Неточные совпадения
Я вздохнул:
только это
и оставалось мне
сделать при мысли, что я еще два месяца буду ходить, как ребенок, держась за юбку няньки.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев
делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной воды, забыл даже, как мы провели остальные пять дней странствования между маяком
и банкой; помню
только, что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел часов в пять после обеда на палубу —
и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый берег
и пустые зеленые равнины.
Только по итогам
сделаешь вывод, что Лондон — первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год, какой страшный совершается прилив
и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей.
Этого я не видал: я не проникал в семейства
и знаю
только понаслышке
и по весьма немногим признакам, между прочим по тому, что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в свое святилище, обедать: больше уж он
сделать не в состоянии.
Только в пользу одной шерстяной материи, называемой «английской кожей»
и употребляемой простым народом на платье, он
сделал исключение,
и то потому, что панталоны из нее стоили всего два шиллинга.
За этим некуда уже тратить денег,
только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него нет такой штуки, как выбираться из чужого города без денег,
и он не знает, что
делать.
Он один приделал полки, устроил кровать, вбил гвоздей,
сделал вешалку
и потом принялся разбирать вещи по порядку, с тою
только разницею, что сапоги положил уже не с книгами, как прежде, а выстроил их длинным рядом на комоде
и бюро, а ваксу, мыло, щетки, чай
и сахар разложил на книжной полке.
А если кто-нибудь при нем скажет или
сделает не отлично, так он посмотрит
только испытующим взглядом на всех кругом
и улыбнется по-своему.
Один из новейших путешественников, Бельчер, кажется, первый заметил, что нет причины держаться ближе Америки, особенно когда идут к мысу Доброй Надежды или в Австралию, что это удлиняет
только путь, тем более что зюйд-остовый пассат
и без того относит суда далеко к Америке
и заставляет
делать значительный угол.
Англичане, по примеру других своих колоний, освободили черных от рабства, несмотря на то что это повело за собой вражду голландских фермеров
и что земледелие много пострадало тогда,
и страдает еще до сих пор, от уменьшения рук. До 30 000 черных невольников обработывали землю, но
сделать их добровольными земледельцами не удалось: они работают
только для удовлетворения крайних своих потребностей
и затем уже ничего не
делают.
Он уговаривал их сблизиться с европейцами, слушать учение миссионеров, учиться по-английски, заниматься ремеслами, торговать честно, привыкать к употреблению монеты, доказывая им, что все это,
и одно
только это, то есть цивилизация,
делает белых счастливыми, добрыми, богатыми
и сильными.
Здесь пока, до начала горы, растительность была скудная,
и дачи, с опаленною кругом травою
и тощими кустами, смотрели жалко. Они с закрытыми своими жалюзи, как будто с закрытыми глазами, жмурились от солнца. Кругом немногие деревья
и цветники, неудачная претензия на сад,
делали эту наготу еще разительнее.
Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись солнца
и далеко раскидывали свои сочные
и колючие листья.
Кучера, несмотря на водку, решительно объявили, что день чересчур жарок
и дальше ехать кругом всей горы нет возможности. Что с ними
делать: браниться? — не поможет. Заводить процесс за десять шиллингов — выиграешь
только десять шиллингов, а кругом Льва все-таки не поедешь. Мы велели той же дорогой ехать домой.
Китайцы светлее индийцев, которые все темно-шоколадного цвета, тогда как те просто смуглы; у них тело почти как у нас,
только глаза
и волосы совершенно черные. Они тоже ходят полуголые. У многих старческие физиономии, бритые головы, кроме затылка, от которого тянется длинная коса, болтаясь в ногах. Морщины
и отсутствие усов
и бороды
делают их чрезвычайно похожими на старух. Ничего мужественного, бодрого. Лица точно вылиты одно в другое.
Венецианские граждане (если
только слово «граждане» не насмешка здесь)
делали все это; они сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых постелях, ходили по своим великолепным площадям ощупью, в темноте,
и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то есть извлекать из жизни весь смысл, весь здоровый
и свежий сок.
А нечего
делать японцам против кораблей: у них, кроме лодок, ничего нет. У этих лодок, как
и у китайских джонок, паруса из циновок, очень мало из холста, да еще открытая корма: оттого они
и ходят
только у берегов. Кемпфер говорит, что в его время сиогун запретил строить суда иначе, чтоб они не ездили в чужие земли. «Нечего, дескать, им там
делать».
Старший был Кичибе, а Льода присутствовал
только для поверки перевода
и, наконец, для того, что в одиночку они ничего не
делают.
Воскресенье: началось, по обыкновению, обедней, потом приезжали переводчики сказать, что исполнят наше желание
и отведут лодки дальше, но
только просили, чтоб мы сами этого не
делали.
Так японцам не удалось
и это крайнее средство, то есть объявление о смерти сиогуна, чтоб заставить адмирала изменить намерение: непременно дождаться ответа. Должно быть, в самом деле японскому глазу больно видеть чужие суда у себя в гостях! А они, без сомнения, надеялись, что лишь
только они
сделают такое важное возражение, адмирал уйдет, они ответ пришлют года через два, конечно отрицательный,
и так дело затянется на неопределенный
и продолжительный срок.
Все были в восторге, когда мы объявили, что покидаем Нагасаки;
только Кичибе был ни скучнее, ни веселее других. Он переводил вопросы
и ответы, сам ничего не спрашивая
и не интересуясь ничем. Он как-то сказал на вопрос Посьета, почему он не учится английскому языку, что жалеет, зачем выучился
и по-голландски. «Отчего?» — «Я люблю, — говорит, — ничего не
делать, лежать на боку».
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну пошел свое! Хагивари
и Саброски начали
делать нам знаки, показывая на бумагу, что вот какое чудо случилось:
только заговорили о ней,
и она
и пришла! Тут уже никто не выдержал,
и они сами,
и все мы стали смеяться. Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама к обоим губернаторам о том, что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в дороге ли — об этом ни слова.
Часов до четырех, по обыкновению, писал
и только собрался лечь, как начали
делать поворот на другой галс: стали свистать, командовать; бизань-шкот
и грота-брас идут чрез роульсы, привинченные к самой крышке моей каюты,
и когда потянут обе эти снасти, точно два экипажа едут по самому черепу.
Я советую вам ехать в дальний вояж без сапог или в тех
только, которые будут на ногах; но возьмите с собой побольше башмаков
и ботинок…
и то не нужно: везде
сделают вам.
Лишь
только вышли за бар, в открытое море, Гошкевич отдал обычную свою дань океану; глядя на него, то же
сделал, с великим неудовольствием, отец Аввакум. Из неморяков меня
только одного ни разу не потревожила морская болезнь: я не испытал
и не понял ее.
Бог знает, когда бы кончился этот разговор, если б баниосам не подали наливки
и не повторили вопрос: тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет
и что они будут не чрез три дня, как ошибкой сказали нам утром, а чрез пять,
и притом эти пять дней надо считать с 8-го или 9-го декабря… Им не дали договорить. «Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они не приедут, то мы уйдем». Они стали торговаться, упрашивать подождать
только до их приезда, «а там
делайте, как хотите», — прибавили они.
Около нас сидели на полу переводчики; из баниосов я видел
только Хагивари да Ойе-Саброски. При губернаторе они боялись взглянуть на нас, а может быть,
и не очень уважали, пока из Едо не прислали полномочных, которые
делают нам торжественный
и почетный прием. Тогда
и прочие зашевелились, не знают, где посадить, жмут руку, улыбаются, угощают.
С музыкой, в таком же порядке, как приехали, при ясной
и теплой погоде, воротились мы на фрегат. Дорогой к пристани мы заглядывали за занавески
и видели узенькую улицу, тощие деревья
и прятавшихся женщин. «
И хорошо
делают, что прячутся, чернозубые!» — говорили некоторые. «Кисел виноград…» — скажете вы. А женщины действительно чернозубые:
только до замужства хранят они естественную белизну зубов, а по вступлении в брак чернят их каким-то составом.
Музыку они тоже слышали в первый раз,
и только один из них качал головой в такт, как
делают у нас меломаны, сидя в опере.
Что с ними
делать? Им велят удалиться, они отойдут на лодках от фрегата, станут в некотором расстоянии;
и только мы отвалим, гребцы затянут свою песню «Оссильян! оссильян!»
и начнут стараться перегнать нас.
Адмирал сказал им, что хотя отношения наши с ними были не совсем приятны, касательно отведения места на берегу, но он понимает, что губернаторы ничего без воли своего начальства не
делали и потому против них собственно ничего не имеет, напротив, благодарит их за некоторые одолжения, доставку провизии, воды
и т. п.; но просит
только их представить своему начальству, что если оно намерено вступить в какие бы то ни было сношения с иностранцами, то пора ему подумать об отмене всех этих стеснений, которые всякой благородной нации покажутся оскорбительными.
Адмирал не хотел, однако ж, напрасно держать их в страхе: он предполагал объявить им, что мы воротимся не прежде весны, но
только хотел сказать это уходя, чтобы они не
делали возражений. Оттого им послали объявить об этом, когда мы уже снимались с якоря. На прощанье Тсутсуй
и губернаторы прислали еще недосланные подарки, первый бездну ящиков адмиралу, Посьету, капитану
и мне, вторые — живности
и зелени для всех.
Они
делают такие же материи, такие же лакированные вещи,
только все грубее
и проще; едят то же самое, как те, — вся японская жизнь
и сама Япония в миньятюре.
Я останавливался, выходил из коляски посмотреть, что они тут
делают; думал, что увижу знаменитые манильские петушьи бои, но видел
только боевые экзерциции; петухов раздражали, спуская друг на друга, но тотчас же
и удерживали за хвост, как
только рыцари слишком ощетинятся.
Музыканты все тагалы: они очень способны к искусствам вообще. У них отличный слух: в полках их учат будто бы без нот. Не знаю, сколько правды во всем этом, но знаю
только, что игра их
сделала бы честь любому оркестру где бы то ни было — чистотой, отчетливостью
и выразительностью.
Нечего было
делать: его превосходительство прислал сказать, что переводчики перепутали — это обыкновенная их отговорка, когда они попробуют какую-нибудь меру
и она не удастся, — что он согласен на доставку провизии голландцами по-прежнему
и просит
только принять некоторое количество ее в подарок, за который он готов взять контр-презент.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте,
и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно
только лечь на постели, сесть на стул, а затем
сделать шаг к двери —
и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но
только не в грязь. Мы легко
сделали тридцать восемь верст
и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали
и простились с Ч.
и Ф., провожавшими нас, в другой раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец
и мы замолчали
и часов в семь вечера молча доехали до юрты, где
и ночевали.
Вчера мы пробыли одиннадцать часов в седлах, а с остановками — двенадцать с половиною. Дорога от Челасина шла было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо
и не знали, что
делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото,
только и ждешь с беспокойством, которой ногой оступится лошадь.
Здесь предпочитают ехать верхом все сто восемьдесят верст до Амгинской слободы, заселенной русскими; хотя можно ехать
только семьдесят семь верст, а дальше на телеге, как я
и сделал.
Это обстоятельство осталось, однако ж, без объяснения: может быть, он
сделал это по привычке встречать проезжих, а может быть,
и с целью щегольнуть дворянством
и шпагой. Я узнал
только, что он тут не живет, а остановился на ночлег
и завтра едет дальше, к своей должности, на какую-то станцию.
Никто о Сорокине не кричит, хотя все его знают далеко кругом
и все находят, что он
делает только «как надо».
— «Что ты, любезный, с ума сошел: нельзя ли вместо сорока пяти проехать
только двадцать?» — «
Сделайте божескую милость, — начал умолять, — на станции гора крута, мои кони не встащат, так нельзя ли вам остановиться внизу, а ямщики сведут коней вниз
и там заложат,
и вы поедете еще двадцать пять верст?» — «Однако не хочу, — сказал я, — если озябну, как же быть?» — «Да как-нибудь уж…» Я
сделал ему милость —
и ничего.
Когда я записал
и его имя в книжку за нерадение, она ужасно начала хлопотать, чтоб мне изладить коней: сама взнуздывала, завязывала упряжь, помогала запрягать, чтоб
только меня успокоить, чтоб я не жаловался на мужа,
и делала это с своего рода грацией.
Я могу
только жалеть, что не присутствовал при эффектном заключении плавания
и что мне не суждено было
сделать иллюстрацию этого события под влиянием собственного впечатления, наряду со всем тем, что мне пришлось самому видеть
и описать.