Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только, что близко; а вы вообразите
себе, что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня, если б
мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (бьет
себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не
мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не
могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему, говорит про
себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не
можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
До сих пор не
могу прийти в
себя.
И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры…
можете представить
себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!
Анна Андреевна. Ну,
может быть, один какой-нибудь раз, да и то так уж, лишь бы только. «А, — говорит
себе, — дай уж посмотрю на нее!»
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту
может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не
могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод в том одном, что законно… и что угнетать рабством
себе подобных беззаконно.
Стародум(целуя сам ее руки). Она в твоей душе. Благодарю Бога, что в самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти к тебе
может; однако для тебя есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб чувствовать
себя достойною всех благ, которыми ты
можешь наслаждаться…
Г-жа Простакова. Что, что ты сегодня так разоврался, мой батюшка? Ища братец
может подумать, что мы для интересу ее к
себе взяли.
— Кто его знает, какой он веры? — шептались промеж
себя глуповцы, —
может, и фармазон?
Узнал бригадир, что Митька затеял бунтовство, и вдвое против прежнего огорчился. Бунтовщика заковали и увели на съезжую. Как полоумная, бросилась Аленка на бригадирский двор, но путного ничего выговорить не
могла, а только рвала на
себе сарафан и безобразно кричала...
Теперь представим
себе, что
может произойти, если относительно сей материи будет существовать пагубное градоначальническое многомыслие?
Для них подобные исторические эпохи суть годы учения, в течение которых они испытывают
себя в одном: в какой мере они
могут претерпеть.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а
может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для
себя в атаках не вижу-с!
Издатель позволяет
себе думать, что изложенные в этом документе мысли не только свидетельствуют, что в то отдаленное время уже встречались люди, обладавшие правильным взглядом на вещи, но
могут даже и теперь служить руководством при осуществлении подобного рода предприятий.
Почувствовавши
себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть
может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Однако упорство старика заставило Аленку призадуматься. Воротившись после этого разговора домой, она некоторое время ни за какое дело взяться не
могла, словно места
себе не находила; потом подвалилась к Митьке и горько-горько заплакала.
"Глупые были пушкари, — поясняет летописец, — того не
могли понять, что, посмеиваясь над стрельцами, сами над
собой посмеиваются".
— Про
себя могу сказать одно: в сражениях не бывал-с, но в парадах закален даже сверх пропорции. Новых идей не понимаю. Не понимаю даже того, зачем их следует понимать-с.
Но глуповцам приходилось не до бунтовства; собрались они, начали тихим манером сговариваться, как бы им «о
себе промыслить», но никаких новых выдумок измыслить не
могли, кроме того, что опять выбрали ходока.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца, любил пить чай в городской роще и не
мог без слез видеть, как токуют тетерева. Оставил после
себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей в год.
Если бы Грустилов стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в административный принцип, заблуждались очень горько и что тунеядство, как животворное начало, только тогда
может считать
себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще
могло казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания,
может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что это"громадное", это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее
себе границ.
Такова была простота нравов того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом
можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не называя
себя коммунистом, вменял
себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего.
Но что весьма достойно примечания: как ни ужасны пытки и мучения, в изобилии по всей картине рассеянные, и как ни удручают душу кривлянья и судороги злодеев, для коих те муки приуготовлены, но каждому зрителю непременно сдается, что даже и сии страдания менее мучительны, нежели страдания сего подлинного изверга, который до того всякое естество в
себе победил, что и на сии неслыханные истязания хладным и непонятливым оком взирать
может".
—
Может быть, они трюфельной помадой голову
себе мажут-с? — усомнился Половинкин.
"Все благоразумные люди задавали
себе этот вопрос, но удовлетворительно разрешить не
могли.
Они охотнее преклонялись перед Волосом или Ярилою, но в то же время мотали
себе на ус, что если долгое время не будет у них дождя или будут дожди слишком продолжительные, то они
могут своих излюбленных богов высечь, обмазать нечистотами и вообще сорвать на них досаду.
Рассказывают следующее. Один озабоченный градоначальник, вошед в кофейную, спросил
себе рюмку водки и, получив желаемое вместе с медною монетою в сдачу, монету проглотил, а водку вылил
себе в карман. Вполне сему верю, ибо при градоначальнической озабоченности подобные пагубные смешения весьма возможны. Но при этом не
могу не сказать: вот как градоначальники должны быть осторожны в рассмотрении своих собственных действий!
Кто знает, быть
может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает
собой идеал человеческого общежития?
— Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек. Если Англия
может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в
себе эту силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
На второй месяц муж бросил ее и на восторженные ее уверения в нежности отвечал только насмешкой и даже враждебностью, которую люди, знавшие и доброе сердце графа и не видевшие никаких недостатков в восторженной Лидии, никак не
могли объяснить
себе.
Это важно», говорил
себе Сергей Иванович, чувствуя вместе с тем, что это соображение для него лично не
могло иметь никакой важности, а разве только портило в глазах других людей его поэтическую роль.
«Еще раз увижу, — говорил он
себе, невольно улыбаясь, — увижу ее походку, ее лицо; скажет что-нибудь, поворотит голову, взглянет, улыбнется,
может быть».
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам
себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И,
может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
«Нет, — сказал он
себе, — как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая, я не
могу вернуться к ней. Я люблю ее».
Левин чувствовал
себя столь твердым и спокойным, что никакой ответ, он думал, не
мог бы взволновать его. Но он никак не ожидал того, что отвечал Степан Аркадьич.
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и
могли между
собой изъясняться.
Когда он был тут, ни Вронский, ни Анна не только не позволяли
себе говорить о чем-нибудь таком, чего бы они не
могли повторить при всех, но они не позволяли
себе даже и намеками говорить то, чего бы мальчик не понял.
— Анна, ради Бога не говори так, — сказал он кротко. —
Может быть, я ошибаюсь, но поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за
себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
Ему нужно было сделать усилие над
собой и рассудить, что около нее ходят всякого рода люди, что и сам он
мог прийти туда кататься на коньках.
Когда графиня Нордстон позволила
себе намекнуть о том, что она желала чего-то лучшего, то Кити так разгорячилась и так убедительно доказала, что лучше Левина ничего не
может быть на свете, что графиня Нордстон должна была признать это и в присутствии Кити без улыбки восхищения уже не встречала Левина.
— Никогда не спрашивал
себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче поеду в клуб и,
может быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
— Но человек
может чувствовать
себя неспособным иногда подняться на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому
может доставить ему желаемое место.
Она никак не
могла бы выразить тот ход мыслей, который заставлял ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся братом и унижающий
себя пред ним, был неискренен. Кити знала, что эта неискренность его происходила от любви к брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от неоставляющего его желания быть лучше, — она любила это в нем и потому улыбалась.
Кити отвечала, что ничего не было между ними и что она решительно не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она не знала причины перемены к
себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она не
могла сказать матери, которой она не говорила и
себе. Это была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой
себе; так страшно и постыдно ошибиться.
— Ничего, мы подстелем и подхватим тебя. Я понимаю тебя, понимаю, что ты не
можешь взять на
себя, чтобы высказать свое желание, свое чувство.
Одно, что я
могу сказать против, это то, что, потеряв Marie, я говорил
себе, что останусь верен ее памяти.
— Кто это идет? — сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу двух дам. —
Может быть, знают нас, — и он поспешно направился, увлекая ее за
собою, на боковую дорожку.