В водовороте

Княгиня на другой, на третий и на четвертый день после того, как решена была ее поездка за границу, оставалась печальною и встревоженною. Наконец, она, как бы придумав что-то такое, написала Петицкой, все еще болевшей, о своем отъезде и просила ее, чтобы она, если только может, приехала к ней. Г-жа Петицкая, получив такое известие, разумеется, забыла всякую болезнь и бросилась к княгине. У той в это время сидел Миклаков, и они разговаривали о князе, который, после объяснения с княгиней, решительно осыпал ее благодеяниями: сначала он прислал княгине с управляющим брильянты покойной своей матери, по крайней мере, тысяч на сто; потом — купчую крепость на имение, приносящее около пятнадцати тысяч годового дохода. Управляющий только при этом каждый раз спрашивал княгиню, что «когда она изволит уезжать за границу?»

Выслушав обо всем этом рассказе, Миклаков сделал насмешливую гримасу.

— Очень уж он женерозничает [Женерозничает – великодушничает (от франц. la generosite – великодушие, щедрость).] некстати! — произнес он.

— Отчего же некстати? — спросила княгиня с маленьким удивлением.

— Оттого, что вовсе не то чувствует, — продолжал насмешливо Миклаков. — И в душе, вероятно, весьма бы желал, как указано в Домострое, плеткой даже поучить вас!..

— Ах, нет! В душе он очень добрый человек! — возразила княгиня.

Разговор этот их был прерван раздавшимися в соседней комнате быстрыми шагами г-жи Петицкой.

— Боже мой, душенька, ангел мой! Куда это вы уезжаете? — восклицала она, как только появилась в комнате.

— За границу! — отвечала ей княгиня.

— Что со мной теперь, несчастной, будет, что будет? — продолжала восклицать г-жа Петицкая, ломая себе руки.

Положение ее, в самом деле, было некрасивое: после несчастной истории с Николя Оглоблиным она просто боялась показаться на божий свет из опасения, что все об этом знают, и вместе с тем она очень хорошо понимала, что в целой Москве, между всеми ее знакомыми, одна только княгиня все ей простит, что бы про нее ни услышала, и не даст, наконец, ей умереть с голоду, чего г-жа Петицкая тоже опасалась, так как последнее время прожилась окончательно.

— Теперь только и осталось одно — идти да утопиться в Москве-реке! — присовокупила она, разводя руками.

— Вовсе вам не нужно топиться ни в какой реке, — возразила ей княгиня с улыбкою, — потому что вы должны ехать со мною за границу!

— Я?.. С вами? — воскликнула Петицкая, никак не ожидавшая такого предложения.

— Да, вы! — повторила княгиня.

При этом Миклаков взглянул с некоторым удивлением на княгиню; но она сделала вид, что как будто бы не замечает этого.

— Но я не имею средств, княгиня, ехать за границу! — возразила Петицкая.

— Средства у меня очень хорошие, и потому вам об этих пустяках беспокоиться нечего! — сказала ей княгиня.

У г-жи Петицкой после этого глаза мгновенно увлажнились слезами.

— Княгиня! — начала она каким-то прерывающимся голосом. — Я не знаю, благодарить ли мне вас или удивляться вам?..

— Ни то, ни другое, а ехать со мной! — проговорила княгиня одушевленным и веселым тоном.

— Что ехать с вами я готова, вы, я думаю, не сомневались в том; но в то же время это такая для меня неожиданность и такая радость, что до сих пор еще я не могу прийти в себя!

— Ну, и отлично, что радость!.. Мы будем с вами жить вместе, гулять, переезжать из одного города в другой.

— Уж конечно! — подтвердила г-жа Петицкая в каком-то раздумье и потом, как бы сообразив хорошенько все, что делает для нее княгиня, она вдруг протянула ей руку и проговорила почти трагическим голосом:

— Благодарю вас!

В ответ на это княгиня хотела было ее поцеловать, но г-жа Петицкая вместо того упала к ней совсем в объятия и зарыдала.

Этого Миклаков не в состоянии уже был вынести. Он порывисто встал с своего места и начал ходить с мрачным выражением в лице по комнате. Княгиня, однако, и тут опять сделала вид, что ничего этого не замечает; но очень хорошо это подметила г-жа Петицкая и даже несколько встревожилась этим. Спустя некоторое время она, как бы придя несколько в себя от своего волнения, обратилась к Миклакову и спросила его:

— А вы, monsieur Миклаков, не едете за границу?

— Нет-с, еду! — отвечал он ей.

О, тогда г-же Петицкой показалось, что она очень хорошо понимает: она полагала, что Миклаков тоже едет на деньги княгини, и теперь ему досадно, что она хочет то же самое сделать и для других! Г-жа Петицкая судила в таком случае о Миклакове несколько по своим собственным чувствам.

— Вы, однако, скорее должны собираться! Мы уезжаем через неделю! — сказала ей княгиня.

— Что мне собираться!.. Я в полчаса могу собраться, — возразила г-жа Петицкая. — Но нет, нет, — продолжала она снова трагическим голосом. — Я вообразить себе даже не могу этого счастья, что вдруг я с вами, моим ангелом земным, буду жить под одной кровлей и даже поеду за границу, о которой всегда мечтала. Нет, этого не может быть и этому никогда не сбыться!

— Но отчего же? — спросила княгиня.

— Оттого же, что, вероятно, найдутся некоторые люди, которые будут отсоветовать вам взять меня с собою! — отвечала грустным и печальным голосом г-жа Петицкая. Под именем некоторых людей она, конечно, разумела Миклакова, а частию и князя.

— Никогда я не передумаю, и никто мне не отсоветует этого, — отвечала княгиня с явной настойчивостью; она тоже, в свою очередь, догадалась, кого г-жа Петицкая разумеет под именем некоторых людей.

— Ну, хорошо, смотрите же! — отвечала ей та и затем вскоре ушла, чтобы поспешить в самом деле сборами.

— Что вы за сумасшествие делаете, навязывая себе на руки эту скверную бабу! — воскликнул Миклаков, как только остался вдвоем с княгиней.

— Для вас она скверная, а для меня очень хорошая! — воскликнула ему та упрямым и недовольным голосом.

— Но чем?.. Разве тем, что низкопоклонница, сплетница и даже развратница! — продолжал восклицать Миклаков.

Княгиня при таких эпитетах его покраснела.

— Разве можно так говорить о женщине! — проговорила она: вообще ее часто начинал шокировать грубый и резкий тон Миклакова. — И что всего досаднее, — продолжала она, — мужчины не любят Петицкой за то только, что она умная женщина; а между тем сами говорят, что они очень любят умных женщин.

— Умную еще какую-то нашли! Она лукавая — это так… — воскликнул Миклаков, — а лукавство никак не ум, которого первый признак есть справедливость и ясность.

— Нет, умная, не спорьте! — настаивала на своем княгиня. Она придумала взять с собою Петицкую чисто с целью иметь в ней оплот и защиту свою против любви к Миклакову. Она вознамерилась ни на минуту не расставаться с Петицкой, говорить с ней обо всем, советоваться. Подчиняясь суровой воле мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя, княгиня хоть и решилась уехать за границу и при этом очень желала не расставаться с Миклаковым, тем не менее, много думая и размышляя последнее время о самой себе и о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить не может, и мечты ее в настоящее время состояли в том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только. По своему несколько мечтательному и идеальному мировоззрению княгиня воображала, что мужчина, если он только истинно любит женщину, может и должен удовольствоваться этим. Но всего этого она не хотела открывать Миклакову и сказала ему несколько иную причину, почему пригласила Петицкую.

— Как вы не понимаете того! — продолжала она. — Когда Петицкая поедет со мной, то все-таки я поеду с дамой, с компаньонкой, а то мою поездку бог знает как могут растолковать!..

Миклаков многое хотел было возразить на это княгине, но в это время вошел лакей и подал ему довольно толстый пакет, надписанный рукою князя. Миклаков поспешно распечатал его; в пакете была большая пачка денег и коротенькая записочка от князя: «Любезный Миклаков! Посылаю вам на вашу поездку за границу тысячу рублей и надеюсь, что вы позволите мне каждогодно высылать вам таковую же сумму!» Прочитав эту записку, Миклаков закусил сначала немного губы и побледнел в лице.

— Этот господин начинает себе очень большие шуточки позволять, — проговорил он.

— Что такое? — спросила его с беспокойством княгиня.

Миклаков подал ей письмо и деньги.

Княгиня прочла и тоже заметно сконфузилась.

— Ну, я с ним поговорю по этому поводу, — продолжал Миклаков; ему и прежде того еще очень хотелось побеседовать с князем. — Доложи князю, что я желаю его видеть, — присовокупил он стоявшему в дверях лакею и ожидавшему приказания.

— Для чего вы хотите его видеть? — спросила княгиня с беспокойством, когда лакей ушел.

— Да хоть бы для того, чтобы отдать ему деньги назад, — отвечал Миклаков.

Лакей снова возвратился и доложил, что князь просит Миклакова в кабинет.

Тот торопливо пошел туда.

Княгиня осталась в сильно тревожном состоянии.

Войдя к князю, Миклаков довольно небрежно поклонился ему и сейчас же сел.

— Я получил от вас какое-то странное письмо с приложением к оному и пришел вам возвратить все сие! — проговорил он насмешливо и бросил на стол перед князем письмо и деньги.

— Отчего же странное? — спросил тот несколько сконфуженным тоном.

Миклаков пожал, как бы от удивления, плечами.

— Потому что я никогда, сколько помню, не говорил вам ни о каких моих нуждах, никогда не просил у вас денег взаймы, с какой же стати вы пожелали сделать мне презент?

— Я полагал, что ваши средства недостаточны настолько, чтобы жить на них за границею, — проговорил князь довольно ровным голосом.

— Так на какие же средства, по-вашему, я мог рассчитывать, едучи за границу? На средства княгини, что ли?.. — спросил его Миклаков, устремляя на князя пронзительный взгляд. — Сколько я ни ожидал слышать от вас дурное мнение о себе, но такого, признаюсь, все-таки не чаял, а потому позвольте вас разубедить в нем несколько. Я-с потому только еду за границу, что могу там существовать независимо ни от кого в мире. Я выслужил пенсию в тысячу двести рублей!.. У меня есть, кроме того, маленький капитал, за который я продал на днях мою библиотеку!

— В таком случае я очень рад за вас, — прервал его князь, с трудом сдерживая себя и как-то порывисто кидая валявшиеся на столе деньги в ящик, — он полагал, что этим кончится его объяснение с Миклаковым, но тот, однако, не уходил.

— И вообще я желал бы знать, — начал Миклаков снова, — что хорошо ли вы обдумали ваше решение отправить княгиню за границу и чтобы я ей сопутствовал?

Князь только сделал на это презрительную гримасу и молчал. Миклаков заметил это и еще более взбесился.

— Вам, как я слышал, написал кто-то какую-то сплетню про меня и про княгиню, — продолжал он. — Оправдываться, в этом случае я не хочу, да нахожу и бесполезным, а все-таки должен вам сказать, что хоть вы и думаете всеми теперешними вашими поступками разыграть роль великодушного жорж-зандовского супруга Жака [Жак – герой одноименного романа Жорж Санд (1804—1876), написанного в 1834 году.], но вы забываете тут одно, что Жак был виноват перед женой своей только тем, что был старше ее, и по одному этому он простил ее привязанность к другому; мало того, снова принял ее, когда этот другой бросил ее. В положение его вы никак не можете стать, потому что, прежде всего, сами увлеклись другой женщиной, погубили ту совершенно и вместе с тем отринули от себя жену вашу!.. Если бы даже кто и полюбил княгиню, то во всяком случае поступил бы не бесчестно против вас в силу того, что поднял только брошенное!

Князю, наконец, стали казаться все эти рассуждения Миклакова каким-то умышленным надругательством над ним.

— Я удивляюсь, к чему вы все это говорите? — произнес он едва сдерживаемым от бешенства голосом.

— Да к тому, чтобы вы себя-то уж не очень великодушным человеком считали, — отвечал Миклаков, — так как многие смертные делают то же самое, что и вы, только гораздо проще и искреннее и не быв даже сами ни в чем виноваты, а вы тут получаете должное возмездие!

Князь не в состоянии был далее выдерживать.

— Да кто ж, черт возьми! — воскликнул он, ударив кулаком по столу. — Дал вам право приходить ко мне и анализировать мои чувства и поступки? Я вас одним взмахом руки моей могу убить, Миклаков! Поймите вы это, и потому прошу вас оставить меня!

Говоря это, князь поднялся перед Миклаковым во весь свой огромный рост. Тот тоже встал с своего места и, как еж, весь ощетинился.

— Это так, вы сильнее меня! — начал он, стараясь сохранить насмешливый тон. — Но против силы есть разные твердые орудия! — присовокупил он и положил руку на одно из пресс-папье.

В это время быстро вошла в кабинет княгиня, ходившая уже по зале и очень хорошо слышавшая разговор мужа с Миклаковым.

— Князь, умоляю вас, успокойтесь! — обратилась она прежде к мужу. — Миклаков, прошу вас, уйдите!.. Я не перенесу этого, говорю вам обоим!

Князь ничего на это не сказал жене, даже не взглянул на нее, но, проворно взяв с окошка свою шляпу, вышел из кабинета и через несколько минут совсем ушел из дому.

Миклаков между тем стал ходить по комнате.

— Какой сердитенький барин, а? — говорил он, потирая руки. — Не любит, как против шерсти кто его погладит!..

Княгиня, в свою очередь, принялась почти рыдать.

— Вы-то же о чем плачете? — спросил ее с досадой Миклаков.

— Так… я уж знаю, о чем! — отвечала она.

Во всей предыдущей сцене Миклаков показался княгине человеком злым, несправедливым и очень неделикатным.

— Если вы когда-нибудь опять затеете подобное объяснение с мужем, я возненавижу вас! — проговорила она сквозь слезы.

— Я же виноват! — произнес с удивлением Миклаков, видимо, считавший себя совершенно правым.

Князь в это время шел по направлению к квартире Елены, с которой не видался с самого того времени, как рассорился с нею. Он думал даже совсем с ней более не видаться: высказанное ею в последний раз почти презрение к нему глубоко оскорбило и огорчило его. В первые дни, когда князь хлопотал об отъезде жены за границу, у него доставало еще терпения не идти к Елене, и вообще это время он ходил в каком-то тумане; но вот хлопоты кончились, и что ему затем оставалось делать? Мысль о самоубийстве как бы невольно начала ему снова приходить в голову. «Умереть, убить себя!» — помышлял князь в одно и то же время с чувством ужаса и омерзения, и его в этом случае не столько пугала мысль Гамлета о том, «что будет там, в безвестной стороне» [«Что будет там, в безвестной стороне» – измененные слова монолога Гамлета, из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846). Дословно текст таков:], — князь особенно об этом не беспокоился, — сколько он просто боялся физической боли при смерти, и, наконец, ему жаль было не видать более этого неба, иногда столь прекрасного, не дышать более этим воздухом, иногда таким ароматным и теплым!.. О каких-нибудь чисто нравственных наслаждениях князь как-то не вспоминал, может быть, потому, что последнее время только и делал, что мучился и страдал нравственно.

Очутившись на улице, князь сообразил только одно — идти к Елене, чтобы и с ней покончить все и навсегда, а потом, пожалуй, и пулю себе в лоб… Елена между тем давно уж и с нетерпением поджидала его. Побранившись в последнее свидание с князем, она нисколько не удивлялась и не тревожилась тем, что он нейдет к ней, так как понимала, что сама сделала бы то же самое на его месте. В это время Елена услыхала от Миклакова, что князь отправляет жену за границу, — это ей было приятно узнать, и гнев на князя в ней окончательно пропал. Но вот, однако, князь не шел целую неделю. Елене начинало делаться скучно; чтобы наполнить чем-нибудь свое время, она принялась шить наряды своему малютке и нашила их, по крайней мере, с дюжину; князь все-таки не является. Терпение Елены истощилось; она приготовилась уже написать князю бранчивое письмо и спросить его, «что это значит, и по какому праву он позволяет себе выкидывать подобные штучки», как вдруг увидела из окна, что князь подходит к ее домику. Первым движением Елены была радость, но она сдержала ее, села на свое обычное место, взяла даже работу свою в руки и приняла как бы совершенно спокойный вид. Князь, войдя, слегка пожал ей руку. Его искаженное и явно дышавшее гневом лицо смутило несколько Елену, и при этом она хорошенько не знала, на нее ли князь продолжает сердиться или опять дома он чем-нибудь, благодаря своей глупой ревности, был взбешен.

— А что, Колю могу я видеть? — спросил князь, почти не глядя на Елену.

— Он у себя в детской, — отвечала она.

Князь прошел туда. Ребенок спал в это время. Князь открыл полог у его кроватки и несколько времени с таким грустным выражением и с такой любовью смотрел на него, что даже нянька-старуха заметила это.

— Да не прикажете ли, батюшка, я разбужу его и покажу вам? — проговорила она.

— Нет, не надо! — отвечал князь, вздохнув, и потом, снова возвратясь к Елене, сел невдалеке от нее.

Та как бы старательнейшим образом продолжала работу свою.

— Я хотел бы вас спросить… — заговорил князь, по-прежнему не глядя на Елену, — о том презрении, которое вы так беспощадно высказали мне в прошлый раз: что, оно постоянно вам присуще?.. — И князь не продолжал далее.

Елена поняла всю серьезность и щекотливость этого вопроса.

— А если бы я питала такое презрение к тебе, то как ты думаешь, я оставалась бы с тобой хоть в каких-нибудь человеческих отношениях, а не только в тех, в каких я нахожусь теперь? — спросила она его в свою очередь.

— Не успела еще прервать их, — отвечал князь, грустно усмехнувшись. — Ты сама говорила, что прежде иначе меня понимала.

— Долго что-то очень собираюсь прервать их… Ты не со вчерашнего дня страдаешь и мучишься о супруге твоей и почти пламенную любовь выражаешь к ней в моем присутствии. Кремень — так и тот, я думаю, может лопнуть при этом от ревности.

Князь опять грустно усмехнулся.

— Ревность не заставляет же нас высказывать презрение к тому человеку, которого мы ревнуем, — проговорил он.

— Но в минуты ревности я, может быть, тебя и презираю, — я не скрою того!.. Может быть, даже убить бы тебя желала, чего я в спокойном состоянии, как сам ты, конечно, уверен, не желаю…

Елена на этот раз хотела успокоить князя и разубедить его в том, что высказала ему в порыве досады, хотя в глубине души и сознавала почти справедливость всего того, что тогда говорила.

— А что, как ты думаешь, если бы я все твои выходки по случаю супруги встречала равнодушно, как это для тебя — лучше или хуже бы было? — спросила она.

— По крайней мере, покойней бы было, — возразил князь.

— А, покойней… Ну, того мужчину нельзя поздравить с большим уважением от женщины, если она какие-нибудь пошлости и малодушие его встречает равнодушно, — тут уж настоящее презрение, и не на словах только, а на самом деле; а когда сердятся, так это еще ничего, — значит, любят и ценят! — проговорила Елена.

Князь, с своей стороны, тоже при этом невольно подумал, что если бы Елена в самом деле питала к нему такое презрение, то зачем же бы она стала насиловать себя и не бросила его совершенно. Не из-за куска же хлеба делает она это: зная Елену, князь никак не мог допустить того.

— Ну, не извольте дуться, извольте быть веселым! — проговорила она, вставая с своего места и садясь князю на колени. — Говорят вам, улыбнитесь! — продолжала она, целуя и теребя его за подбородок.

Князь, наконец, слегка улыбнулся.

— Будет уж, довольно оплакивать супругу!.. — не утерпела Елена и еще раз его кольнула. — Говорят, она едет за границу? — прибавила она.

— Едет.

— А когда?

— Дня через три.

— И Миклаков тоже едет?

— И он едет.

— Но чем же они жить будут за границей?

— У Миклакова свое есть, а княгине я отдал третью часть моего состояния, — отвечал князь.

— Ну вот, душка, merci за это, отлично ты это сделал! — проговорила Елена и опять начала целовать князя. — Знаешь что, — продолжала она потом каким-то даже заискивающим голосом, — мне бы ужасно хотелось проститься с княгиней.

— Это зачем? — спросил князь почти с удивлением.

— Так, мне хочется сказать ей на дорогу несколько моих добрых пожеланий!.. Но дело в том: если мне ехать к вам, то княгиня, конечно, меня не примет.

— Вероятно! — подтвердил князь.

— И потому нельзя ли мне просто ехать на железную дорогу, — продолжала Елена опять тем же заискивающим голосом, — и там проститься с княгиней?

Князь молчал, но по лицу его заметно было, что такое намерение Елены ему вовсе не нравилось.

— Ведь ты поедешь провожать ее? — присовокупила между тем Елена.

— Может быть! — отвечал протяжно князь.

— В таком случае мы поедем с тобой вместе.

— Но я думал было поехать ее провожать из дому, да и ловко ли нам вместе с тобой туда приехать? — возразил на это князь.

— Напротив, тебе одному ехать, по-моему, неловко! — воскликнула Елена.

— Почему неловко? — спросил князь.

— Потому что супруга твоя уезжает с обожателем своим, и ты чувствительнейшим образом приедешь провожать ее один; а когда ты приедешь со мной, так скажут только, что оба вы играете в ровную!

— И то дело! — согласился, усмехнувшись, князь.

В день отъезда княгини Григоровой к дебаркадеру Николаевской железной дороги подъехала карета, запряженная щегольской парою кровных вороных лошадей. Из кареты этой вышли очень полная дама и довольно худощавый мужчина. Это были Анна Юрьевна и барон. Анна Юрьевна за последнее время не только что еще более пополнела, но как-то даже расплылась.

— Мы хоть здесь с ней простимся! — говорила она, с усилием поднимаясь на лестницу и слегка при этом поддерживаемая бароном под руку. — Я вчера к ней заезжала, сказали: «дома нет», а я непременно хочу с ней проститься!

Затем Анна Юрьевна прошла в залу 1-го класса. Барон последовал за ней.

Там уж набралось довольно много отъезжающих, но княгини еще не было.

— Подождемте здесь ее, она непременно сегодня выезжает!.. — говорила Анна Юрьевна, тяжело опускаясь на диван.

Лицо барона приняло скучающее выражение и напомнило несколько то выражение, которое он имел в начале нашего рассказа, придя с князем в книжную лавку; он и теперь также стал рассматривать висевшую на стене карту. Наконец, Анна Юрьевна сделала восклицание.

— Ну вот, слава богу, приехала! — говорила она, поднимаясь с своего места и идя навстречу княгине, входившей в сопровождении г-жи Петицкой.

Обе они были одеты в одинаковые и совершенно новые дорожные платья.

— Я хоть здесь хотела перехватить вас, — говорила Анна Юрьевна, пожимая руку княгини.

Г-жа Петицкая скромно, но в то же время с глубоким уважением поклонилась Анне Юрьевне.

— А вы тоже приехали проводить княгиню? — спросила та.

— О, нет, я с ними еду компаньонкой за границу! — отвечала г-жа Петицкая, не поднимая глаз.

— Компаньонкой? — переспросила Анна Юрьевна. — А мне этот дуралей Оглоблин что-то такое приезжал и болтал, что Миклаков тоже едет за границу… — присовокупила она.

При этом княгиня и Петицкая покраснели: одна от одного имени, другая от другого.

— Да, он тоже едет! — отвечала княгиня, не смотря на Анну Юрьевну, или, лучше сказать, ни на кого не смотря.

Барон, молча поклонившись княгине и Петицкой, устремил на первую из них грустный взгляд: он уже слышал о странном выборе ею предмета любви и в душе крайне удивлялся тому.

Наконец, в зале показался Миклаков. Он к обществу княгини не подошел даже близко, а только поклонился всем издали.

Барон продолжал грустно смотреть на княгиню.

— А что же муж твой не приедет проводить тебя? — спросила Анна Юрьевна княгиню.

— Нет, он приедет! — отвечала та, продолжая по-прежнему ни на кого не смотреть, и в то же время лицо ее горело ярким румянцем.

Незадолго до звонка появился князь с Еленой, при виде которой княгиня окончательно смутилась: она никак не ожидала когда-нибудь встретиться с этой женщиной.

Елена сначала поклонилась всем дамам общим поклоном.

— Хороша, хороша!.. — сказала ей укоризненным голосом Анна Юрьевна. — Меня из-за вас из службы выгнали, а вы и глаз ко мне не покажете!

— Но я все это время была больна! — отвечала Елена.

— Ах, господи! Вашей болезнью не годы же бывают больны! — воскликнула Анна Юрьевна. — А лучше просто признайтесь, что вам не до меня было.

— Если не до вас, так и ни до кого в мире! — подхватила Елена.

— Это еще может быть! — согласилась Анна Юрьевна.

Елена после того обратилась к княгине, и, воспользовавшись тем, что та стояла несколько вдали от прочих, она скороговоркой проговорила:

— Князь сказал мне, что на дому вы меня не примете, а потому я хотела по крайней мере здесь, на пути вашем, пожелать вам всего хорошего… Меня вы, конечно, ненавидите и презираете, но я не так виновата, как, может быть, кажусь вам! Дело все в разнице наших убеждений: то, что, вероятно, вам представляется безнравственным, по-моему, только право всякой женщины, а то, что, по-вашему, священный долг, я считаю одним бесполезным принуждением и насилованием себя! Вам собственно я никогда не желала сделать ни малейшего зла, и теперь мое самое пламенное желание, чтобы вы были вполне и навсегда счастливы во всю вашу будущую жизнь.

— Я на вас нисколько и не сержусь! — отвечала тоже торопливо княгиня и вместе с тем поспешила отойти от Елены и стать около Анны Юрьевны.

Елена при этом невольно улыбнулась про себя: она видела, что княгиня не поняла ни слов ее, ни ее желанья сказать их. Затем Елена начала наблюдать за князем, интересуясь посмотреть, как он будет держать себя в последние минуты перед расставанием с женой. Она непременно ожидала, что князь подойдет к княгине, скажет с ней два — три ласковых слова; но он, поздоровавшись очень коротко с бароном, а на Миклакова даже не взглянув, принялся ходить взад и вперед по зале и взглядывал только при этом по временам на часы.

Наконец, пробил звонок. Все проворно пошли к выходу, и княгиня, только уже подойдя к решетке, отделяющей дебаркадер от вагонов, остановилась на минуту и, подав князю руку, проговорила скороговоркой:

— Прощайте!

— Прощайте! — протянул несколько подольше ее князь.

У княгини при этом глаза мгновенно наполнились слезами. Выражение же лица князя, как очень хорошо подметила Елена, было какое-то неподвижное. Вслед за княгиней за решетку шмыгнула также и г-жа Петицкая. Миклаков, как-то еще до звонка и невидимо ни для кого, прошел и уселся во II-м классе вагонов; княгиня с Петицкой ехали в 1-м классе. Вскоре после того поезд тронулся.

Анна Юрьевна направилась опять к выходу, к своей карете, и, идя, кричала князю:

— Приезжай как-нибудь ко мне обедать!

— Приеду! — отвечал тот, идя в свою очередь с понуренной головой около Елены.

Когда стали сходить с лестницы, барон опять поддержал Анну Юрьевну слегка за руку.

За их экипажем поехали также и князь с Еленой. Выражение лица его продолжало быть каким-то неподвижным. У него никак не могла выйти из головы только что совершившаяся перед его глазами сцена: в вокзале железной дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам князь с любовницей, княгиня с любовником, и все они так мирно, с таким уважением разговаривали друг с другом; все это князю показалось по меньшей мере весьма странным! Но Елену в это время занимала совершенно другая мысль: ей очень не понравилось присутствие Петицкой около княгини.

— Петицкая тоже за границу поехала с княгиней? — спросила она.

— Тоже! — отвечал князь.

— Ну, в таком случае поздравляю: она через неделю же поссорит княгиню с Миклаковым!

— Это уж их дело! — произнес князь.

— Нет, и твое! — возразила ему Елена. — Потому что княгиня тогда опять вернется к тебе!

— Нет, это благодарю покорно! Я ее больше не приму.

— Нет, ты примешь, если только ты порядочный человек! — повторила ему настойчиво Елена.

Князь при этом пожал плечами и немного усмехнулся.

— Я, кажется, по-твоему, все на свете должен делать, что только мне неприятно! — произнес он.

— А не принимай в таком случае на себя роли, которая тебе не свойственна!.. — заметила ему ядовито Елена.