Неточные совпадения
— Квартира тебе есть, учитель есть! — говорил он сыну, но, видя, что тот ему ничего не
отвечает, стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька и кучер вкатывали его коляску в сарай и никак не могли этого сделать; к ним пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел
другим переть в вагу, — и сразу вдвинули.
— Разумеется, —
отвечала m-me Фатеева, — то, что я полюбила
другого.
— Да, —
отвечала Фатеева, как бы стыдясь и отворачиваясь от него. — Позвольте, вы ведь мне
друг, — так, да?.. — прибавила она, вставая и протягивая ему руку.
—
Друг, самый искренний! —
отвечал Павел, с чувством пожимая ее руку.
— Да, —
отвечала Фатеева, — она в этом случае ужасная пуристка, — особенно в отношении
других.
— Нет, не надо! —
отвечал тот, не давая ему руки и целуя малого в лицо; он узнал в нем
друга своего детства — мальчишку из соседней деревни — Ефимку, который отлично ходил у него в корню, когда прибегал к нему по воскресеньям бегать в лошадки.
— Да, порядочная, но она нам заменяет горы; а горы, вы знаете, полезны для развития дыхательных органов, —
ответил Неведомов. — Вот свободные нумера: один,
другой, третий! — прибавил он, показывая на пустые комнаты, в которые Павел во все заглянул; и они ему, после квартиры Макара Григорьева, показались очень нарядными и чистыми.
— Очень многому! —
отвечал он. — Покуда существуют
другие злоупотребительные учреждения, до тех пор о суде присяжных и думать нечего: разве может существовать гласный суд, когда произвол административных лиц доходит бог знает до чего, — когда существует крепостное право?.. Все это на суде, разумеется, будет обличаться, обвиняться…
— Юмор — слово английское, —
отвечал Павел не совсем твердым голосом, — оно означает известное настроение духа, при котором человеку кажется все в более смешном виде, чем
другим.
— Есть! Есть отличнейший перевод Гнедича, я тебе достану и прочту, —
отвечал Павел и, в самом деле, на
другой же день побежал и достал «Илиаду» в огромном формате. Клеопатру Петровну один вид этой книги испугал.
— Так точно, —
отвечал Павел, и приятели подошли и поцеловались
друг с
другом.
— Вероятно; но тогда Анна Ивановна должна была бы быть совершенно
других свойств, —
отвечал Неведомов с грустной усмешкой.
— Понимаю, вижу, —
отвечал мастеровой и совсем уж как-то заморгал глазами и замотал головой, так что Вихрову стало, наконец, тяжело его видеть. Он отослал его домой и на
другой день велел приходить работать.
— Я не принимаю их никак на свой счет, потому что наружность тут описана совсем
другой женщины, а так, как я чувствовала, может чувствовать и всякая
другая женщина, —
отвечала Клеопатра Петровна.
— Непременно-с буду! —
отвечал тот, в самом деле решившись непременно быть в собрании. Об этом посещении Клеопатра Петровна весьма скоро, должно быть, узнала от своей сыромасленицы, бывшей именно в этот день в Воздвиженском, потому что на
другой же день после того прислала очень тревожную записку к m-lle Прыхиной, жившей опять в городе.
— Больше уж никакой
другой не знаю, —
отвечал Добров. — Вон у становой нашей происшествие с мужем было, — то только смешное.
— Очень тяжело, —
отвечал он, — но
другого ничего не могу придумать.
За себя — нельзя, а за
другую можно! —
отвечала Прыхина и больше уже до самого бала не уходила от Захаревских; даже свой бальный наряд она стала надевать на себя у них, а вместе с тем наряжала и Юлию, вряд ли еще не с большим увлечением, чем самое себя.
— Милости просим, ваше превосходительство, —
отвечал тот, показывая рукою на избу, тоже покрасивее
других.
Пока Эйсмонды были за границей, Ришар довольно часто получал об них известия от своего берлинского
друга, который в последнем письме своем, на вопрос Ришара: что, нашла ли m-me Эйсмонд какое-нибудь себе облегчение и развлечение в путешествии,
отвечал, что нет, и что, напротив, она страдает, и что главная причина ее страданий — это почти явное отвращение ее к мужу, так что она малейшей ласки его боится.
— А бог их знает, —
отвечал другой флегматически.
— Никого я не спрятал, —
отвечал Иван Кононов, с какой-то ненавистью взглянув на Миротворского: они старые были знакомые и знали
друг друга.
Когда инженер ушел, молодые люди, оставшись вдвоем, заметно конфузились
друг друга. Герой мой и прежде еще замечал, что Юлия была благосклонна к нему, но как и чем было ей
отвечать на то — не ведал.
— Да ведь это сын, ваше высокородие, того мужичка, который купил Парфенку-то в рекруты; вот ему это и не по нутру, что я говорю, —
отвечал корявый мужик. — Ну-те, черти, — крикнул он затем в окно
другим понятым, стоявшим на улице, — подите, пособите покойницу-то вынуть из гроба.
— Огарков, переведенный к нам из
другой губернии, —
отвечал священник.
— Нет, не то что подозреваю, —
отвечал священник угрюмо, — а что если остановитесь в
другом месте, то болтовня сейчас пойдет по селу: что чиновник приехал!.. Они, пожалуй, и остерегутся, и не соберутся к заутрени.
— Все запишут! —
отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на
другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он говорил им...
— Хорошо, зайду, —
отвечал Вихров, чтобы только отвязаться от нее: почему становая говорила ему ты и назвала его
другом сердечным — он понять не мог.
— Увы! — произнес Вихров тоже веселым голосом. — При
других обстоятельствах счел бы это за величайшее счастье, но теперь не могу
отвечать вам тем же.
— Оттого, что люблю
другую, —
отвечал Вихров.
— Очень! —
отвечал Вихров, сидя в прежнем положении и не поднимая головы. — Я был еще мальчиком влюблен в нее; она, разумеется, вышла за
другого.
Пока она думала и надеялась, что Вихров
ответит ей на ее чувство, — она любила его до страсти, сентиментальничала, способна была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он любит
другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, — и у нее уже остались только маленькая боль и тоска в сердце, как будто бы там что-то такое грызло и вертело.
— Не выдумали, а повернули так ловко, —
отвечал прокурор, — мужики дали им совсем
другие показания, чем давали вам.
— Я бы ее, проклятую, —
отвечал Симонов, — никогда и не отпустил: терпеть не могу этой мочалки; да бритву-то, дурак этакой, где-то затерял, а
другую купить здесь, пожалуй, и не у кого.
— И об ней, и она, наверно, будет определена, —
отвечал Кергель и, осторожно перейдя на ту сторону, где стояла Катишь, подошел к ней и начал ей передавать приятную новость; но Катишь была не такова: когда она что-нибудь делала для
других, то о себе в эти минуты совершенно забывала.
— Вторая карикатура на
друга моего Митрия Митрича, —
отвечал Кнопов, — это вот он хватает за фалду пассажира и тащит его на пароход той компании, которой акции у него, а то так-то никто не ездит на их пароходах.
Он (и это особенно стало проявляться в нем в последнее время) как-то сухо начал встречаться с Мари, односложно
отвечал на ее вопросы; сидя с ней рядом, он глядел все больше в сторону и явно делал вид, что занят чем-то
другим, но никак уж не ею.
— Ей-богу, затрудняюсь, как вам
ответить. Может быть, за послабление, а вместе с тем и за строгость. Знаете что, — продолжал он уже серьезнее, — можно иметь какую угодно систему — самую строгую, тираническую, потом самую гуманную, широкую, — всегда найдутся люди весьма честные, которые часто из своих убеждений будут выполнять ту или
другую; но когда вам сегодня говорят: «Крути!», завтра: «Послабляй!», послезавтра опять: «Крути!»…
— Отчасти можно было этого достигнуть, —
отвечал Абреев с гримасой и пожимая плечами, — если бы в одном деле нажать, а в
другом слегка уступить, словом, наполеоновская система, или, — как прекрасно это прозвали здесь, в Петербурге, — вилянье в службе; но так как я никогда не был партизаном подобной системы и искренность всегда считал лучшим украшением всякого служебного действия, а потому, вероятно, и не угождал во многих случаях.
— Я не исключаю, —
отвечал Вихров, сконфузившись. — И знаете что, — продолжал он потом торопливо, — мне иногда приходит в голову нестерпимое желание, чтобы всем нам, сверстникам, собраться и отпраздновать наше общее душевное настроение. Общество, бог знает, будет ли еще вспоминать нас, будет ли благодарно нам; по крайней мере, мы сами похвалим и поблагодарим
друг друга.