Неточные совпадения
У него никогда
не было никакой гувернантки, изобретающей приличные для его возраста causeries [легкий разговор, болтовня (франц.).] с ним; ему никогда никто
не читал детских книжек, а он прямо схватился за кой-какие романы и путешествия, которые нашел на полке у отца в кабинете; словом,
ничто как бы
не лелеяло и
не поддерживало в нем детского возраста, а скорей игра и учение все задавали ему задачи больше его лет.
Говоря это, старик маскировался:
не того он боялся, а просто ему жаль
было платить немцу много денег, и вместе с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том, так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров и от него, как от Александры Григорьевны,
ничего не хотел принять: странное смешение скупости и гордости представлял собою этот человек!
— Ты сам меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им
не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то
есть, когда человек
ничего уж и
не думает даже.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него
была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать
ничего грешного
не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
Молодой Плавин
ничего не отвечал, и Павлу показалось, что на его губах как будто бы даже промелькнула насмешливая улыбка. О, как ему досадно
было это деревенское простодушие отца и глупый ответ Ваньки!
— Квартира тебе
есть, учитель
есть! — говорил он сыну, но, видя, что тот ему
ничего не отвечает, стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька и кучер вкатывали его коляску в сарай и никак
не могли этого сделать; к ним пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел другим переть в вагу, — и сразу вдвинули.
— Перестаньте! — воскликнул Шишмарев, почти в отчаянии и закрывая себе от стыда лицо руками. Он, видимо,
был очень чистый мальчик и
не мог даже слышать равнодушно
ничего подобного.
В один из последних своих походов за охотой, Николай Силыч и Павел зашли верст за пятнадцать, прошли потом огромнейшее болото и
не убили
ничего; наконец они сели на кочки. Николай Силыч, от усталости и неудачи в охоте,
был еще более обыкновенного в озлобленном расположении духа.
— Ну, гости дорогие, пожалуйте-ко в сад! Наш младенчик, может
быть, заснет, — сказала она. — В комнату бы вам к Марье Николаевне, но там
ничего не прибрано.
Павел
не согласен
был с ней мысленно, но на словах
ничего ей
не возразил.
— Что же, в Демидовском так уж разве
ничему и учить тебя
не будут? — возразил полковник с досадой.
— Нет,
не то, врешь,
не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и
не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а
не то что денег,
не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж
было обидно, что сын как будто бы совсем
не понимает его горячей любви. —
Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только
не одолжайся
ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая
была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами,
не спав и в то же время как бы
ничего не понимая,
ничего не соображая и даже
ничего не чувствуя.
Он чувствовал, что простая вежливость заставляла его спросить дядю о Мари, но у него как-то язык на это
не поворачивался. Мысль, что она
не вышла замуж, все еще
не оставляла его, и он отыскивал глазами в комнате какие-нибудь следы ее присутствия, хоть какую-нибудь спицу от вязанья, костяной ножик, которым она разрезывала книги и который обыкновенно забывала в комнате дяди, — но
ничего этого
не было видно.
Вне этой сферы, в практической жизни, с героем моим в продолжение этого времени почти
ничего особенного
не случилось, кроме разве того, что он еще больше возмужал и
был из весьма уже немолодых студентов.
В номерной жизни тоже
не произошло
ничего особенного; постояльцы
были те же, и только Анна Ивановна выдержала экзамен на гувернантку и поступила уже на место.
К Салову, между тем, пришел еще гость — какой-то совершенно черный господин, с черными, но
ничего не выражающими глазами, и весь в брильянтах: брильянты
были у него в перстнях, брильянты на часовой цепочке и брильянтовые запонки в рубашке.
— Дурно-с вы делаете! — произнес Александр Иванович. — У нас еще Владимир, наше красное солнышко, сказал: «Руси
есть веселие пити!» Я
не знаю — я ужасно люблю князя Владимира. Он
ничего особенно путного
не сделал, переменил лишь одно идолопоклонство на другое, но — красное солнышко, да и только!
—
Ничего я его
не убедила… Он последнее время так стал
пить, что с ним разговаривать даже ни о чем невозможно
было, — я взяла да и уехала!..
Он, должно
быть, в то время, как я жила в гувернантках, подсматривал за мною и знал все, что я делаю, потому что, когда у Салова мне начинало делаться нехорошо, я писала к Неведомову потихоньку письмецо и просила его возвратить мне его дружбу и уважение, но он мне даже и
не отвечал
ничего на это письмо…
Видя, что Фатеева решительно
ничем не занимается и все время только и
есть, что смотрит на него, Павел вздумал поучить ее.
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и больше уж
ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь на валторне играть?..» — «А гля че, говорит,
не уметь — губы
есть!»
M-me Фатеева
ничего на это
не возразила; но, по выражению лица ее, очень ясно
было видно, что приятели Вихрова нисколько ей
не понравились и она вовсе их разговоры
не нашла очень умными.
Павлу
было противно эти слова слышать от Плавина. Он убежден
был, что тот
ничего не чувствует, а говорит так только потому, что у него привычка так выражаться.
— Вот как! — произнес Павел и сделал легкую гримасу. — Приятели мои: Марьеновский, Неведомов, Петин и Замин, — прибавил он, непременно ожидая, что Плавин
будет сильно удивлен подрясником Неведомова и широкими штанами Петина; но тот со всеми с ними очень вежливо поклонился, и на лице его
ничего не выразилось.
При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого
ничего не выражало, как будто бы это нисколько и
не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и
не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят
был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб
не измять и
не испачкать свой костюм как-нибудь.
Штука эта
была выдумана и представлена прямо для Плавина; но тот опять, кажется,
ничего из этого
не понял.
Не сделаешь ты этого, ангельчик, у вас все
будет растащено, и если ты приедешь после его смерти,
ничего уж
не найдешь.
—
Ничего не вы, что за вы? Семидесяти лет человек помер,
не Енохом [Енох — по библейской легенде, один из патриархов, за праведность взятый живым на небо.] же бессмертным ему
быть, пора и честь знать!
Все
ничего, никакой помощи
не было, но старушонка-лекарка полечила их последнее время, только и всего, — раны эти самые киноварью подкурила, так сразу и затянуло все…
— Да
ничего не делать, веста, как и при папеньке
было!.. Что еще тут делать? — перебил Макар Григорьев почти строго Павла, а сам в это время подмигивал ему так, чтобы Кирьян
не заметил этого.
— Я-то научу
не по-ихнему, — отвечал тот хвастливо, — потому мне
ничего не надо, я живу своим, а из них каждая бестия от барской какой-нибудь пуговки ладит отлить себе и украсть что-нибудь… Что вам надо, чтобы
было в вашем имении?
— Идет точь-в-точь так, это я слышал. Им
ничего больше
не надо прибавлять,
будет с них, дьяволов!
— Да потому, что если взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно… но ведь он всех офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и
пьют и
едят, только
не ночуют, — в кармане-то в итоге
ничего и
не осталось.
— Во-первых,
бывши мальчиком, я
был в вас страстно влюблен, безумно, но никогда вам об этом
не говорил; вы тоже очень хорошо это видели, но мне тоже никогда
ничего об этом
не сказали!
Это люди, может
быть, немного и выше стоящие их среды, но главное —
ничего не умеющие делать для русской жизни: за неволю они все время возятся с женщинами, влюбляются в них, ломаются над ними; точно так же и мы все, университетские воспитанники…
Исчезновение Салова объяснялось очень просто: он, еще прежде того, как-то на одном публичном гулянье встретил Анну Ивановну с мужем и вздумал
было возобновлять с ней знакомство, но супруг ее, которому она, вероятно, рассказала все, сделал ему такую сцену, что Салов едва жив от него ушел, а потому в настоящем случае, встретив их снова, он за лучшее счел стушеваться; но Вихров
ничего этого
не знал.
— Нет, умру; мне, главное,
ничего не позволяют делать, что я люблю, — только
пей и
ешь.
— С величайшею готовностью, — произнес Салов, как будто бы
ничего в мире
не могло ему
быть приятнее этого предложения. — Когда ж вы это написали? — продолжал он тоном живейшего участия.
— Ну, уж этого я
не разумею, извините!.. Вот хоть бы тоже и промеж нас, мужиков, сказки эти разные ходят; все это в них рассказываются глупости одни только, как я понимаю; какие-то там Иван-царевичи, Жар-птицы, Царь-девицы — все это пустяки, никогда
ничего того
не было.
Благодаря выпитому пуншу он едва держался на ногах и сам даже выносить
ничего не мог из вещей, а позвал для этого дворника и едва сминающимся языком говорил ему: «Ну, ну, выноси; тебе заплатят;
не даром!» Макар Григорьев только посматривал на него и покачивал головой, и когда Ванька подошел
было проститься к нему и хотел с ним расцеловаться, Макар Григорьев подставил ему щеку, а
не губы.
Иван, видя, что дело повернулось в гораздо более умеренную сторону, чем он ожидал, сейчас опять придал себе бахваловато-насмешливую улыбку, проговорил: «Мне как прикажете-с!» — и ушел. Он даже ожидал, что вечером опять за ним придут и позовут его в комнаты и что барин
ничего ему
не скажет, а, напротив, сам еще как будто бы стыдиться его
будет.
— Происходило то… — отвечала ему Фатеева, — когда Катя написала ко мне в Москву, разные приближенные госпожи, боясь моего возвращения, так успели его восстановить против меня, что, когда я приехала и вошла к нему, он
не глядит на меня,
не отвечает на мои слова, — каково мне
было это вынести и сделать вид, что как будто бы я
не замечаю
ничего этого.
Дело, впрочем,
не совсем
было так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда
ничего не говорил Прыхиной и
не просил ее, чтобы жена к нему приехала, — это Прыхина все выдумала, чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в такое положение, что,
будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она, может
быть, и
не вывернулась бы из него.
Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего
ничего почти и
не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на литературу: достойная девица эта, как мы знаем,
была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя всего приличнее описывать какого-нибудь рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне.
Если комнаты описывать, то, по ее мнению, лучше всего
было — богатые, убранные штофом и золотом; если же природу, то какую-нибудь непременно восточную, — чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять, так интереснее всего — за тиграми или слонами, — но в произведении Вихрова
ничего этого
не было, а потому оно
не столько
не понравилось ей, сколько
не заинтересовало ее.
Нынче вот я отстал, мне
ничего водки
не пить, а прежде дня без того
не мог прожить, — вышла у меня вся эта пекуния [Пекуния — от латинского слова pecuniae — деньги (бурсацкий жаргон).], что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись,
не на что
выпить!..
Присмотревшись хорошенько к Доброву, Вихров увидел, что тот
был один из весьма многочисленного разряда людей в России, про которых можно сказать, что
не пей только человек — золото бы
был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же время
был очень умен и наблюдателен, так у него
ничего не могло с глазу свернуться. Вихров стал его слушать, как мудреца какого-нибудь.
«Эти блины, говорит, я сама
ела и священники
ели»; те точно что помнят,
ели блины, но
ничего с ними
не было.
Вихров
ничего ей
не сказал, а только посмотрел на нее. Затем они пожали друг у друга руку и, даже
не поцеловавшись на прощанье, разошлись по своим комнатам. На другой день Клеопатра Петровна
была с таким выражением в лице, что краше в гроб кладут, и все еще, по-видимому, надеялась, что Павел скажет ей что-нибудь в отраду; но он
ничего не сказал и,
не оставшись даже обедать, уехал домой.