим, чем то, с каким он приехал к Щербацким
делать предложение.
И вдруг его встретило мрачное, никогда не виданное им в ней выражение. Он хотел поцеловать ее, она оттолкнула его.