Неточные совпадения
При этом
ему невольно припомнилось, как
его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы
с песком, и как
он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у
него из гортани; и как
он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего
ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить;
он велел
его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету,
он видел этого солдата
с впалыми
глазами,
с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно
им засеченный…
Полковник теперь видел, точно въявь, перед собою
его искаженное,
с впалыми
глазами, лицо, и
его искривленную улыбку, которою
он как бы говорил: «А!..
— Что же пишет она? — спросил
он с бегающими
глазами.
Плавин выслушивал
его с опущенными в землю
глазами.
— Возьмите и меня, господа,
с собою, — сказал Павел. У
него уже и
глаза горели и грудь волновалась.
Первая
его встретила Анна Гавриловна
с распухнувшими от слез
глазами и, сверх обыкновения, совершенно небрежно одетая.
Тот, оставшись один, вошел в следующую комнату и почему-то опять поприфрантился перед зеркалом. Затем, услышав шелест женского шелкового платья,
он обернулся: вошла, сопровождаемая Анной Гавриловной, белокурая, чрезвычайно миловидная девушка, лет восемнадцати,
с нежным цветом лица,
с темно-голубыми
глазами, которые она постоянно держала несколько прищуренными.
— Ты играешь? — спросила
его Мари, уставив на
него с некоторым удивлением свои голубые
глаза.
Однажды
он с некоторою краскою в лице и
с блистающими
глазами принес Мари какой-то, года два уже вышедший, номер журнала, в котором отыскал стихотворение к N.N.
Мари ничего на это не сказала и потупила только
глаза. Вскоре пришел Павел; Мари по крайней мере
с полчаса не говорила
ему о своем переезде.
«Нет, — отвечал Павел
с трепетом в голосе, — но я люблю, святой отец!», — заключил
он, потупляя
глаза.
Лицо
его было задумчиво и как бы несколько
с болезненной экспрессией, но
глаза бойко и здорово блестели.
Павел поклонился ей и, нимало не медля затем,
с опущенными в землю
глазами, подошел под благословение к отцу-настоятелю: после жизни у Крестовниковых
он очень стал уважать всех духовных особ. Настоятель попривстал немного и благословил
его.
Это было несколько обидно для
его самолюбия; но, к счастью, кадет оказался презабавным малым:
он очень ловко (так что никто и не заметил) стащил
с вазы апельсин, вырезал на
нем глаза, вытянул из кожи нос, разрезал рот и стал апельсин слегка подавливать; тот при этом точь-в-точь представил лицо человека, которого тошнит.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у
него все еще шумело и трещало; в
глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны,
он лег и так пролежал до самого утра,
с открытыми
глазами, не спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
И точно, что — отдери
он тогда меня, как хотелось
ему того, я бы — хоть бросай свое дело; потому, как я спрошу после того
с какого-нибудь подчиненного своего али накажу
их же пропойцу-мужичонка, —
он мне прямо в
глаза бухнет: «Ты сам — сеченый!».
— Как кто? Этакого слабого человека целую неделю поймя поили, а потом стали дразнить. Господин Постен в
глазах при
нем почесть что в губы поцеловал Клеопатру Петровну…
его и взорвало;
он и кинулся
с ножом, а тут набрали какой-то сволочи чиновничишков, связали
его и стали пужать, что в острог
его посадят; за неволю дал вексель, чтобы откупиться только… Так разве благородные господа делают?
В дверях часовни Павел увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности:
с весьма тонкими очертаниями лица, в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но в то же время в
нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые
глаза его были полуприподняты вверх;
с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны
с некоторым кокетством; подрясник на
нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки у монаха были белые и очень красивые.
—
Его трудно переводить, — начал
он неторопливо. — Я, впрочем, — продолжал
он с полуулыбкой и потупляя несколько
глаза, — думаю заняться теперь этим и перевести
его «Ромео и Юлию».
К Салову, между тем, пришел еще гость — какой-то совершенно черный господин,
с черными, но ничего не выражающими
глазами, и весь в брильянтах: брильянты были у
него в перстнях, брильянты на часовой цепочке и брильянтовые запонки в рубашке.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что
он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть
с отцом и развеселял
его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие
глаза и посмотрев вдаль, произнес...
— Очень жаль! — отвечал тот механически, а сам в это время не спускал
глаз с m-me Фатеевой, которая, когда надела шляпку, показалась
ему еще прелестнее.
Вскоре раздалось довольно нестройное пение священников. Павла точно ножом кольнуло в сердце.
Он взглянул на Мари; она стояла
с полными слез
глазами, но
ему и это показалось притворством
с ее стороны.
— Сделайте милость! — сказал Павел, смотря
с удовольствием на ее черные
глаза, которые так и горели к
нему страстью. — Только зачем, друг мой, все эти мучения, вся эта ревность, для которой нет никакого повода? — сказал
он, когда
они ехали домой.
M-me Фатеева встретила
его с заплаканными
глазами и чем-то сильно сконфуженная.
Слезы умиления невольно текли у
него из
глаз при воспоминании о поступке
с ним Макара Григорьевича.
— «О, вижу ясно, что у тебя в гостях была царица Маб!» — все тут же единогласно согласились, что
они такого Меркуцио не видывали и не увидят никогда. Грустный Неведомов читал Лоренцо грустно, но
с большим толком, и все поднимал
глаза к небу. Замин, взявший на себя роль Капулетти, говорил каким-то гортанным старческим голосом: «Привет вам, дорогие гости!» — и больше походил на мужицкого старосту, чем на итальянского патриция.
— Бог
с ними, ничего этого я видеть не хочу; батюшка, милый мой, бесценный! Я никогда тебя уже больше не увижу! — говорил
с слезами на
глазах Павел, всплескивая горестно руками.
С письмом этим Вихров предположил послать Ивана и ожидал доставить
ему удовольствие этим, так как
он там увидится
с своей Машей, но сердце Ивана уже было обращено в другую сторону; приехав в деревню,
он не преминул сейчас же заинтересоваться новой горничной, купленной у генеральши, но та сейчас сразу отвергла все
его искания и прямо в
глаза назвала
его «сушеным судаком по копейке фунт».
Вследствие этого Иван был в меланхолическом и печальном настроении. Когда
он стоял у барина за стулом
с тарелкой, а горничная в это время находилась в буфете,
он делал какое-то глупое, печальное лицо, поднимал
глаза вверх и вздыхал; Груня, так звали горничную, видеть этого равнодушно не могла.
Присмотревшись хорошенько к Доброву, Вихров увидел, что тот был один из весьма многочисленного разряда людей в России, про которых можно сказать, что не пей только человек — золото бы был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же время был очень умен и наблюдателен, так у
него ничего не могло
с глазу свернуться. Вихров стал
его слушать, как мудреца какого-нибудь.
— Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, — произнес Захаревский; а сам
с собой думал: «Ну, это значит шалопайничать будешь!» Вихров последними ответами очень упал в
глазах его: главное,
он возмутил
его своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. «Впрочем, — успокоил
он себя мысленно, — если жену будет любить, так та и служить заставит!»
М-lle Прыхина, ни слова не сказав, взяла со стола огромный сукрой хлеба, насолила
его и бросила
его в лицо Кергеля. Хлеб попал прямо в
глаз ему вместе
с солью. Кергель почти закричал, захватил
глаз рукою и стал
его тереть.
Вихров продолжал хандрить и скучать об Фатеевой… Живин всеми силами души желал как-нибудь утешить
его, и
с этою целью
он старался уронить в
его глазах Клеопатру Петровну.
Девушки и молодые женщины выходили на гулянку в своих шелковых сарафанах, душегрейках, в бархатных и дородоровых кичках
с жемчужными поднизями, спускающимися иногда ниже
глаз, и, кроме того, у каждой из
них был еще веер в руках, которым
они и закрывали остальную часть лица.
Собака
его сидела в лодке
с опущенной головой и зажатыми
глазами, как бы ожидая, что ее очередь показать себя придет.
Вихров, выйдя от
него, отправился к Мари. Генерала, к великому своему удовольствию
он не застал дома: тот отправился в Английский клуб обедать, и, таким образом,
он с Мари все послеобеда пробеседовал
с глазу на
глаз.
В столовой Вихров увидел
с черными
глазами и
с роскошными волосами жену Абреева.
Он довольно небрежно рекомендовал ей Вихрова.
Из всех этих сведений я доволен был по крайней мере тем, что старший Захаревский, как видно, был человек порядочный, и я прямо поехал к
нему.
Он принял меня
с удивлением, каким образом я попал к
ним в город, и когда я объяснил
ему, каким именно, это, кажется, очень подняло меня в
глазах его.
Домой поехали мы вместе
с старшим Захаревским.
Ему, по-видимому, хотелось несколько поднять в моих
глазах брата.
— Что ж она, рассорилась, что ли,
с Фатеевой?.. — спросил
он с небольшой краской в лице и держа
глаза несколько потупленными.
— Глупость? — спросила Пиколова, немного
с удивлением уставляя на
него свои
глаза: она никак не полагала, чтобы что-нибудь печатное могло быть глупостью.
Пастух при этом посмотрел
ему исподлобья в лицо, а потом повел
глазами в ту сторону, где стоял старик, отец убийцы. Вихров догадался и выслал того.
Они остались вдвоем
с пастухом.
Вихров подошел к этой первой группе. Зарубившийся плотник только взмахнул на
него глазами и потом снова закрыл
их и поник вместе
с тем головою. Рана у
него, вероятно, была очень дурно перевязана, потому что кровь продолжала пробиваться сквозь рубашку и кафтан.
Начальник губернии в это время сидел у своего стола и
с мрачным выражением на лице читал какую-то бумагу. Перед
ним стоял не то священник, не то монах, в черной рясе,
с худым и желто-черноватым лицом,
с черными, сверкающими
глазами и
с густыми, нависшими бровями.
— Здравствуйте, любезнейший, — сказал
он, — потрудитесь вот
с отцом Селивестром съездить и открыть одно дело!.. — прибавил
он, показывая
глазами на священника и подавая Вихрову уже заранее приготовленное на
его имя предписание.
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед
глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее),
они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.
— Все запишут! — отвечал
ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров,
с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за
ним печальные; священник то на того, то на другого из
них сурово взглядывал блестящими
глазами. Православную женщину и Григория
он велел старосте вести под присмотром — и тот поэтому шел невдалеке от
них, а когда те расходились несколько,
он говорил
им...
Когда Вихрову сказали, что пришел Захаревский,
он, по какому-то предчувствию, как бы отгадывая причину
его прихода, невольно сконфузился. У Виссариона не сорвалось это
с глазу.
Вихров несказанно обрадовался этому вопросу.
Он очень подробным образом стал ей рассказывать свое путешествие, как
он ехал
с священником, как тот наблюдал за
ним, как
они, подобно низамским убийцам [Низамские убийцы. — Низамы — название турецких солдат регулярной армии.], ползли по земле, — и все это
он так живописно описал, что Юлия заслушалась
его; у нее
глаза даже разгорелись и лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить — и особенно когда
он доходил до увлечения.