Неточные совпадения
— Он, батюшка!..
Кому же, окромя его — варвара!.. Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, — обратилась она
к полковнику, — больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино
к егерю Якову Сафонычу. «Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе [Лабаз — здесь полати в лесу, полок или помост на деревьях, откуда бьют медведей.]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?» Обещался прийти.
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы возьмите этого молодого человека с собой и отправляйтесь по адресу этого письма
к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и что он вам скажет:
к себе ли возьмет вашего сына для приготовления, велит ли отдать
кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
И Еспер Иваныч подвел Павла
к астролябии; он до страсти любил с
кем бы то ни было потолковать о разных математических предметах.
— Грешник, мучимый в аду! — обратился
к нему Николай Силыч. — Ты давно уже жаждешь и молишь: «Да обмочит
кто хотя перст единый в вине и даст мини пососати!» На, пей и лакай! — прибавил он, изготовляя и пододвигая
к приятелю крепчайший стакан пунша.
—
Кто сей умный человек, изготовивший все сие? — говорил Николай Силыч, подводя своего друга прямо
к подносу. — Умный человек сей есть Плавин, а играл, брат, все-таки и Грицка — скверно! — прибавил он, обращаясь
к нему.
— Здравствуйте, батюшка Михайло Поликарпыч!.. Батюшка наш, Павел Михайлыч, здравствуйте!.. Вот
кого бог привел видеть! — говорила она, отчеканивая каждое слово и подходя
к руке барина и барчика.
— Здравствуйте, молодой человек! — сказала Александра Григорьевна, поздоровавшись сначала с полковником и обращаясь потом довольно ласково
к Павлу, в котором сейчас же узнала,
кто он был такой.
— Вот
кто! — произнесла добродушно княгиня и ласково посмотрела на Павла. — Я теперь еду, друг мой, на вечер
к генерал-губернатору… Государя ждут… Естафет пришел.
— Да, это одно из самых пылких и страстных его произведений, но меня, кроме уж главного ее сюжета — любви… а
кому же любовь не нравится? (Неведомов при этом усмехнулся.) Меня очень манят
к ней, — продолжал он, — некоторые побочные лица, которые выведены в ней.
Кого я вижу?» — И затем он подошел
к нему, и они дружески расцеловались.
— Павел перебирал в уме всех, могущих там быть лиц, но ни на
кого, хоть сколько-нибудь подходящего
к тому, не напал, а уверенность между тем росла все больше и больше, так что ему сделалось даже это смешно.
—
Кто ж это такие? — спросил он довольным голосом: ему уж сильно поприскучило деревенское уединение, и он очень желал, чтобы кто-нибудь
к ним приехал.
— Ну, полноте, зачем я вам?.. — возразил Павел (он чувствовал, что от переживаемого счастия начинает говорить совершенно какие-то глупости). — Зачем я вам?.. Я человек заезжий, а вам нужно кого-нибудь поближе
к вам, с
кем бы вы могли говорить о чувствах.
— Нет-с, это — не та мысль; тут мысль побольше и поглубже: тут блудница приведена на суд, но только не
к Христу, а
к фарисею,
к аристократишке; тот, разумеется, и задушил ее. Припомните надпись из Дантова «Ада», которую мальчишка, сынишка Лукреции, написал: «Lasciate ogni speranza, voi che entrate» [«Оставь надежду навсегда каждый,
кто сюда входит» (итал.).]. Она прекрасно характеризует этот мирок нравственных палачей и душителей.
«Бог с вами,
кто вам сказал о каком-то неуважении
к вам!.. Верьте, что я уважаю и люблю вас по-прежнему. Вы теперь исполняете святой долг в отношении человека, который, как вы сами говорили, все-таки сделал вам много добра, и да подкрепит бог вас на этот подвиг! Может быть, невдолге и увидимся».
— Съездите
к нему и пригласите его бывать в нашем собрании; хоть один порядочный молодой человек будет у нас, с
кем бы можно было слово сказать.
Барин наш терпел, терпел, — и только раз, когда
к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с
кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял
к себе девчорушечку что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у
кого хорошее какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у
кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
— Пофорсистей
к ним надо въехать, чтобы знали —
кто едет! — говорил он, ухмыляясь сквозь свою густую и широкую бороду. — Вы тоже сядьте маненько построже, — прибавил он Вихрову.
— Это как вы знаете,
кто вам объяснил это? — возразила ему становая насмешливо, — на исповеди, что ли,
кто вам открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, — прибавила она, махнув головой на раскольников. — Когда вас муж захватывал и обирал по рублю с души? — обратилась она
к тем.
Мужик придет
к нему за требой — непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: «Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!»
Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь — и на колени: у нас народ этого не любит!
— Но
кто ж
к вам собирается?.. Соседи, вероятно?
Я спросил дежурного чиновника: «
Кто это такой?» Он говорит: «Это единоверческий священник!» Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел
к нему, и он при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел
к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою
к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на
кого не смотрел.
— Это что еще значит?..
Кто у вас еще тут проживает и
кому вы пристанодержательствуете? — обратился Вихров строго
к мужикам. — Говорить сейчас же, а не то все вы отвечать за то будете!
— По-моему, самое благоразумное, — сказал он, — вам написать от себя министру письмо, изложить в нем свою крайнюю надобность быть в Петербурге и объяснить, что начальник губернии не берет на себя разрешить вам это и отказывается ходатайствовать об этом, а потому вы лично решаетесь обратиться
к его высокопревосходительству; но кроме этого — напишите и знакомым вашим,
кто у вас там есть, чтобы они похлопотали.
— И это справедливо, — подтвердил Вихров, — злое начало, как его ни заковывай, непременно в жизни человеческой начнет проявляться — и все больше и больше, пока снова не произнесутся слова любви и освобождения: тогда оно опять пропадает… Но
кто ж тебе все это рассказывал? — прибавил он, обращая с радушием свое лицо
к Груне.
— Ваше превосходительство, в
ком же нам и защиты искать! — возражала старушка. — Я вон тоже с покойным моим мужем неудовольствия имела (пил он очень и буен в этом виде был), сколько раз
к Ивану Алексеичу обращалась; он его иногда по неделе, по две в частном доме держал.
— Да-с, все это прекрасно, но делиться вашим чувством с
кем бы то ни было — мне слишком тяжело; я более двух лет приучаю себя
к тому и не могу привыкнуть.