Неточные совпадения
В вечер, взятый
мною для описания, Сережа был у матери в Воздвиженском, на вакации, и сидел невдалеке
от нее, закинув голову на задок стула.
— Э, на лошади верхом! — воскликнул он с вспыхнувшим мгновенно взором. — У
меня, сударыня, был карабахский жеребец — люлька или еще покойнее того;
от Нухи до Баки триста верст, а
я на нем в двое суток доезжал; на лошади ешь и на лошади спишь.
— Ты сам
меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо
от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
— Очень вам благодарен,
я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова
от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
— Ванька! — крикнул он, — поди ты к Рожественскому попу; дом у него на Михайловской улице; живет у него гимназистик Плавин; отдай ты ему вот это письмо
от матери и скажи ему, чтобы он сейчас же с тобою пришел ко
мне.
—
Я умею-с! — отвечал Ванька, хоть бы бровью поведя
от сказанной им лжи.
— Ой, какой вы сегодня нехороший!.. Вот
я у вас сейчас всех гостей уведу!.. Ступайте-ка, ступайте
от капризника этого, — проговорила Анна Гавриловна.
— А вы, chere amie, сегодня очень злы! — сказала ей Мари и сама при этом покраснела. Она, кажется, наследовала
от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что
от всякой малости краснела. — Ну, извольте хорошенько играть, иначе
я рассержусь! — прибавила она, обращаясь к Павлу.
— Что же, ты так уж и видаться со
мной не будешь, бросишь
меня совершенно? — говорил полковник, и у него при этом
от гнева и огорченья дрожали даже щеки.
— Про ваше учебное заведение, — обратился он затем к правоведу, —
я имею доскональные сведения
от моего соученика, друга и благодетеля, господина Сперанского [Сперанский Михаил Михайлович (1772—1839) — государственный деятель при Александре I и Николае I.]…
— Да, он
мне очень предан; он
меня обыкновенно провожал
от Имплевых домой;
я ему всегда давала по гривенничку на чай, и он за это получил ко
мне какую-то фанатическую любовь, так что
я здесь гораздо безопаснее, чем в какой-нибудь гостинице, — говорила m-me Фатеева, но сама, как видно, думала в это время совсем об другом.
— Да, — отвечала Фатеева, как бы стыдясь и отворачиваясь
от него. — Позвольте, вы ведь
мне друг, — так, да?.. — прибавила она, вставая и протягивая ему руку.
— Весь он у
меня, братец, в мать пошел: умная ведь она у
меня была, но тоже этакая пречувствительная и претревожная!.. Вот он тоже маленьким болен сделался; вдруг вздумала: «Ай, батюшка, чтобы спасти сына
от смерти, пойду сама в Геннадьев монастырь пешком!..» Сходила, надорвалась, да и жизнь кончила, так разве бог-то требует того?!
—
Я зашла, друг мой, взглянуть на вас; а вы, однако,
я вижу, опять целый день читали, — продолжала старушка, садясь невдалеке
от Еспера Иваныча.
«Что-то он скажет
мне, и в каких выражениях станет хвалить
меня?» — думал он все остальное время до вечера: в похвале
от профессора он почти уже не сомневался.
Герой мой вышел
от профессора сильно опешенный. «В самом деле
мне, может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл
от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Чем вам учить
меня, вы гораздо лучше сделаете, если прочтете нам какое-нибудь ваше стихотворение, — возразил тот, — это гораздо приятнее и забавнее
от вас слышать.
— Какие же глупости? — воскликнул притворно обиженным голосом Салов. — Пойдемте, Вихров, ко
мне в номер:
я не хочу, чтобы вас развращал этот скептик, — прибавил он и, взяв Павла под руку, насильно увлек его
от Неведомова.
— Главным образом, достоинство и беспристрастие суда,
я полагаю, зависит
от несменяемости судей, — заметил Неведомов.
— Не толще, чем у вашего папеньки.
Я бочки делаю, а он в них вино сыропил, да разбавлял, — отвечал Макар Григорьев,
от кого-то узнавший, что отец Салова был винный откупщик, — кто почестнее у этого дела стоит,
я уж и не знаю!.. — заключил он многознаменательно.
—
Я играю
от одной до пяти копеек, — отвечал инженер.
—
Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко
мне, что подарили
мне пятьсот рублей;
я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж
я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе
я с ума сойду
от мысли, что человек, работавший на
меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Да, полно, бог с тобой!
Я и без твоих денег это сделаю, — проговорил полковник, отстранясь
от денег.
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет
от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что
я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, —
я узнаю в нем сына моего!»
— А когда же
мне приходить сюда? — спросил ее замирающим
от восторга голосом Павел.
— Ну, полноте, зачем
я вам?.. — возразил Павел (он чувствовал, что
от переживаемого счастия начинает говорить совершенно какие-то глупости). — Зачем
я вам?..
Я человек заезжий, а вам нужно кого-нибудь поближе к вам, с кем бы вы могли говорить о чувствах.
— Как, Жорж Занд позаимствовалась
от умных людей?! — опять воскликнул Павел. —
Я совершенно начинаю не понимать вас; мы никогда еще с вами и ни в чем до такой степени не расходились во взглядах наших! Жорж Занд дала миру новое евангелие или, лучше сказать, прежнее растолковала настоящим образом…
—
Я пришел к вам
от Анны Ивановны, которая пришла ко
мне и просит вас, чтобы вы дали ей номер.
Потом он
меня у себя начал
от всех прятать, никому не показывать, даже держать
меня в запертой комнате, и только по ночам катался со
мной по Москве.
Так что, когда
я сегодня выбежала
от Салова, думаю: «Что ж,
я одна теперь осталась на свете», — и хотела было утопиться и подбежала было уж к Москве-реке; но
мне вдруг страшно-страшно сделалось, так что
я воротилась поскорее назад и пришла вот сюда…
— Вот в этой келейке мы и будем жить с вами, как отшельники какие, — сказала Фатеева, — и
я на шаг не буду вас отпускать
от себя.
— То, что
я тебе читал, — это описание ссоры между греческим вождем Агамемноном и Ахиллесом. Ахилла этого ранить было невозможно, потому что мать у него была богиня Фетида, которая, чтобы предохранить его
от ран, окунула его в речку Стикс и сообщила тем его телу неуязвимость, кроме, впрочем, пятки, за которую она его держала, когда окунала.
— Не знаю,
я за границей, — начал Марьеновский, — не видал ни одного русского журнала; но
мне встретился Салов, и он в восторге именно
от какой-то статьи Белинского.
— Сейчас приезжал ко
мне Борис Николаевич Фатеев и известил
меня, что жена его снова бежала
от него и ныне пребывает в Москве, у тебя в доме, находясь с тобой в близком сожительстве.
Павел любил Фатееву, гордился некоторым образом победою над нею, понимал, что он теперь единственный защитник ее, — и потому можно судить, как оскорбило его это письмо; едва сдерживая себя
от бешенства, он написал на том же самом письме короткий ответ отцу: «
Я вашего письма, по грубости и неприличию его тона, не дочитал и возвращаю его вам обратно, предваряя вас, что читать ваших писем
я более не стану и буду возвращать их к вам нераспечатанными. Сын ваш Вихров».
—
Я получила письмо
от своего милого супруга, — начала она.
— Он пишет, — продолжала Фатеева, и ее голос при этом даже дрожал
от гнева, — чтобы
я или возвратила ему вексель, или он будет писать и требовать
меня через генерал-губернатора.
— Нет, и никогда не возвращу! — произнесла Клеопатра Петровна с ударением. — А то, что он будет писать к генерал-губернатору — это решительный вздор! Он и тогда, как в Петербург
я от него уехала, писал тоже к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез
меня в канцелярию генерал-губернатора;
я рассказала там, что приехала в Петербург лечиться и что муж мой требует
меня, потому что домогается отнять у
меня вексель.
Мне сейчас же выдали какой-то билет и написали что-то такое к предводителю.
— Очень! Но
меня гораздо более тревожит то, что
я как поехала — говорила) ему, писала потом, чтобы он
мне проценты по векселю выслал, на которые
я могла бы жить, но он
от этого решительно отказывается… Чем же
я после того буду жить? Тебя
мне обременять этим,
я вижу, невозможно: ты сам очень немного получаешь.
— Что уж, какое дело, — произнес тот невеселым голосом, — возьмите покамест у
меня оброчные деньги; а
я напишу, что еще прежде, до получения письма
от папеньки, выдал их вам.
— Послушай, Макар Григорьев,
я не могу
от тебя этого принять, — начал Павел прерывающимся
от волнения голосом. — Чтобы
я на свое… как, быть может, ты справедливо выразился… баловство стал у тебя деньги, кровным трудом нажитые, брать, — этого
я не могу себе позволить.
— Чего — кровным трудом, — возразил Макар Григорьев, —
я ведь не то что
от пищи али
от содержания своего стану отрывать у себя и давать вам; это еще постой маненько:
я сам охоч в трактир ходить, чай и водку пить; а это у
меня лежалые деньги в ломбарде хранятся.
— Нет, уж
от играния
я прошу
меня освободить, так как
я залой служу обществу, — отвечал Марьеновский.
— Напротив,
я думаю, брильянт,
от которого он самовольно отказывается.
— Посидите тут где-нибудь;
я зайду к одному монаху, чтобы взять
от него письмо к настоятелю Троицкому.
Когда на эти бойницы выходили монахи и отбивались
от неприятелей, тогда
я понимаю, что всякому человеку можно было прятаться в этих стенах; теперь же, когда это стало каким-то эстетическим времяпровождением нескольких любителей или ленивцев…
— Что пустяки какие, — умрете, да в дугу кто-то начнет гнуть. Все вы вздор какой-то говорите. Позовите лучше Кирьяна к себе и примите
от него бумаги;
я его нарочно привел с собой!
— Конечно, мы сами мало в этом понимаем, но господа тут на похоронах разговаривали: ножки ведь у них
от ран изволили болеть, и сколько они тоже лечили эту болезнь, почесть
я каждую неделю в город за лекарством для них
от этого ездил!..
— Я-то научу не по-ихнему, — отвечал тот хвастливо, — потому
мне ничего не надо,
я живу своим, а из них каждая бестия
от барской какой-нибудь пуговки ладит отлить себе и украсть что-нибудь… Что вам надо, чтобы было в вашем имении?
— Да в чем же
мне с тобой быть откровенной? — спросила Мари, как будто бы ей, в самом деле, решительно нечего было скрывать
от Павла.