Неточные совпадения
Когда она
от нас отошла, тогда
я шепнул Григорию Александровичу: «Ну что, какова?» — «Прелесть! — отвечал он. — А как ее зовут?» — «Ее зовут Бэлою», — отвечал
я.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает;
я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал
я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает
от любви в романах-с. Что за диво?..
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и
мне было как-то весело, что
я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь
от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает
от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся
мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины
от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить
от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Я стал читать, учиться — науки также надоели;
я видел, что ни слава, ни счастье
от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди — невежды, а слава — удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким.
Так он говорил долго, и его слова врезались у
меня в памяти, потому что в первый раз
я слышал такие вещи
от двадцатипятилетнего человека, и, Бог даст, в последний…
Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, что Байрон был больше ничего как пьяница. Впрочем, замечание штабс-капитана было извинительнее: чтоб воздержаться
от вина, он, конечно, старался уверять себя, что все в мире несчастия происходят
от пьянства.
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее
от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел — смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда;
я за ним.
Вот наконец мы были уж
от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась вперед.
Я думаю, в эту минуту он вспомнил своего Карагёза…
У
меня мороз пробежал по коже
от этого смеха…
Расставшись с Максимом Максимычем,
я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владыкавказ. Избавлю вас
от описания гор,
от возгласов, которые ничего не выражают,
от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и
от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет.
Я остановился в гостинице, где останавливаются все проезжие и где между тем некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или так пьяны, что
от них никакого толка нельзя добиться.
Он наскоро выхлебнул чашку, отказался
от второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более, что он
мне недавно говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя.
Все эти замечания пришли
мне на ум, может быть, только потому, что
я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но так как вы о нем не услышите ни
от кого, кроме
меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Я понял его: бедный старик, в первый раз
от роду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным, — и как же он был награжден!
Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и
я мог различить при свете ее, далеко
от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона.
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же
мне отопрет дверь?» — сказал
я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью.
Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой
от природы. Он стоял передо
мною неподвижно, и
я начал рассматривать черты его лица.
Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко
от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесет; но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин.
Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел
меня совсем одетого;
я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня,
я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать
от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.
Я запомнил эту песню
от слова до слова...
Хотя в ее косвенных взглядах
я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел
меня с ума;
я вообразил, что нашел Гётеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения, — и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы
от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни…
Оглядываюсь — мы
от берега около пятидесяти сажен, а
я не умею плавать!
Хочу ее оттолкнуть
от себя — она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил
меня в море.
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром воду — вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только
от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но
я с ними незнаком. Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
В это время дамы отошли
от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал
мне по-французски...
Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором. Выражение этого взора было очень неопределенно, но не насмешливо, с чем
я внутренно
от души его поздравил.
Я повернулся и пошел
от него прочь.
Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув
меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин.
Я навел на нее лорнет и заметил, что она
от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
— Помилуйте! — сказал
я, всплеснув руками, — разве героев представляют? Они не иначе знакомятся, как спасая
от верной смерти свою любезную…
— Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец
я торжествую: вы
меня не понимаете!.. Это
меня, впрочем, огорчает, доктор, — продолжал
я после минуты молчания, —
я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом
я всегда могу при случае
от них отпереться. Однако ж вы
мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?
Княгиня лечится
от ревматизма, а дочь Бог знает
от чего;
я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне.
Муж Веры, Семен Васильевич Г…в, — дальний родственник княгини Лиговской. Он живет с нею рядом; Вера часто бывает у княгини;
я ей дал слово познакомиться с Лиговскими и волочиться за княжной, чтоб отвлечь
от нее внимание. Таким образом, мои планы нимало не расстроились, и
мне будет весело…
Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди белого дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облачении. Высокий куст закрывал
меня от них, но сквозь листья его
я мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда
я услышал конец их разговора...
Она смутилась, — но отчего?
от своей ошибки или оттого, что мой ответ ей показался дерзким?
Я желал бы, чтоб последнее мое предположение было справедливо. Грушницкий бросил на
меня недовольный взгляд.
Я видел, что она готова упасть в обморок
от страха и негодования.
—
Я сделал лучше, — отвечал
я ему, — спас ее
от обморока на бале!..
Я старался понравиться княгине, шутил, заставлял ее несколько раз смеяться
от души; княжне также не раз хотелось похохотать, но она удерживалась, чтоб не выйти из принятой роли: она находит, что томность к ней идет, — и, может быть, не ошибается.
Все эти дни
я ни разу не отступал
от своей системы.
Я отошел подальше и украдкой стал наблюдать за ней: она отвернулась
от своего собеседника и зевнула два раза.
Перечитывая эту страницу,
я замечаю, что далеко отвлекся
от своего предмета… Но что за нужда?.. Ведь этот журнал пишу
я для себя, и, следственно, все, что
я в него ни брошу, будет со временем для
меня драгоценным воспоминанием.
По мнению здешних ученых, этот провал не что иное, как угасший кратер; он находится на отлогости Машука, в версте
от города. К нему ведет узкая тропинка между кустарников и скал; взбираясь на гору,
я подал руку княжне, и она ее не покидала в продолжение целой прогулки.
—
Я этого не ожидал
от тебя, — сказал он, подойдя ко
мне и взяв
меня за руку.
— Разумеется…
Я должен был этого ожидать
от девчонки…
от кокетки… Уж
я отомщу!
Княгиня на
меня смотрит очень нежно и не отходит
от дочери… плохо!
Ей стало лучше; она хотела освободиться
от моей руки, но
я еще крепче обвил ее нежный, мягкий стан; моя щека почти касалась ее щеки;
от нее веяло пламенем.
Княгиня шла впереди нас с мужем Веры и ничего не видала: но нас могли видеть гуляющие больные, самые любопытные сплетники из всех любопытных, и
я быстро освободил свою руку
от ее страстного пожатия.
Отчего
я так дорожу ею? что
мне в ней?.. куда
я себя готовлю? чего
я жду
от будущего?..
Когда
я был еще ребенком, одна старуха гадала про
меня моей матери; она предсказала
мне смерть
от злой жены; это
меня тогда глубоко поразило; в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе…
—
Мне очень жаль, что
я вошел после того, как вы уж дали честное слово в подтверждение самой отвратительной клеветы. Мое присутствие избавило бы вас
от лишней подлости.
— Прошу вас, — продолжал
я тем же тоном, — прошу вас сейчас же отказаться
от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка.
Я не думаю, чтоб равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.