Неточные совпадения
Бобчинский (перебивая).Марья Антоновна, имею честь поздравить! Дай бог вам всякого богатства, червонцев и сынка-с этакого маленького, вон энтакого-с (показывает рукою), чтоб можно
было на ладонку посадить, да-с! Все
будет мальчишка
кричать: уа! уа! уа!
«Играй, Ипат!» А кучеру
Кричит: «Пошел живей!»
Метель
была изрядная,
Играл я: руки заняты...
В канаве бабы ссорятся,
Одна
кричит: «Домой идти
Тошнее, чем на каторгу!»
Другая: — Врешь, в моем дому
Похуже твоего!
Мне старший зять ребро сломал,
Середний зять клубок украл,
Клубок плевок, да дело в том —
Полтинник
был замотан в нем,
А младший зять все нож берет,
Того гляди убьет, убьет!..
Поговорив с крестьянином,
С балкона князь
кричит:
«Ну, братцы!
будь по-вашему.
«
Пей, вахлачки, погуливай!» —
Клим весело
кричал.
Дала кусок,
Дала другой —
Не
ест,
кричит:
«Посыпь сольцой...
Косушки по три
выпили,
Поели — и заспорили
Опять: кому жить весело,
Вольготно на Руси?
Роман
кричит: помещику,
Демьян
кричит: чиновнику,
Лука
кричит: попу;
Купчине толстопузому, —
Кричат братаны Губины,
Иван и Митродор;
Пахом
кричит: светлейшему
Вельможному боярину,
Министру государеву,
А Пров
кричит: царю!
«Уйди!..» — вдруг
закричала я,
Увидела я дедушку:
В очках, с раскрытой книгою
Стоял он перед гробиком,
Над Демою читал.
Я старика столетнего
Звала клейменым, каторжным.
Гневна, грозна,
кричала я:
«Уйди! убил ты Демушку!
Будь проклят ты… уйди...
«Избави Бог, Парашенька,
Ты в Питер не ходи!
Такие
есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(
Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!.. грехи...
Такой
был крик, что за душу
Хватил — чуть не упала я,
Так под ножом
кричат!
Случилось дело дивное:
Пастух ушел; Федотушка
При стаде
был один.
«Сижу я, — так рассказывал
Сынок мой, — на пригорочке,
Откуда ни возьмись —
Волчица преогромная
И хвать овечку Марьину!
Пустился я за ней,
Кричу, кнутищем хлопаю,
Свищу, Валетку уськаю…
Я бегать молодец,
Да где бы окаянную
Нагнать, кабы не щенная:
У ней сосцы волочились,
Кровавым следом, матушка.
За нею я гнался!
В конюшню плут преступника
Привел, перед крестьянином
Поставил штоф вина:
«
Пей да
кричи: помилуйте!
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний
был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит
закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не
будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Милон(отталкивая от Софьи Еремеевну, которая за нее
было уцепилась,
кричит к людям, имея в руке обнаженную шпагу). Не смей никто подойти ко мне!
"
Было чего испугаться глуповцам, — говорит по этому случаю летописец, — стоит перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только криком
кричит".
Велико
было всеобщее изумление, когда вдруг, посреди чистого поля, аманаты [Амана́ты (арабск.) — заложники.]
крикнули: здеся!
— Вот-то пса несытого нелегкая принесла! — чуть-чуть
было не сказали глуповцы, но бригадир словно понял их мысль и не своим голосом
закричал...
Председатель вставал с места и начинал корчиться; примеру его следовали другие; потом мало-помалу все начинали скакать, кружиться,
петь и
кричать и производили эти неистовства до тех пор, покуда, совершенно измученные, не падали ниц.
Кричал он шибко, что мочи, а про что
кричал, того разобрать
было невозможно. Видно
было только, что человек бунтует.
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и
кричать. Очевидно
было, что у него уже начинало занимать дыхание. Наконец столбы, поддерживавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыма разом рухнуло на землю, прикрыло человека и закрутилось. Рдеющая точка на время опять превратилась в темную; все инстинктивно перекрестились…
Только и
было сказано между ними слов; но нехорошие это
были слова. На другой же день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир, пошел в ряды и, дабы постепенно приучить себя к строгости, с азартом
кричал на торговцев...
Однако ж покуда устав еще утвержден не
был, а следовательно, и от стеснений уклониться
было невозможно. Через месяц Бородавкин вновь созвал обывателей и вновь
закричал. Но едва успел он произнести два первых слога своего приветствия ("об оных, стыда ради, умалчиваю", — оговаривается летописец), как глуповцы опять рассыпались, не успев даже встать на колени. Тогда только Бородавкин решился пустить в ход настоящую цивилизацию.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его
было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а
кричал, — как бы то ни
было, результат его убеждений
был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
— Ах, с Бузулуковым
была история — прелесть! —
закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Отправился он на большой бал в новой каске. Ты видел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.
— Неужели промах? —
крикнул Степан Аркадьич, которому из-за дыму не видно
было.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она
кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может
быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Раза три ездоки выравнивались, но каждый раз высовывалась чья-нибудь лошадь, и нужно
было заезжать опять сначала. Знаток пускания, полковник Сестрин, начинал уже сердиться, когда наконец в четвертый раз
крикнул: «пошел!» — и ездоки тронулись.
— Да, это всё может
быть верно и остроумно… Лежать, Крак! —
крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, — это бесчестно?
— Но в том и вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился говорить и, казалось, всегда всю душу полагал на то, о чем он говорил, — в чем полагать высшее развитие? Англичане, Французы, Немцы — кто стоит на высшей степени развития? Кто
будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а Немцы не ниже стоят! —
кричал он. — Тут
есть другой закон!
— Мне обедать еще рано, а
выпить надо. Я приду сейчас. Ей, вина! —
крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла голосом. — Нет, не надо, — тотчас же опять
крикнул он. — Ты домой, так я с тобой пойду.
— Вот мои спасители! —
закричал, увидав вошедших, Петрицкий, пред которым стоял денщик с водкой и соленым огурцом на подносе. — Вот Яшвин велит
пить, чтоб освежиться.
— Не говори, не говори, не говори!—
закричал Левин, схватив его обеими руками за воротник его шубы и запахивая его. «Она славная девушка»
были такие простые, низменные слова, столь несоответственные его чувству.
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало
быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они
кричат, эти молодые люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
Но, что б они ни говорили, он знал, что теперь всё погибло. Прислонившись головой к притолоке, он стоял в соседней комнате и слышал чей-то никогда неслыханный им визг, рев, и он знал, что это
кричало то, что
было прежде Кити. Уже ребенка он давно не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий.
— Не может
быть! —
закричал он, отпустив педаль умывальника, которым он обливал свою красную здоровую шею. — Не может
быть! —
закричал он при известии о том, что Лора сошлась с Милеевым и бросила Фертингофа. — И он всё так же глуп и доволен? Ну, а Бузулуков что?
Кучер остановил четверню и оглянулся направо, на ржаное поле, на котором у телеги сидели мужики. Конторщик хотел
было соскочить, но потом раздумал и повелительно
крикнул на мужика, маня его к себе. Ветерок, который
был на езде, затих, когда остановились; слепни облепили сердито отбивавшихся от них потных лошадей. Металлический, доносившийся от телеги, звон отбоя по косе затих. Один из мужиков поднялся и пошел к коляске.
Тут вдруг заговорило несколько голосов, и высокий дворянин с перстнем, всё более и более озлобляясь,
кричал громче и громче. Но нельзя
было разобрать, что он говорил.
― Нет! ―
закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа, сына для любовника и
есть хлеб мужа!
Она знала, что он
кричит, еще прежде, чем она подошла к детской. И действительно, он
кричал. Она услышала его голос и прибавила шагу. Но чем скорее она шла, тем громче он
кричал. Голос
был хороший, здоровый, только голодный и нетерпеливый.
Увидав, что женщина, стоявшая в дверях, двинулась
было итти, он
крикнул ей: «Постой, я сказал».
― Левин, сюда! ―
крикнул несколько дальше добродушный голос. Это
был Туровцын. Он сидел с молодым военным, и подле них
были два перевернутые стула. Левин с радостью подошел к ним. Он и всегда любил добродушного кутилу Туровцына, ― с ним соединялось воспоминание объяснения с Кити, ― но нынче, после всех напряженно умных разговоров, добродушный вид Туровцына
был ему особенно приятен.
Первое лицо, встретившее Анну дома,
был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом
кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
— Берегитесь! —
закричал я ему, — не падайте заранее; это дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря!? [По преданию, Юлий Цезарь оступился по дороге в сенат, где
был убит заговорщиками.]
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке.
Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела
закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
— Не покорюсь! —
закричал казак грозно, и слышно
было, как щелкнул взведенный курок.
— Не может
быть! —
кричал капитан, — не может
быть! я зарядил оба пистолета; разве что из вашего пуля выкатилась… Это не моя вина! — А вы не имеете права перезаряжать… никакого права… это совершенно против правил; я не позволю…
— Постой, постой! —
закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем
было забыл… У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю с собой… думал найти вас в Грузии, а вот где Бог дал свидеться… Что мне с ними делать?..
Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно, думал, что с ним заводят переговоры, — как не так!.. Мой гренадер приложился… бац!.. мимо, — только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она дала скачок в сторону. Он привстал на стременах,
крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой — и
был таков.
— Завязка
есть! —
закричал я в восхищении, — об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не
было скучно.
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не
были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы
были все ближе и ближе… И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. Я тогда поравнялся с Печориным и
кричу ему: «Это Казбич!..» Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью.