Традиция

Тради́ция (от лат. traditio «предание», обычай) — множество представлений, обрядов, привычек и навыков практической и общественной деятельности, передаваемых из поколения в поколение, выступающих одним из регуляторов общественных отношений.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Соотносима ли категория будущего с традицией, в которой, по определению, сильно консервативно-охранительное начало? В какой мере, являясь важнейшим механизмом трансляции исторического опыта и культурных достижений, она нацелена на производство будущего? Это противоречие заложено и в соотношение новационного творчества и религиозной традиции, опирающейся на авторитет предания. Творчество устремлено в будущее – будущее парадоксальным образом соединяет в себе, с одной стороны, открытое, чистое, потенциальное пространство, своего рода, идеальную картину желаемого, с другой – инерцию прошлого, одновременно выражая тенденции настоящего. Религиозная традиция видит прошлое и настоящее в перспективе вечности, понимая исторический процесс эсхатологично. Подобную метафизику времени, его объективно-исторические и индивидуально-психологические свойства приходится учитывать философу культуры, который рассматривает проблему наследования и преемственности традиций, духовных и социальных практик в реалиях современной России. В художественной культуре они связаны с идеей творчества как спасения и оправдания жизни в диалектическом взаимодействии религиозного и культурного смысла искусства, обусловленного особенностью положенной в начало развитие русской культуры восточно-христианской традицией.

Ольга Жукова, Избранные работы по философии культуры, 2014

То обстоятельство, что эти два различных способа стереотипизации опыта находят интегрированное выражение в едином понятии «культурная традиция», позволяет по-новому поставить вопрос о роли и значении традиции как коллективных стереотипов деятельности в ходе всего исторического развития, в частности в современную эпоху. По мнению автора, точка зрения Э. С. Маркаряна позволяет обосновать тезис о том, что и на современном этапе развития традиция, в несколько видоизменённых формах, продолжает оставаться важнейшим регулятором социальной жизни во всех ее областях[11]. И в западной обществоведческой литературе также стала наблюдаться тенденция отхода от обычного противопоставления традиционного и рационального. Подобная оппозиция, как известно, была присуща также и взглядам М. Вебера, труды которого долгое время определяли направление научной мысли по интересующей нас проблеме.

Группа авторов, Культурология и глобальные вызовы современности, 2010

Отношение к традиции – еще один важный показатель движения культуры. В период стабильности и замкнутости общество не осознает своего движения, оно не обращается к осмыслению традиции как особого феномена, оно живет в пределах традиционного как в своих собственных пределах и нормах, современных ему. Для него «старина» отнюдь не адекватна «традиции». Понимание традиции как глубинной преемственной связи проявляется в эпоху нестабильности, утраты опоры в устаревшем «абсолютном центре», когда складывающаяся новая концепция человека позволяет посмотреть на предшествовавшее развитие как бы со стороны, с высоты новых идей. Традицию «видят» лишь на расстоянии, когда уже не живут «стариной», а развивают и продолжают ее отдельные черты. Например, если принцип «старины» господствовал в поздней средневековой русской культуре, а принцип «новизны» – в начальной фазе культуры нового времени, то первая эпоха «жила» традицией, лишь чувствуя, но не осознавая этого, тогда как сменившая ее культура и почувствовала себя на определенной дистанции от «старины», первоначально пренебрегая ею, и осмыслила себя как продолжательницу ряда не только национальных, но и мировых традиций. При философско-антропологическом подходе особое значение приобретает тип человека, принимаемый за «образец» в разных социальных слоях. Причем не столько важна ролевая функция образца («святой», «правитель», «ученый» и др.), сколько его творческая потенция, способность к созиданию нового типа человека как такового.

Людмила Алексеевна Черная, Антропологический код древнерусской культуры, 2008

Методологический порог этих теорий состоит в психологическом детерминизме (сменившем экономический детерминизм). Фактически речь идет о том, что преемственность исторической традиции определяется не сохранением институтов, а воспроизводством определенных психологических стереотипов в виде так называемой «исторической памяти». Но с позиций современной когнитивной психологии память – вообще очень неопределенная и изменчивая категория. Если это справедливо в отношении индивидуальной памяти, то тем более – в отношении коллективной или «исторической» (некоторые ученые не без основания сомневаются в самой правомерности понятия «коллективной памяти»). Формы фиксации информации в памяти чрезвычайно различны (выделяют, например, семантическую память, эпизодическую, лексическую и т. д.). Основная функция исторической памяти – символическая. Она вытесняет функцию полноценного информационного ресурса и подменяет смысл исторических процессов искаженными (мифологизированными) представлениями о них. Столь же спорна отсылка к так называемому «историческому опыту» «народов» и его влиянию на принимаемые решения. Опыт вообще, а тем более «коллективный» и «исторический», по большому счету, противостоит знанию. Критика исторического опыта, если она не выходит за рамки его описания, в сущности, повторяет этот путь. Мы по нашему опыту можем заключить, что Солнце вращается вокруг Земли. Но наука утверждает обратное – Земля вращается вокруг Солнца. Если это наблюдение справедливо в физике и астрономии, то почему оно несправедливо в истории, в частности – изучении правовой и политической традиции? Настойчивое воспроизводство положений доктрины психологического детерминизма связано с известным законом экономии мышления: гораздо легче взять готовые схемы из прошлого (или более рафинированных культур) для объяснения российского общества современного периода, нежели попытаться найти новые понятия для того, чтобы определить специфику современных процессов. Это очень облегчает «объяснение», но мало продвигает нас в познании смысла явлений.

Андрей Медушевский, Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке, 2017

Формирование культурной традиции неотделимо от развития у человека новых «ситуативных» форм памяти, создание которых вызвано рождением языка как знаково-символической системы. Смысловое наполнение этих форм было различным в зависимости от географии и этнического своеобразия тех или иных культур, связанных с верованиями и менталитетом разных народов и особенностями созданных ими цивилизаций. По справедливому замечанию Э. Кассирера, философская характеристика культуры не может быть достаточной, если мы стремимся понять феномен культуры в его целостности, так как культура – это не только совокупность продуктов орудийной деятельности, но и моральных норм и связанных с ними нравственных ценностей, которые формируются в процессе духовной деятельности человека.

Марианна Ростоцкая, Введение в науку о культуре (философия, антропология, история культуры), 2017

Традиционализм играет важную роль в любой культуре, выступая каналом передачи накопленного опыта. Но в первобытности традиции имели особое значение, поскольку именно вокруг традиций и в связи с ними было возможно само существование общины. Традиция, которая в архаичной культуре понимается как изначально установленный порядок, вывела общество из состояния хаоса. Забвение традиций приводило племя к гибели. Отсюда вытекала характерная именно для первобытности жесткость соблюдения традиций. Накопленный опыт передавался «один к одному», в точном воспроизведении всех деталей независимо от того, шла речь об изготовлении ножа или посуды, охоте, приготовлении пищи или кормлении ребенка грудью. В связи с этим для первобытной культуры была характерна неприязнь к инновациям и инакомыслию. Правда, это не означало, что новое не появлялось. Инновации могли происходить за счет неточной интерпретации ритуалов или в связи с межплеменными взаимодействиями. Тем не менее, сколько бы реально изменений ни происходило, представитель этой культуры воспринимал их как неизменные. Психологическое значение традиционализма состояло в том, что традиция давала первобытному человеку чувство стабильности и устойчивости. Однако столь однозначное воспроизведение навыков и знаний тормозило развитие общества.

Е. С. Лученкова, История науки и техники, 2014

С другой стороны стремительное развитие технологий в современный период способствует колоссальному обмену информацией и интенсивному сближению большинства наций. На основе смешения и комбинирования культурных влияний и импульсов, усиливающегося интереса к опыту других культур происходит изменение отношения общества к традициям. Культурные связи и взаимовлияния, безусловно, существовали и раньше, но процесс, происходящий в настоящее время по-своему принципиален. Существует мнение, что даже чуждые традиции люди нашего времени склонны воспринимать как свое общечеловеческое наследие. Это отличительный признак культуры нашего века. «Безусловно, мы носим, и наша культура тоже носит в себе национальные черты, черты традиции. Но теперь это не тот барьер, за который не может свободно проникнуть инородец»[30].

Коллектив авторов, Историография и источниковедение в культурологическом исследовании (Культурологические исследования’ 10), 2010

Неверно и ненаучно представление о народных традициях только как о консервативных явлениях культуры. У всех народов наряду с отжившими традициями, пережитками существуют и положительные, прогрессивные традиции, благодаря которым происходит поступательное развитие этнической общности. Поэтому отношение к традициям должно быть избирательным. Во-первых, не потерявшие своего положительного значения традиции должны сохраняться в современной жизни без существенных изменений. Во-вторых, старые традиции могут не только механически перениматься, но и изменяться в соответствии с новыми социально-историческими условиями. Кроме того, в обществе постоянно идет процесс формирования новых традиций, отражающих современный уровень его развития. Так же следует указать, что традиции формируются по мере накопления этническими общностями коллективного опыта жизни. Они обладают устойчивостью, относительной независимостью внутренней структуры. Внешне они проявляются через достаточно устойчивый комплекс совместных межличностных действий, которые направлены на удовлетворение конкретных коллективных потребностей.

Г. В. Нездемковская, Зарождение и развитие этнопедагогики России, 2011

При этом надо ясно понимать, что вопросы эти возникли не сегодня и даже не вчера. Общественные интересы в целом, как и их взаимосвязи с индивидуальными предпочтениями, – «вечные сюжеты», кочующие по странам и эпохам. К концу XIX в. обозначились два тренда и соответствующие им традиции в интерпретации общественного интереса[9]. Так, английская традиция отрицала саму возможность существования каких-либо интересов, отличных от агрегата предпочтений индивидуумов (индивидуализм). Германская же традиция, наоборот, допустив наличие интересов общества как такового (холизм), признала категорию «коллективные потребности» в качестве фундаментальной основы знаменитой «немецкой финансовой науки».

Сборник статей, Социальный либерализм, 2016

В связи с этим реформаторская идея всегда заключает в себе понятие критики и исправления жизни, мышления и убеждений в направлении, соответствующем идеалу и истине, ибо понятие основ и высоких идеалов совпадает с понятием необходимости отрицания застойных форм существования, убивающих разум и совесть. Поэтому реформаторская идея всегда содержит в себе критику и отрицание преобладающей застойной традиции, означающей мумифицирование, медленное убивание самой жизни. В этом контексте реформа представляется неотъемлемой частью бытия, будучи вечным движением в направлении обновления, то есть естественным состоянием исторического становления в жизни наций. Она словно отражает вечный цикл бытия и небытия, драму рождения и смерти. В этом заключен её извечный «цикл»; реформа словно воплощает великие истины бытия, отражая и заново формулируя их через общие парадигмы, наиболее существенными из которых являются парадигмы «возврата к корням» и «оптимальных альтернатив». Первая из них внешне означает возврат в прошлое, однако на деле устремлена в будущее; вторая же выглядит как ориентированная в будущее, но фактически заключается в критическом переосмыслении настоящего и прошлого. Обе они представляют собой две стороны, два образа, два метода, взаимно дополняющих друг друга, отражающих разнообразную практику философии реформы. Если реформаторская идея, апеллирующая к «старым», но фактически «новым» парадигмам, обычно присуща религиозному реформизму, то светская реформаторская мысль, как правило, обращается к парадигмам будущего. Причина такого различия заключается в том, что если первая направляется идеей первоначальных основ, принципом возвращения к этим основам как к неким столпам, надежно уберегающим от крайностей и ошибок, то вторая ориентирована на идею экспериментирования, рассудочного предположения.

М. М. Аль-Джанаби, Философия современной мусульманской реформации, 2014

Заметим, что сходным образом мыслят и многие другие ученые, именуя архетип универсальным концептом (этот взгляд отражен в энциклопедии «Britannica»), первичным ментальным образованием, «первообразом» и т. д.[15] При этом, по мнению современных специалистов, «теоретически возможно любое число архетипов»[16]. Однако нам всего важнее здесь кажется не столько перечислить возможные подходы к точной интерпретации сущности архетипа, сколько отметить, что, будучи универсальными механизмами культуры, существуя в глубинах подсознания аудитории, мотивы и образы подобного рода позволяют инициаторам того или иного коммуникативного процесса – в том числе политического – говорить с публикой на языке потаенных ассоциаций и глубинных смыслов, не нуждающихся в расшифровке. Путь к сердцу человека чаще всего лежит через его генетическую память, исторический опыт, культурные традиции, и это значит, что исследование архетипических «первообразов» культуры, «проявляющихся» в ходе политико-коммуникативного взаимодействия, является весьма актуальным даже – или тем более – в век современных медиатехнологий и новейших социальных практик. Добавим, что, по мнению ряда авторов, «реалии политических коммуникаций, особенно в рамках избирательных кампаний, как показывает опыт, представляют собой манифестацию бессознательных… процессов, действующих в недрах индивидуальной и коллективной психики»[17] – а следовательно, такой феномен бессознательного, как архетип, буквально обречен приковывать к себе внимание и теоретиков, и практиков политического взаимодействия, стремящихся не просто к многовариантному, но и к эффективному общению с электоральной аудиторией.

С. А. Шомова, От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации, 2016

Анализ с позиций материалистической диалектики показывает, однако, что научные революции столь же естеотвенноисторнчески полготавливаются, назревают в сочетании самых различных факторов, объективных и субъективных, как и революции социальные. Даже самые радикальные теории, преобразования в картине мира, сдвиги в нормах и принципах, характере научной деятельности каждый раз бывают подготовлены всем предшествующим развитием науки во всех его компонентах, являются своеобразным диалектическим отрицанием, продолжением, пусть даже неожиданным и нетривиальным, уже сложившихся, существующих традиций, тенденций, линий развития науки36. При этом, как замечает А. И. Зеленков, традиции выполняют, с одной стороны, нормативно-эвристическую функцию (в отборе из конкурирующих исследовательских программ той, которая более соответствует доминантным ценностям и социокультурным установкам эпохи), а с другой стороны, функцию селективно-стабилизирующую (когда новые результаты существенно противоречат господствующей культурной традиции)37. Единство функций традиции как своеобразного гомеостатического механизма хорошо видно, например, в истории создания гелиоцентрической системы Коперника, теории относительности и т. д.

В. Г. Торосян, Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века, -1

Период V–VI вв., ознаменовавшийся началом бурного проникновения в Японию китайской культуры, был переходным от родового строя к феодальному. Это отразилось и в переходном характере первоначальных нравственных категорий. Наряду с моральным они имели и космологический смысл, что в настоящее время породило несколько точек зрения на их интерпретацию.[81] В духовной сфере на смену синкретическому мифоритуальному сознанию пришли дифференцированные формы общественного сознания: религиозная, этическая, правовая и др. Из них, по мнению ряда исследователей, только религиозная стала наследницей собственно японской традиции. Произошла своего рода религиозная «специализация» мифоритуального сознания древних японцев. Японские мифы во времена распространения китайского влияния были названы «Синто» (Путь богов) и на протяжении последующих столетий служили основой религиозных обрядов. Собрание синтоистских мифов, систематизированных в 712 г. в свитках «Кодзики» (Записи о деяниях древности) представляет особый интерес для исследования японской морали. Анализ «Кодзики» убеждает в правильности выводов учёных о постепенном выкристаллизовывании моральных воззрений из мифоритуального сознания. Академик Н. И. Конрад, подчёркивающий важность «Кодзики» для изучения нравственности древних японцев, зафиксировал в этом своде мифов наличие категории «должное» в виде понятия «очищения» (xapau).[82] Кроме того, в «Кодзики» присутствуют генетические предшественники первых моральных категорий – понятия «добро» (ёси) и «зло» (acu).[83]

Е. Л. Скворцова, Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века, 2014

§ 10. Всякая национальная культура (и особенно культура на территории государства) предстает одновременно как некоторая традиция и как совокупность множества различных более мелких субкультур, которые могут быть как сопряжены с национальной традицией (являться частью традиции), так и не сопряжены с ней. Соответственно, в рамках одной культуры (и даже национальной культуры) могут воспроизводиться различные метафизические основания и мировоззрения различных социальных групп (включая смыслы, характер процессуальности и времени, ценности), отличных как по численности носителей, так и по мощности воздействия на культуру в целом, на социальную динамику и управление ею в тот или иной период времени.

Александр Селиванов, Развитие объектов. Наука управления будущим, 2016

Если же говорить о второй парадигме, рассматривающей сообщества как акторов, имеющих цели, желания и даже мысли, то, как уже отмечалось, найти подобные представления в современном научном знании затруднительно. Общим трендом можно считать приписывание ментальных состояний исключительно индивидам, но не надындивидуальным образованиям. Так, И.Ф. Девятко отмечает, что последние социологические версии субъективизма, согласно которым в качестве источника действия рассматривается некий холистский «сверхиндивид», обладающий «надындивидуальной волей», «исчерпываются, видимо, консервативной традицией в политической социологии» [4, 47–48]. В исключительных случаях можно найти лишь релевантные метафоры, за которыми, по-видимому, стоят скорее интуитивные, а не научные представления. Например, М. Дуглас, назвав свою работу «Как мыслят институты», подчеркивает, что на самом деле «институты не могут сами мыслить», однако институты определяют индивидуальное мышление, а принятие важных решений, как правило, происходит в рамках, заданных институтами [22, 8]. Другой, может быть даже более показательный пример, – это рассуждения о «столкновении цивилизаций» С. Хантингтона. Хотя под цивилизацией он понимает «культурную общность наивысшего ранга», подразумевающую высокий уровень культурной идентичности людей, однако очень часто С. Хантингтон пишет о цивилизациях как полноценных акторах, которые «реализуют свои экономические интересы» и «навязывают другим странам экономическую политику по собственному усмотрению» [9]. Скорее всего, приписывание этим коллективным акторам ментальных состояний – это метафора, которая, тем не менее, составляет ядро концепции[15]. Вероятно, именно поэтому идея «столкновения цивилизаций», будучи интуитивно ясной, получила распространение в неакадемических кругах.

Коллектив авторов, Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации, 2015

В репродуцируемости произведений искусства, таким образом, как в капельке воды, отразилась основные изменения в культуре и жизни, характеризующие эпоху модерна. Это, во- первых, развитие техники. Производство и воспроизводство, продуцирование и репродуцирование суть технические (вос) производство и (ре)продуцирование. Технические возможности обеспечивают идентичность производимых предметов и точность репродукций. Во-вторых, это массовое производство (продуцирование). Своей массовостью оно также обязано капитализму. И, наконец, в-третьих, массовое репродуцирование, свойственное как капиталистическому производству, так и капиталистической культуре, приводит (и в этом, я полагаю, и состоит самая суть рассмотренного беньяминовского хода мысли) к разрыву с традицией. Как явствовало уже из краткого разбора концепций модерна, выдвинутых классиками социологии, суть модерна состоит в разрыве с традицией. Дело не только в том, что общество, предшествующее современному обществу, называется традиционным. Дело в том, что оно порывает с традицией и начинает существовать на собственных основаниях. Эти основания обеспечиваются, по Беньямину (в этом с ним согласились бы многие из классиков, прежде всего, Зиммель) капиталистическим массовым производством. И в своем анализе явления технической воспроизводимости произведений искусства Беньямин как раз и продемонстрировал механизм разрыва традиции. Это и есть анализ того, как приходит и воцаряется модерн, и как опыт, суть которого в укорененности в традиции (а «единственность произведения искусства тождественна его впаянности в непрерывность традиции»[16]), замещается переживанием.

Л. Г. Ионин, Восстание меньшинств, 2013

Симптоматичным, на наш взгляд, является исследование региональной художественной культуры, которую в силу сложившейся традиции можно рассматривать как индикатор происходящего в региональной культурологии прежде всего потому, что именно явления искусства и художественная жизнь зачастую репрезентируют всю культуру целиком. Отличительными особенностями становятся, с одной стороны, феномены, несущие на себе так называемый местный колорит; с другой, то, что повторяет достижения «столичного искусства» на провинциальной почве. Об особом сибирском стиле – «сибирике» – в профессиональном искусстве говорит, в частности, Р. Боровикова (1), подчеркивая, что он нашел свое воплощение, по преимуществу, в сюжетах произведений; рассматривая культуру Дона, ее исследователи акцентируют внимание на работах, посвященных казачеству (Т. Абрамова). При всей ценности таких исследований, они, к сожалению, не выходят на новый качественный уровень, связанный с осмыслением логики развития региона как специфической формы существования локальной культуры внутри культуры страны.

И. Я. Мурзина, Теория и практика культурологических исследований, -1

Открывающая книгу метафора говорит, что речь о ее предмете сегодня не может вестись на прежних основаниях классической европейской метафизики. Предстоит найти новый язык, новые принципы для антропологического дискурса, и современная мысль уже весьма активна в решении встающих проблем. Движимый и направляемый новым опытом, поиск в то же время неизбежно развертывается в освоенном пространстве мировой мысли о человеке, в диалогическом взаимодействии с традицией – или точней, с традициями, ибо рабочее поле мысли расширилось и глобализовалось, все более органично включая не только Запад, но и Восток. И вместе с тем, в этом расширившемся поле не может не служить особою, выделенной областью именно классическая европейская метафизическая традиция – та самая, в которой мы более не можем остаться. Это единственная область, где в распоряжении гуманитарной мысли есть достаточная система правил (само) организации и критериев (само)проверки: достаточная не в смысле позитивистской эпистемологии Поппера или Витгенштейна, а в смысле концептуальной структуры философского дискурса, менее формализуемой, но в своем роде не менее строгой и не менее обязательной. Поэтому лишь посредством соотнесения себя с этой областью мысль обеспечивает свое пребывание в сфере мыслительной культуры, без риска впасть – не столько в древнее «варварство» (едва ли оно есть еще на Земле), сколько в новейший беспредел тотального уравнивания и обесценивания всех установок, культурных, внекультурных, антикультурных… И это значит, что всякий опыт продвижения мысли заново обозревает «основоустройство», Grundverfassung, классической европейской метафизики, входя в тесную связь с теми или иными его элементами и темами.

С. С. Хоружий, Фонарь Диогена, 2010

Дэвид Мэннинг предлагает возможный подход к проблеме водораздела между идеологиями (1976: 57–63,139–140). Как явствует из теоретических трудов идеологов, говорит он, идеологию определяют следующие компоненты: 1) все основные пункты основных работ, претендующие на принадлежность к данной идеологии и рассматриваемые как относящиеся к числу прочих признанных ее элементов; 2) основные пункты сочинений авторов, впоследствии признанных предтечами вышеупомянутых идеологов. Таким образом, единственным критерием является признание, а вовсе не какое-либо определение идеологии органического характера, сделанное на основе ее сущности или иных ее аспектов. Такой взгляд предполагает, что тексты, включенные в ту или иную идеологическую традицию, не составляют органического целого и могут иметь значительные расхождения в отношении принципов и программ. Также делается вывод, что идеологические традиции не статичны, они изменяются в свете исторических обстоятельств. 3) Внешние рамки традиции формируются трудами авторов, рассматриваемых как откровение и носителями данной идеологии, и приверженцами иных идеологий.

Кристофер Флад, Политический миф. Теоретическое исследование, -1

От западной цивилизации, пошедшей по пути модернизации, радикально отличаются традиционные цивилизации Востока. Свойственный традиционным обществам консерватизм (постоянство) видов деятельности, исторически обусловленный аграрным характером экономики, медленные темпы их эволюции, господство регламентирующих традиций ограничивали проявление преобразующей активности человека. Принципу целенаправленно преобразующего деяния, характерному для западной цивилизации, здесь противостоит принцип невмешательства человека в протекание природных процессов и адаптации к сложившейся социальной среде. Данный принцип задает совершенно иной вектор человеческой активности в традиционных обществах: она направлена не на изменение внешнего мира, а на изменение самого человека. Формами человеческой активности здесь являются прежде всего самосозерцание и самодисциплина, которые обеспечивают следование традиции. Инновационная деятельность не воспринимается здесь как ценность, напротив, она имеет ограничения и допустима лишь в рамках веками проверенных традиций. В традиционных обществах личность осознает себя таковой только через принадлежность к какой-либо определенной корпорации, будучи необходимым элементом в исторически сложившейся и строго определенной системе корпоративных связей. Вследствие этого традиционные общества Востока получили также название коллективистских. Необходимо отметить, что современные процессы распространения техногенной цивилизации обусловили и определенные изменения в культуре традиционных обществ.

Е. В. Тимошина, Общая теория права. Учебник, 2017

Постепенно начинают складываться традиции. Древний человек жил в суровых природных условиях. В результате накопления человеческим сообществом эмпирического опыта возникли первые правила, нормы, стереотипы поведения, а также запреты (табу). Человек не мог отделиться от коллектива, иначе его ждала гибель от голода, холода, хищников и врагов. Поэтому он вынужден был подчиняться правилам и нормам поведения, принятым данным сообществом. В тех суровых природных условиях каждый человек регулировал свое поведение, сообразно существующим нормам нравственности, и не мог противопоставить свои интересы интересам рода. Это было для него равносильно смерти. Совершенствование социального устройства первобытного общества способствовало и «известной упорядоченности воспитания» Этот важный в истории человечества период завершился знаменательными событиями: осуществилось окончательное разделение трудовых процессов, получило развитие первобытное искусство, уже представленное различными направлениями. Духовная культура была направлена на упорядочение отношений между людьми, выработку ценностей, норм поведения. Этому способствовали многочисленные традиции, обычаи, ритуалы и обряды, связанные с важными возрастными и социальными периодами жизни первобытных людей. Ритуалы и религиозные обряды давали человеку упорядоченную информацию и требовали однозначного и точного выполнения ряда строго регламентированных правил. Постепенно складываются первоначальные педагогические сведения и воспитательный опыт, т. е. народная педагогика. Она сохраняется и передается при помощи устного народного творчества, традиций, обычаев, обрядов, детских игр, игрушек и др.

Г. В. Нездемковская, Становление этнопедагогики России, 2011

Объектом исследования культурной антропологии на первом этапе стали традиционные (или примитивные, архаические) общества. Такие общества по сравнению с современными характеризуются, как правило, органичным взаимодействием с природой, ориентированы на сохранение самобытности, культурного своеобразия. Основные занятия в таких культурах связаны с сельским хозяйством, охотой, собирательством, т. е. основаны на ручном производстве, а не на индустриальном. Социокультурное регулирование жизни происходит на основании традиций, обычаев, авторитета старшего поколения. Знания, умения передаются лично и устно от старшего младшим; при этом дети, живя в большой семье-общине, не чувствуют противоречия между своими интересами и интересами взрослых. Не наблюдается т. н. конфликта отцов и детей, который так характерен для современного общества, ориентированного на идею прогресса, ценность новизны и индивидуальной независимости, обособленности.

В. Э. Вечканов, Культурология. Учебное пособие для вузов, 2009

Крестьянство. Связь с сельским хозяйством и с религиозными представлениями объясняет преобладание в данном классе циклического времени, выражающегося в сезонном круговороте сельскохозяйственных работ и ежегодном повторении религиозного календаря и мистических обрядов. Этот социальный класс поощряет традицию, преемственность и такие основополагающие институты общества, как семья. Отсюда вторая доминирующая временная перспектива – запаздывающее время долгой длительности. Развитие и внедрение новых технологий дает доступ в жизнь крестьянства обманчивому времени, которое под видом традиционных ценностей и норм вводит в оборот новые принципы, постепенно видоизменяющие жизнь данного класса. Разного рода социальные катаклизмы не длятся в крестьянской среде и их результаты быстро интегрируются в традиционный уклад, поэтому иррегулярное время не находит здесь прочной основы. Для крестьянства важно обладание временем, его концептуализация, что осуществляется в рамках религиозных и мистических представлений[606].

М. В. Антонов, Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича, 2013

Духовно-нравственное развитие человека помимо общечеловеческих культурных оснований теснейшим образом взаимосвязано с сохранением, творческим развитием и освоением национально-культурных ценностей. Каждая нация в ходе своей истории создает свою специфическую по форме культуру, в рамках которой в традициях сохраняется преемственность поколений, в культурных ценностях отражаются определенные мировоззренческие представления и моральные нормы, в особом укладе жизни фиксируется устойчивость связей и отношений между людьми. Наличие национальных культур порождает многообразие мировой культуры, духовное наследие и традиции различных народов являются важнейшим источником, питающим творческую мощь мировой культуры. Развитие же, в свою очередь, национальной культуры немыслимо без осуществления культурного обмена на мировом уровне, который исторически плодотворно осуществлялся и продолжает сегодня осуществляться с использованием новейших информационных технологий. При этом источником развития национальной культуры является отражение в ней гуманистических по своему содержанию духовных ценностей, в которых, в свою очередь, раскрывается то, в какой мере и каким образом человек становится человечнее. Поэтому достаточно четко прослеживается зависимость: чем больше национальная культура носит гуманистический характер, тем в большей мере она принадлежит миру, следовательно, в еще большей степени она способствует развитию духовных сил своего народа.

Л. Н. Владыковская, Духовно-нравственные ценности в формировании современного человека, 2011

Что касается функционального аспекта консерватизма как формы охранения традиционного общества от либеральных и социалистических концепций, то следует отметить методологическую ошибку в оценке природы консерватизма. Охранительство в XVIII–XIX в. не впервые стало инструментом сохранения традиционных институтов общества. Скорее можно утверждать, что угрозы для традиционной культуры в эту историческую эпоху стали носить фундаментальный, радикальный характер. Либерализм и социализм под сомнение поставили традиционную культуру и выступали за решительный разрыв с предшествующей историей и государственно-правовой традицией.

А. А. Васильев, Охранительная концепция права в России, 2013

Религиозные формы – относительно людского состава: кто и каким образом – производимы и поддерживаемы именно подобными двумя «экстремумами» персонального развития. Люди, относящиеся к среднему уровню персонализации (данного исторического периода и региона), т. е. нормальные, типичные во всех отношениях для данной среды, составляют основу обыденности как видовой нормы воспроизводства человеческой жизни. Разумеется, они имеют мировоззренческие запросы, которые удовлетворяются, в том числе и религиями, имеющимися в традиции, если период социальной жизни стабилен, или же создающимися актуально, если имеет место быть кризисное развитие. Однако в большинстве своем доминирующий их интерес – жизненно-видовой, обыденный, неидеалистический: собственное преуспеяние, семья, какие-либо социальные ценности. Религия для них является необходимой лишь в том отношении, в каком необходима сама традиция, обычай. В этом смысле религия являет собой некоторые специфические компоненты привычного, размеренного образа жизни, такие как: терапия, утешение, сакрализация и т. п.

В. И. Красиков, Озарение трансценденцией, 2014

Деятельность и взаимодействие людей, попадающие под определение «культурных», начались еще в глубокой палеолитической древности и за миллионы лет своего функционирования прошли определенное развитие, породили множество новационных форм. На примере процессов зарождения и развития новых черт и признаков культуры, обретаемых в ходе ее эволюции, прослеживается общая динамика порождения культурных новаций, являющаяся во многих своих параметрах общей для всех человеческих сообществ [см. об этом также: 310]. Конечно, в историко-теоретическом исследовании уделяется должное внимание и практике использования «старых» культурных форм и технологий, что называется «осуществлением традиции». Но все-таки теоретика истории культуры прежде всего интересует процесс рождения культурных новаций, в ходе которого и происходит историческое развитие культуры. В первую очередь это касается новационного изменения самых общих характеристик культуры.

А. Я. Флиер, Избранные работы по теории культуры, -1

Подобные способы членения культур (групповые, массовая, индивидуальные) можно наблюдать в выводах различных исследователей, опирающихся на концепции модернизма. В их основе лежит традиция исследования трех стадий социального развития – традиционного, индустриального и информационного обществ. При этом отмечается, что исторические ментальные структуры проявляются в различных элементах современной культуры, включая журналистские произведения и жанры. Профессор Стокгольмского университета Ян Экекрантц описывает особенности, характеризующие проявления трех типов культур в современной журналистике, следующим образом: «1) цивилизации, империи, городские государства, океанская торговля, средневековые, статичные иерархии вне времени, «высоко и низко». ‹…› Многое из этого (статичная иерархия власти и категория времени) все еще живо в представлениях мировых СМИ и проявляется не в последнюю очередь в жанре новостей. ‹…›

И. Н. Блохин, Журналистика в этнокультурном взаимодействии, 2013

Современная культурология формируется, выходя из-под «родительской» опеки философии, обретает собственный предмет исследования и обосновывает соответствующие ему методы. Несомненно, прежде всего культуролог имеет дело с результатами культурной деятельности (предметы, продукты культурного творчества), но его задача – идти глубже, к усвоению духа культуры (менталитета, культурной парадигмы). Основу культуры, ее ядро составляет структура культуротворческой деятельности. Разные исследователи идентифицируют ее по-разному: с языком, психологическим складом нации, принятой системой символики и т. д. Во всех этих случаях неизменным остается рассмотрение истории как пересечения творческого самовыражения «эго» и развития культурной традиции в духовном пространстве этноса.

Дильнара Еникеева, Культурология: конспект лекций, -1

Понятие «культура» приобретает очень широкий объем и смысл, воспринимаемый как сам процесс «улучшения», «возделывания», а также как его предметные и идеальные результаты: языки, нормы, морали, знания и т. п. у Джамбаттиста Вико (Giambattista Vico) (1668 – 1744). Он впервые отчетливо указывает на составляющие элементы культуры, а также на всеобщие логические принципы культуры, пытается определить их как исторические. Отделяя культуру от «лесного существования» дикарей, Вико связывает культурное состояние человечества с тремя его установлениями, которые служат ее основанием. Первым человеческим установлением он считает регулирование брачных отношений и брачные церемонии, вторым – обряды погребения, а третьим, самым существенным – религию. Развиваясь в истории, эти исходные установления приобретают новые формы, закрепляются в традиции, и всегда остаются присущими признаками культуры.

Е. П. Борзова, Сравнительная культурология. Том 1, 2013

Для современного читателя, серьезно интересующегося буддизмом и обладающего достаточно высокой степенью гуманитарной культуры, знакомство с абхидхармистской мыслительной традицией имеет особую значимость. В настоящее время в России получили распространение дальневосточные (китайская и японская) и центрально-азиатская формы буддизма. Относительно классического индийского буддизма эти формы следует рассматривать как производные, исторически более поздние. Они есть результат осмысления и истолкования индобуддийского наследия в терминах и культурных реалиях региональных духовных традиций, ибо иного инструмента для распространения мировых религий человеческая культура не знает. Историко-культурная специфика, обусловленная, в частности, и типологическими различиями национальных менталитетов, создает на российской почве иллюзию отсутствия смыслового единства в буддизме, иллюзию приоритета одних его региональных школ и направлений над другими. Однако буддизм, будучи единственной мировой религией, которая возникла в рамках индоевропейской общности (христианство и ислам генетически связаны с ближневосточными этносами), в процессе своего распространения на Дальний Восток и в Центральную Азию не претерпел внутреннего идейного расслоения на ортодоксию и ереси. При всем многообразии историко-культурного оформления ни одна из его школ не претендует на монопольное владение духовной истиной. И здесь закономерно возникают вопросы, почему к разделению на ортодоксию и ереси не приводят те различия, которые реально существуют как между региональными буддийскими традициями, так и между школами внутри этих традиций, почему смысловое единство буддизма, его религиозная доктрина укрепляются благодаря философским диспутам между школами, почему эти диспуты являются нормой религиозно-философской жизни?

В. И. Рудой, Космос и карма. Введение в буддийскую культуру, 2009

В конце 90-х гг. ХХ в. в ситуации кризиса общенациональной идентичности в постперестроечной России был отмечен мощный подъем регионального самосознания. Однако «региональность» современного российского сознания (в отличие от того, что имело место в XIX–XX в.) в условиях значительной унификации социальных и культурных стандартов, особой роли средств массовой коммуникации опирается скорее на такие моменты, как чувство общности исторической судьбы, традиций, переживания специфики положения своего региона внутри страны. Регионы сегодня воплощают себя не только как географические или социально-экономические образования, но и в значительной степени как исторически сложившиеся культурные целостности, реализующиеся в устойчивых социокультурных, духовных и политических связях, прочно укоренившихся в сознании.

А. Э. Мурзин, Региональная идентичность: сущность, характер, опыт изучения, -1

Рассматривая социальную реальность как действительность человеческого бытия, правомерно подразделять ее на объективную и субъективную. Объективная реальность включает все то в обществе, что существует вне и независимо от сознания ныне живущих людей. Это искусственная среда в широком социокультурном и исторически преемственном контексте, созданная предшествующими поколениями, в том числе и когортой старшего возраста, и охватывающей как материальное, так и духовное достояние: материально-техническую базу, производственную инфраструктуру, социальные институты, учреждения культуры и образования, а также учреждения, призванные сохранять совокупный тезаурус общества (музеи, библиотеки, социальные сети и т. д.). Субъективная реальность – это область текучих сегодняшних феноменов индивидуального, группового и общественного сознания, таких как результаты голосования, новые произведения искусства и литературы, научные открытия, современная мода, наблюдаемые проявления чувств и настроений, убеждений и верований, социального самочувствия и многое другое. В методологическом плане их взаимоотношения можно понимать как диалектику традиций и инноваций, реализуемую в социальной деятельности. Но опять-таки отрыв или противопоставление этих проявлений социальной реальности друг другу ведет к таким превращенным формам, как объективизм или субъективизм (волюнтаризм). Трудно сказать, что более опасно для общества, поскольку и то, и другое нарушает естественную логику процессов и отношений, снижает эффективность человеческих усилий, тормозит развитие социума.

С. А. Шавель, Общественная миссия социологии, 2010

Легко видеть наличие проблем, которые решаются Россией и Западом по-разному в силу культурно-исторических и социальных различий, не свидетельствующих об отсталости России. Так, понятие достижительности Т. Парсонса, говорящее о целерациональности Запада, его направленности на получение результата, вряд ли прямо применимо к России с ее преобладающей ценностно-рациональной ориентацией. Однако коррелятом этого термина может быть российское понимание победы – победного чувства, которое сегодня так же, как и хорошее общество, является частью национального дискурса, в котором участвуют философы4, – или удачи в отличие от западного успеха5. Другой пример: спор между англичанином А. Кене и российским ученым А.С. Ахиезером. Он касается политических и социально-культурных аспектов российской истории6. Там, где англичанин видит только различие, разнообразие и плюрализм, российский ученый видит противоречие, раскол, несовместимость. Речь в дискуссии идет о социальной разнородности в России, которая столь по-разному воспринимается. Возможно, западной науке недостает некоторых понятийных средств, подобных понятию «раскол», которые наш ученый (западник!) вынужден изобрести для описания российской реальности. Эта инновация столь понятна незападному миру, что иначе, как расколом, описанное «социальное и экономическое многообразие», существующее сегодня не только в России, но и в мире, не назовешь. Полагаю, что это еще одно оправдание понятию «хорошее общество», которое характеризует традицию, но также и сдвиг, состоящий в том, что цели достижения идеального общества перестали ставиться. Ведь лучшее – враг хорошего.

В. Г. Федотова, Хорошее общество, -1

Традиция. Важнейшим постулатом консерватизма является положение о необходимости уважительного отношения ко всему тому, что прошло проверку временем – традициям, обычаям, социальным институтам. Исхода из идеи ограниченности человеческого разума в определении сути и направления развития социальных процессов, а также из представления об органическом характере общества и государства, консерваторы придерживаются концепции исторического единства прошлого, настоящего и будущего, преемственности и обновления социальных связей, передающихся от предков к потомкам. Они считают, что будущее должно выводиться из прошлого, и потому большое значение придают формированию исторического сознания своих народов, уважительному отношению к наследию прошлого, религиозным традициям и ценностям. Все это, по убеждению консерваторов, укрепляет в обществе отношения стабильности и безопасности, дает людям ощущение общественной и исторической связи времен.

В. А. Мельник, Основы идеологии белорусского государства, 2013

Такой разворот в Begriffsgeschichte, конечно же, не случаен. В этом ясно просматривается преемственность в отношении к развитию немецкой философской мысли XX столетия. Прежде всего и наиболее очевидным образом речь идет о герменевтике. Идеи или понятия не существуют сами по себе как абстрактные метафизические сущности. Они живут в тексте (и дают жизнь тексту) и в этой своей жизни требуют диалога с традицией. Развитие понятий – это герменевтический процесс, процесс «действенной истории» (Wirkungsgeschichte) в терминологии Ганса-Георга Гадамера. В работах Козеллека переклички с трудами Гадамера, который был его учителем, многочисленны и содержательны. Отмеченная преемственность имеет, однако, более общий и широкий характер. Фоном, на котором появляется Begriffsgeschichte, является тот анализ способов познавания, который отличает феноменологические исследования, начиная по крайней мере с Дильтея и Гуссерля. Познавание начинает рассматриваться беспредпосылочно, в его прямой данности, и отсюда появляются концептуализации языка в его когнитивной или бытийной инструментальности (в России эта линия развития представлена в трудах Г. Г. Шпета, в частности, в его Внутренней форме слова [Шпет 1927]). В Германии этот процесс затрагивает не только философию, но и собственно филологию и языкознание (см. труды Йоста Трира, например, [Trier 1931]). Можно полагать даже, что появление проекта Бруннера, Конце и Козеллека, равно как и позднейших теоретических работ Козеллека, не столько сформировало новый подход в области Geisteswissenschaften, сколько распространило рассматриваемое широкое философское движение на историю.

Коллектив авторов, Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени, 2009

В целом же, я полагаю, что и духовное и материальное есть лишь различные атрибуты единосущего бытия мироздания, дуалистически разделенные только в нашей мысли. Не вдаваясь в освещение конкретных причин этого феномена, укажу лишь на то, что, на мой взгляд, хорошо известный истории философии непримиримый дуализм мышления, вызвавший фундаментальное деление последней на два основных течения – материализм и идеализм – скорее всего не является врожденным свойством человеческого ума, а обусловлен особенностями начального этапа развития философского познания мира. Сложившаяся традиция, обратной стороной которой является альтернативная монистическая ориентация философской мысли, обусловила возникновение некоего устойчивого стереотипа философского и общественного сознания, унаследованного нами от предшествующих поколений и потому с принудительной силой предопределившего особенности современного философского мышления. В силу сказанного, я не могу исключить то, что если истина этого вопроса, которая, надеюсь, рано или поздно станет достоянием человечества, кроется в своеобразном синтезе означенных противоположностей, и данное направление утвердится когда-либо в философии в качестве господствующего, отмеченный стереотип сознания будет, вероятно, изменен.

А. А. Вальков, Философское постижение идеи нации, 2014