Неточные совпадения
Но у Ардальона Васильевича пот даже выступил на лбу. Он, наконец, начал во всем этом видеть некоторое надругательство над
собою. «Еще и деньги плати за нее!» — подумал он и, отойдя от гостьи, молча сел на отдаленное кресло. Маремьяна Архиповна тоже молчала; она видела, что муж ее чем-то недоволен, но чем именно — понять хорошенько не
могла.
— А это что такое у вас, дядя? — спросил Павел, показывая на астролябию, которая очень возбуждала его любопытство; сам
собою он никак уж не
мог догадаться, что это было такое.
—
Можете, можете-с! — отвечал Еспер Иваныч: — только дай вот мне прежде Февей-царевичу книжку одну подарить, — сказал он и увел мальчика с
собой наверх. Здесь он взял со стола маленький вязаный бисерный кошелек, наподобие кучерской шапочки.
После отца у него осталась довольно большая библиотека, — мать тоже не жалела и давала ему денег на книги, так что чтение сделалось единственным его занятием и развлечением; но сердце и молодая кровь не
могут же оставаться вечно в покое: за старухой матерью ходила молодая горничная Аннушка, красавица из
себя.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не
могла же
собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в
себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Симонов был человек неглупый; но, тем не менее, идя к Рожественскому попу, всю дорогу думал — какой это табак
мог у них расти в деревне. Поручение свое он исполнил очень скоро и чрез какие-нибудь полчаса привел с
собой высокого, стройненького и заметно начинающего франтить, гимназиста; волосы у него были завиты; из-за борта вицмундирчика виднелась бронзовая цепочка; сапоги светло вычищены.
В одну из суббот, однако, Павел не
мог не обратить внимания, когда Плавин принес с
собою из гимназии особенно сделанную доску и прекраснейший лист веленевой бумаги.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не
мог дать
себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Театр,
может быть, потому и удовлетворяет вкусам всех, что соединяет в
себе что-то очень большое с чем-то маленьким, игрушечным.
Видостан оказался очень пожилым актером, одетым в оборванный, испачканный фрачишко и дырявые сапоги, так что надобно было удивляться, каким образом он когда-нибудь
мог изображать из
себя молодого и красивого русского князя.
— Перестаньте! — воскликнул Шишмарев, почти в отчаянии и закрывая
себе от стыда лицо руками. Он, видимо, был очень чистый мальчик и не
мог даже слышать равнодушно ничего подобного.
В учителя он
себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем,
мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
— Господи боже мой! — воскликнул Павел. — Разве в наше время женщина имеет право продавать
себя? Вы
можете жить у Мари, у меня, у другого, у третьего, у кого только есть кусок хлеба поделиться с вами.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для
себя — ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня,
может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
— Господин Сперанский, как,
может быть, небезызвестно вам, первый возымел мысль о сем училище, с тем намерением, чтобы господа семинаристы, по окончании своего курса наук в академии, поступали в оное для изучения юриспруденции и, так как они и без того уже имели ученую степень, а также и число лет достаточное, то чтобы сообразно с сим и получали высший чин — 9-го класса; но богатые аристократы и дворянство наше позарились на сие и захватили
себе…
— Да, но он
может меня потребовать к
себе каждую минуту.
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле мне,
может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с
собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Приехали! — отвечал толстяк, шумно усаживаясь. Петин поместился тоже рядом с ним и придал
себе необыкновенно прямую и солидную фигуру, так что Анна Ивановна взглянуть на него не
могла без смеху: это, как впоследствии оказалось, Петин англичанина представлял.
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не
мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни: генерал — а сидит в деревне и пьет!» — думал он в настоящую минуту про
себя.
М-lle Прыхина, в это время, вздумавшая или,
может быть, принявшая на
себя обязанность занимать полковника, несла ему бог знает какую чушь.
—
Может быть, но вообразите
себе: их вынули из воды и видят, что они, мертвые-то, целуются друг с другом.
— Послушайте, — начала Фатеева (на глазах ее появились слезы), — вы
можете теперь меня не уважать, но я, клянусь вам богом, полюбила вас первого еще настоящим образом. В прежнем моем несчастном увлечении я больше обманывала самое
себя, чем истинно что-нибудь чувствовала.
Но как — он и сам не
мог придумать, и наконец в голове его поднялась такая кутерьма: мысль за мыслью переходила, ощущение за ощущением, и все это связи даже никакой логической не имело между
собою; а на сердце по-прежнему оставалось какое-то неприятное и тяжелое чувство.
— А то, что вы прощаете ее, — потому что она без этого прощенья жить не
может, и сейчас наложила было на
себя руки и хотела утопиться.
— Нет, не
могу! — сказал Неведомов, снова садясь на диван и закрывая
себе лицо руками.
— Не столько не хочу, сколько не
могу — по всему складу души моей, — произнес Неведомов и стал растирать
себе грудь рукою.
Каролина Карловна отрицательно покачала головой, к хоть после того, как Павел сделал Каролине Карловне откровенное признание в своей любви, они были совершенно между
собой друзья, но все-таки расспрашивать более он не почел
себя вправе. Впоследствии он, впрочем, узнал, что виновником нового горя Каролины Карловны был один из таинственных фармацевтов. Русскому она,
может быть, не поверила бы более; но против немца устоять не
могла!
Остальное ты все знаешь, и я только прибавлю, что, когда я виделась с тобой в последний раз в доме Еспера Иваныча и тут же был Постен и когда он ушел, мне тысячу раз хотелось броситься перед тобой на колени и умолять тебя, чтобы ты спас меня и увез с
собой, но ты еще был мальчик, и я знала, что не
мог этого сделать.
В одну из таких минут, когда он несколько часов ходил взад и вперед у
себя по комнатам и приходил почти в бешенство оттого, что никак не
мог придумать, где бы ему убить вечер, — к нему пришел Салов.
Когда он принялся работать, то снял свой синий кафтан и оказался в красной рубахе и плисовых штанах. Обивая в гостиной мебель и ползая на коленях около кресел, он весьма тщательно расстилал прежде
себе под ноги тряпку. Работая, он обыкновенно набивал
себе полнехонек рот маленькими обойными гвоздями и при этом очень спокойно, совершенно полным голосом, разговаривал, как будто бы у него во рту ничего не было. Вихров заметил ему однажды, что он
может подавиться.
Иван велел заложить ее
себе в легонькие саночки, надел на
себя свою франтоватую дубленку, обмотал
себе накрест грудь купленным в Москве красным шерстяным шарфом и, сделав вид, что будто бы едва
может удержать лошадь, нарочно поехал мимо девичьей, где сидела Груня, и отправился потом в дальнейший путь.
— Извините!.. — говорил тот, беря
себя за грудь. — Одышка от лет… не
могу вдруг начать говорить.
Драли, драли мы его, — убежал после того бегом из стану, и никакими деньгами она его залучить теперь не
может к
себе… не идет, боится.
— Что же я, по-вашему, такая старуха и такая безобразная, что не
могу обратить на
себя ничьего внимания?
Вихров видеть не
мог бедных животных, которые и ноги
себе в кровь изодрали и губы до крови обдергали об удила.
— Ах, непременно и, пожалуйста, почаще! — воскликнула Мари, как бы спохватившись. — Вот вы говорили, что я с ума
могу сойти, я и теперь какая-то совершенно растерянная и решительно не сумела, что бы вам выбрать за границей для подарка; позвольте вас просить, чтобы вы сами сделали его
себе! — заключила она и тотчас же с поспешностью подошла, вынула из стола пачку ассигнаций и подала ее доктору: в пачке была тысяча рублей, что Ришар своей опытной рукой сейчас, кажется, и ощутил по осязанию.
— Но если же нет, если нет?! — восклицал Вихров со скрежетом зубов. — Так ведь я убью
себя, потому что жить как свинья, только есть и спать, я не
могу…
Когда я приехал туда и по службе сошелся с разными людьми, то мне стыдно стало за самого
себя и за свои понятия: я бросил всякие удовольствия и все время пребывания моего в Париже читал, учился, и теперь, по крайней мере,
могу сказать, что я человек, а не этот вот мундир.
— Потом-с, — продолжал Абреев, — я, конечно, подыму все мои маленькие ресурсы, чтобы узнать, в чем тут дело, но я существо весьма не всемогущее,
может быть, мне и не удастся всего для вас сделать, что можно бы, а потому, нет ли у вас еще кого-нибудь знакомых, которых вы тоже поднимете в поход за
себя?
Он благородствовать
может с выгодой для
себя, а я только с величайшим вредом для всей своей жизни!..
Юлия в этом случае никак не
могла уже, разумеется, заступиться за Вихрова; она только молчала и с досадою про
себя думала: «Вот человек! Сам бог знает какие вещи говорит при мне, совершенно уж не стесняясь, — это ничего, а я прослушала повесть — это неприлично».
Вы далее,
может быть, спросите меня, зачем же я мешаю
себя в это дело?..
— Послушайте, Вихров, — начала Юлия, — скажите мне,
могу я вас считать
себе другом?
— Пусть
себе, очень мне нужно! — сказал сначала Вихров, но потом подумал, что инженер
может опять куда-нибудь уехать, и он снова останется с Юлией вдвоем, и она ему сейчас же, конечно, откроет тайну свою.
— И тебя никак уже не
могу взять с
собой, потому что еду с священником, — шутил Вихров.
— Не погубите! — начал он мелодраматическим голосом. — Я отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не
могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для
себя начальника губернии.
— Не пускает, все лезет ко мне: вот и в острог теперь все ходит ко мне. А что, сударь, коли я в Сибирь уйду, он никогда уже не
может меня к
себе воротить?
— Что такое наша полиция, я на
себе могу указать вам пример… Вот перед этим поваром был у меня другой, старик, пьяница, по прозванью Поликарп Битое Рыло, но, как бы то ни было, его находят в городе мертвым вблизи кабака, всего окровавленного… В самом кабаке я, через неделю приехавши, нашел следы человеческой крови — явно ведь, что убит там?.. Да?
— Да, не деревянный! — отвечал Петр Петрович. — Меня в Москве, по случаю его, к обер-полицеймейстеру призывали. «Нельзя, говорит, носить такой палки, вы убить ею
можете!» — «Да я, говорю, и кулаком убить
могу; что же, мне и кулаков своих не носить с
собой?»
— Да, но я это не для них, а для
себя прошу вас сделать, потому что они пойдут писать в Петербург, а я терпеть не
могу, чтобы туда доходили дрязги разные.