Обряд

Обря́д — совокупность действий стереотипного характера, которой присуще символическое значение. Стереотипный характер действий обряда, то есть их чередование в некотором более или менее жёстко заданном порядке, отражает происхождение слова «обряд». В сущности, с точки зрения этимологии оно означает именно «приведение чего-либо в порядок». Обряд нередко характеризуют как традиционное действие человека.

Согласно академическому изданию «Большая российская энциклопедия» слова обряд и ритуал являются синонимами.

Обряды, связанные с рождением (День рождения), с вступлением в брак (свадьба), смертью (похороны), называются семейными; сельскохозяйственные и другие обряды — календарными.

Церковный обря́д, рассматриваемый с религиозной точки зрения, — «внешнее выражение верований человека» в Бога; неспособность человека представлять себе Бога и устанавливать с Ним связь «без какого-либо видимого посредства» обусловливает возникновение обряда, который позволяет такую связь установить.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Не подлежит сомнению, что если не все, то большинство религиозных обрядов сопровождались культовыми мифами. Однако до сих пор остается спорным вопрос о том, создавался ли обряд на основе мифа или миф сочинялся в обоснование обряда. Множество фактов из религии разных народов свидетельствует о первичности обряда, который во все времена являлся самой устойчивой частью религии. Связанные же с ним мифологические представления нередко заменялись новыми, при этом первоначальный смысл обряда утрачивался. Некоторые религиозные действа, наоборот, складывались на основе какого-либо предания и выступали как бы в качестве его инсценировки.

Елена Доброва, Популярная история мифологии, 2003

Изыскания историков старшего поколения открыли путь для новых исследований. Сегодня плодотворно трудится группа специалистов по истории старообрядчества, для которых самосожжения остаются «огненной мистерией», а подготовка к ним отождествляется с предсмертным обрядом (Шашков А.Т.[74], Романова Е.В.[75], Пулькин М.В.[76], Маняхина М.Р.[77]). По сути дела, они продолжают заложенную в XIX – начале XX в. тенденцию. Ее суть состоит в использовании методов смежных наук, прежде всего, этнографии, для исследования не только догматических основ, оправдывающих массовый суицид на религиозной почве, но и самого акта самосожжения, воспринимаемого ими как сложный обряд[78]. При этом нередко в самосожжениях (это особенно характерно для А.Т. Шашкова) обнаруживают проявления русской народной религиозности, которой присуще «представление об очищающей и воскрешающей силе пламени»[79]. Идею о дохристианских корнях учения об «огненной смерти» поддерживает известный исследователь русской культуры А.Л. Юрганов[80]. Он же подчеркивал отсутствие прямой взаимосвязи между гонениями на старообрядцев и самосожжениями. Сторонники «древлего благочестия», писал А.Л. Юрганов, «иногда и без особой важной причины предавались спасительному, как они считали, огню»[81].

Максим Пулькин, Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.), 2013

Основываясь на многочисленных источниках историко-этнографического сравнительного анализа родового устройства, в частности греков и римлян, можно утверждать следующее. Род как исторически первичное общественное устройство имел общую культовую, религиозную жизнь, которая, во-первых, осуществлялась всеми полноправными (подчеркнём – полноправными, то есть взрослыми) членами рода; во-вторых, представляла собой область, ещё слабо выделенную из общего комплекса жизнедеятельности родовых учреждений. Например, польский исследователь Л. Винничук писал, что на ранних этапах развития своего этноса (этносов) греки не имели выделенного жреческого сословия. «Каждый гражданин полиса мог исполнять религиозные функции, совершать обряды, приносить жертвы богам, возносить молитвы» [Винничук Л., 1988; с. 333]. Разделяли данную точку зрения и советские историки, отмечавшие: «Первобытные формы религии заключают в себе не только фантастические представления, но и культовую практику (совершение религиозных церемоний), которая не составляла тайны и была доступна каждому» [Редер Д.Г., Черкасова Е.А., 1985; с. 98].

Алексей Передельский, Двуликий Янус. Спорт как социальный феномен. Сущность и онтологические основания, 2016

Последователи Малиновского уточнили это социофункциональное представление о мифе, указав, что миф, в силу своей значимости для носителей данной культуры, является как отображением действительности, так и моделью для нее (Геертц 1975; Дои 1986; Линкольн 1989). Следовательно, он представляет нам материал для познания реальности. Миф может пронизывать самые разные сферы жизни традиционных обществ; он бытует не только в виде словесного повествования. К мифу отсылают в бесчисленных праздничных церемониях, священных ритуалах, магических обрядах, в облике масок и прочих культовых предметов, в соблюдении разного рода табу, в проведении экономических операций, равно как и во многих других аспектах принятого в обществе поведения. Отсюда следует вывод о том, что интеграция человека в ту или иную социальную группу и принятие им верований мифологического характера влечет за собой интернационализацию категорий познания, наносимых мифами на картину мира, в том числе и тех стереотипов, которые определяют формы политического поведения (Катбертсон 1975: 157). Это вовсе не означает, что любое событие должно автоматически восприниматься сквозь призму мифа. Это означает лишь, что в царстве представлений о священном рождается некоторый слой претендующих на истинность объяснений мироустройства, тогда как группы непосвященных предлагают свои, совершенно иные воззрения. Так, Малиновский пишет, что на островах Тробриан [4] в день празднества, когда духи умерших возвращаются в родные селения, любое неприятное явление – несчастный случай, ненастье, неприятный запах – воспринимается как признак недовольства предков (1974: 135).

Кристофер Флад, Политический миф. Теоретическое исследование

Различным темам, связанным с духовной культурой народа, посвящает свои работы В. В. Климов (2000а, 2000б, 2004). В книге «Круглый год праздников, обрядов и обычаев коми-пермяков» (2005), написанной им совместно с Г. Н. Чагиным, рассматриваются ритуалы народного календаря, большое место в ней уделено народному мировоззрению, представлениям о времени и структуре миропорядка. В 2007 г. вышли этнографические заметки В. В. Климова «Корни бытия» на коми-пермяцком и русском языках. В Заметках отдельные главы посвящены традиционным мифологическим мотивам народного фольклора и обрядовому комплексу коми-пермяков. В книге используются богатые материалы, собираемые автором в течение многих лет, наблюдения из собственной жизни, имеются рассуждения об истоках мифических представлений и традиционных обычаев. Г. Н. Чагин, как исследователь истории и традиционной культуры коми-язьвинцев, уделил особое внимание их духовной жизни: семейным и календарным ритуалам, религии и демоническим представлениям (1993; 1997). Верования о мифологических персонажах как источнике болезней, роль и иерархию знахарей, их место в традиционном мировоззрении коми-пермяков анализирует Г. И. Мальцев в работе, посвященной народной медицине (2004). Г. И. Мальцеву принадлежит также ряд статей, в которых решаются вопросы, связанные с похоронно-поминальным обрядом, культом предков и народными верованиями коми-пермяков. Пристальное внимание коми-пермяцкой мифологии уделено в очерках Е. М. Четиной и И. Ю. Роготнева «Символические реальности Пармы» (2010). Исследователи анализируют представления о сакральных местах, лесе, водоемах и их мифологических персонажах, а также воззрения о духе-болезни – икоте, вселяемой в человека, – как единый культурный комплекс коми-пермяцкого и русского населения Северного Прикамья, обозначая своеобразные «символические реальности» данной территории.

Т. Г. Голева, Мифологические персонажи в системе мировоззрения коми-пермяков, 2011

В работах философов-материалистов возникновение спорта относится к развитию трудовой деятельности, а также к стремлению людей найти эффективные способы формирования лучших физических и духовных качеств. Все же более реальна взаимосвязь спорта с религиозным культом, хотя такая позиция верна только по отношению к немногим эпохам и нациям. Одним из основных обрядов большинства языческих народов была инициация (от лат. initiatio – «совершение таинств»), то есть посвящение молодых людей во взрослую жизнь, сопровождавшееся различными формами физической подготовки. В ранней греческой и этрусской цивилизациях состязания являлись частью погребального культа. Славяне и германцы устраивали турниры в честь живых героев; в Элладе они посвящались Зевсу, Посейдону, Аполлону и небесным покровителям полисов.

Е. Н. Грицак, Популярная история спорта, -1

Период V–VI вв., ознаменовавшийся началом бурного проникновения в Японию китайской культуры, был переходным от родового строя к феодальному. Это отразилось и в переходном характере первоначальных нравственных категорий. Наряду с моральным они имели и космологический смысл, что в настоящее время породило несколько точек зрения на их интерпретацию.[81] В духовной сфере на смену синкретическому мифоритуальному сознанию пришли дифференцированные формы общественного сознания: религиозная, этическая, правовая и др. Из них, по мнению ряда исследователей, только религиозная стала наследницей собственно японской традиции. Произошла своего рода религиозная «специализация» мифоритуального сознания древних японцев. Японские мифы во времена распространения китайского влияния были названы «Синто» (Путь богов) и на протяжении последующих столетий служили основой религиозных обрядов. Собрание синтоистских мифов, систематизированных в 712 г. в свитках «Кодзики» (Записи о деяниях древности) представляет особый интерес для исследования японской морали. Анализ «Кодзики» убеждает в правильности выводов учёных о постепенном выкристаллизовывании моральных воззрений из мифоритуального сознания. Академик Н. И. Конрад, подчёркивающий важность «Кодзики» для изучения нравственности древних японцев, зафиксировал в этом своде мифов наличие категории «должное» в виде понятия «очищения» (xapau).[82] Кроме того, в «Кодзики» присутствуют генетические предшественники первых моральных категорий – понятия «добро» (ёси) и «зло» (acu).[83]

Е. Л. Скворцова, Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века, 2014

Итак, анализ данных Геродота и некоторых изобразительных памятников дает нам ответ на вопрос, почему богиня Табити называлась царицей скифов, и позволяет реконструировать существование в скифской религии ритуала сакрального брака царя с богиней [79]. Встает вопрос: каков был смысл этого ритуала, какую семантическую нагрузку он нес и какое место занимал в общей системе скифских религиозных представлений? Сравнительный материал показывает, что значение такого сакрального брака может быть различным. В Месопотамии, например, он был наиболее тесно связан с идеей плодородия и аграрными культами и должен был обеспечивать плодоносящую силу земли, ее весеннее возрождение [Frankfort 1969: 295 сл.]. Но в Табити ярко проявляются черты божества огня, а с идеей плодородия и с календарными аграрными культами она как будто не связана (ср., однако, ниже). Гораздо более подходящим к скифскому материалу представляется другой аспект этого ритуала. В тех же месопотамских религиях обряд бракосочетания царя с богиней имел и другое назначение. Цари Лагаша, Исина именовали себя «возлюбленными супругами» Иннины, и именно с этим супружеством связывалось представление о получении ими власти [Dhorme 1949: 73]. Выше уже затрагивался вопрос о том, какую роль играла в Скифии идея богоданного характера царской власти, доказываемая посредством использования аргументов генеалогического характера, возводящих род царя к богам (подробнее об этом см. гл. IV, 3). «Венчальный» ритуал, очевидно, был призван подтвердить божественность царя, подвести под нее дополнительные основания.

Д. С. Раевский, Мир скифской культуры, -1

Общественные движения и течения суть только проявления на поверхности тех духовно-нравственных изменений, которые происходят в глубине народной жизни. Это касается и неоязычества. Наибольшую опасность для христианского возрождения России в настоящее время представляют не столько языческие объединения и их издания, сколько широкий процесс духовно-нравственного разложения основной части постсоветского русского населения. Только в струе этого процесса возможным стало возрождение язычества в разных видах. О широком распространении самых разных видов греховности и явной преступности в последние годы говорились много и мы не будем здесь повторяться. Но показательным является не только размах преступности и темпы ее роста. Характерной является и шкала ценностей современного человека, которая говорит о его мировосприятии. По данным разных опросов среди жизненных ценностей впереди стоит здоровье, затем материальное благополучие свое и родственников, затем удовольствия и развлечения. Религия для подавляющего большинства жителей РФ по своему значению стоит где-то на десятом месте. При этом религиозные предписания определяют поведение человека или влияют на него только для 3–5% опрошенных представителей всех религий, а для остальных эти предписания не имеют серьезного значения. Это и доказывает, что подавляющее большинство нынешних россиян по своему мировосприятию и поведению являются язычниками. Главные черты язычества – адогматизм и аморализм, отсутствие точных догматов о Боге, мире и человеке и высоких нравственных идеалов. Вместо этого достаточно необременительные обряды, задабривание жертвами и расчет с какими-то силами и духами, которые могут помогать или вредить человеку в этой жизни.

Дионисий Алферов, Узловые точки русской истории, 2018

Одной из древнейших форм культуры является религия. Религиозные верования зародились у людей еще в глубокой древности, а религиозные обряды, культы отличались большим разнообразием и играли огромную роль в жизни общества. На определенном этапе развития религии появляется церковь, которая объединяет верующих одного вероисповедания и разрабатывает единые нормы их поведения. В разное время и у разных ученых были свои взгляды на то, как и каким образом появилась религия.

Ю. Н. Скопинцева, Культурология. Ответы на экзаменационные билеты, 2009

Такими методами пользовались, например, буддисты. Их подходу близка концепция одной из ортодоксальных индуистских школ, пурва-мимансы, сложившейся как осмысление религии брахманизма в качестве «религии жертвоприношения» и опиравшейся на представления об изначальной вечности произносимых слов, закрепленной в учительской традиции. Ее главные теоретики, Джаймини и Шабара, обозначали речения священной традиции термином содана, что значит «побуждение», «подталкивание»: сакральные тексты считались надежным средством для побуждения человека к исполнению обрядов. По традиционной классификации, ведийские священные тексты подразделяются на видхи-предписания, пратишедха-запрещеяия, мантра-заклинания, нама-имена и артхавада-разъяснения. В качестве же главных видов текстов выделены видхи и артхавада или даже скорее видхи-предписания, обычно связанные с ритуалом; все же остальные имеют лишь вспомогательное значение: не будем забывать, что ритуальное действие выступает в лоне духовной традиции символом высшей значимости и порядка, придающим этой жизни смысл.

М. Ф. Альбедиль, Индия: беспредельная мудрость, 2003

Основные черты языческой религии эта книга сводит к следующим: во-первых, она обращена исключительно к «Славянскому народу» (что это за народ, не объясняется, но пан-славянская идея здесь звучит достаточно отчетливо); во-вторых, построена на политеизме; в-третьих, имеет открытую антихристианскую направленность; в-четвертых, включает обряды жертвоприношения богам; в-пятых, имеет немало индийских и египетских ассоциаций, хотя, вероятно, чисто внешних; наконец, в ней присутствует «нордическая идея» с присущей ей верой в «Северную Прародину». Также чувствуется безусловное влияние «Влесовой книги». В частности, вслед за последней авторы утверждают, что «Бог един и множествен»[54].

Сборник статей, Неоязычество на просторах Евразии, 2001

История христианства в Беларуси насчитывает более тысячи лет с тех пор, как в конце Х – ХІ в. были созданы епископские кафедры, построены храмы, сформировались элементы богослужения, которые в общих чертах дошли до нашего времени. Идеи христианства органично переплелись с языческими представлениями о мире и устройстве Вселенной и нашли воплощение в белорусских традициях и обрядах. Традиционно сложилось так, что на белорусских землях начиная с ХІII–XIV вв. всегда было представлено много конфессий, не только христианских, но и таких, как ислам, иудаизм. Это было следствием геополитического положения Беларуси – на стыке западной и восточной цивилизаций, с поочередным доминированием католицизма (проявлявшимся в совокупности с протестантизмом с XVI в.) и православия (в ХІ—XVI вв. и в XIX–XXI вв.). В настоящее время в Беларуси представлено 26 религиозных направлений, среди которых около 80 % из общего числа верующих граждан республики относят себя к православию, 14 % – к католицизму, 2 % – к протестантизму. Сосуществование различных конфессий является продолжением исторической традиции веротерпимости, характерной для белорусов еще со средневековых времен.

А. В. Верещагина, Праздники, обряды и таинства в жизни христиан Беларуси, 2009

На эти, доселе скрытые, сокровища древнего быта славян обратили впервые наше внимание Сахаров и в особенности Снегирев, а за ними Срезневский и в 1848 году Терещенко, труд которого при совершенном отсутствии всякой системы останется, однако же, еще надолго полнейшим сборником материалов. Эти сочинения бросили совершенно новый свет на науку нашей мифологии и отложили наконец в сторону тщетное желание полного фактического изучения всех подробностей форм и обрядов богослужения, замысловатых филологических выводов и сравнений. Мы обратились наконец к истинному началу всех наших народных верований и к философскому воззрению на глубокое значение основной идеи наших мифов, соединяющей все разнородные материалы в одно целое здание религиозного миросознания славянина. В этом новом направлении изменилось и самое понятие фактов, под которыми прежде разумелась одна только мертвая внешность кумиров, тогда как, напротив, главные материалы для воссоздания нашего язычества хранятся в живом источнике самобытной народности славянских племен.

Д. О. Шеппинг, Мифы славянского язычества, -1

Что же следует считать хотя бы условным концом христианизации? «Чистого», то есть внеконфессионального, не замутненного местной спецификой, разнообразными суевериями и другими внешними факторами христианства никогда и нигде не существовало (может быть, только в апостольские времена). Поэтому о пороге, при переходе которого та или иная страна будет считаться христианской, можно судить, лишь сравнивая ее с другими христианскими странами. До какой степени должна была внедриться церковная организация, сколько монастырей должно было быть основано и до какой степени должен был совершиться идеологический поворот у основной массы населения, чтобы можно было говорить о завершении христианизации? Это один из ключевых вопросов в историографии. На мой взгляд, сугубо предварительным ответом на него является следующий. Христианизация Скандинавии может считаться завершенной в тот момент, когда, во-первых, уровень проникновения церкви (как организации – в виде епархий, приходов и монастырей) в общество, а во-вторых, уровень зависимости ежедневной жизни людей (календаря, распорядка работ и праздников, обрядов, мировоззренческих установок и др.) от того, что они – христиане, становится сопоставим с аналогичным уровнем в других, уже давно христианизированных странах Европы.

В. В. Рыбаков, Хроника Адама Бременского и первые христианские миссионеры в Скандинавии, 2008

Таким образом, мы признаём вслед за Е.А. Торчиновым, что ритуал – это внешнее выражение внутреннего сакрального содержания религиозной традиции, а обряд – это десакрализованный ритуал, который включает в себя только традиционные действия. При этом религиозная суть ритуала, лежащего в основе обряда, чаще всего утеряна, но он продолжает жить по принципу «так было от века».

С. Ю. Житенёв, Религиозное паломничество в христианстве, буддизме и мусульманстве: социокультурные, коммуникационные и цивилизационные аспекты, 2012

Реальность уравновешивается вымыслом, дополняется обрядами, традициями, мифами и формирует сознание кельтов. Практически каждое сословие обширно практиковало большое количество всевозможных обрядов, причем эти обряды явно выходили за рамки чисто практических земледельческих или иных действий. Это скорее было нечто более общее, и, вероятно, кельты воспринимали это не иначе как поддержание миропорядка. Именно это – тот ключевой пункт, который принципиально выделяет кельтское сакральное мировоззрение, придает ему общественное значение и определяет многие характерные особенности кельтской мифологии. В целом можно сказать, что эта особенность мировосприятия кельтов проявлялась не только в магии и обрядовых действиях, связь с природой кельты остро ощущали во всех сферах своей деятельности. Так, в частности, ирландский эпос описывает теснейшую взаимосвязь королевской власти и общего миропорядка, а также большое количество знамений, прямо связанных с этим.

Е. П. Борзова, Триадология, 2013

3. Наука не располагает ни одним достоверным и достаточно полным внутренним источником (т. е. принадлежащим непосредственно росам), в котором были бы изложены основы русского язычества – обряды, традиции, описан пантеон божеств и т. п. При широкой грамотности росов (подтвержденной раскопками в Великом Новгороде, Пскове, Старой Руссе и др.) и бытовании языческих будто бы обрядов (например, празднования Купалы, Маслены и проч.) вплоть до XX в. такие источники должны были бы сохраниться повсеместно;

С. В. Молева, Единородное Слово. Опыт постижения древнейшей русской веры и истории на основе языка, 2014

Постепенно начинают складываться традиции. Древний человек жил в суровых природных условиях. В результате накопления человеческим сообществом эмпирического опыта возникли первые правила, нормы, стереотипы поведения, а также запреты (табу). Человек не мог отделиться от коллектива, иначе его ждала гибель от голода, холода, хищников и врагов. Поэтому он вынужден был подчиняться правилам и нормам поведения, принятым данным сообществом. В тех суровых природных условиях каждый человек регулировал свое поведение, сообразно существующим нормам нравственности, и не мог противопоставить свои интересы интересам рода. Это было для него равносильно смерти. Совершенствование социального устройства первобытного общества способствовало и «известной упорядоченности воспитания» Этот важный в истории человечества период завершился знаменательными событиями: осуществилось окончательное разделение трудовых процессов, получило развитие первобытное искусство, уже представленное различными направлениями. Духовная культура была направлена на упорядочение отношений между людьми, выработку ценностей, норм поведения. Этому способствовали многочисленные традиции, обычаи, ритуалы и обряды, связанные с важными возрастными и социальными периодами жизни первобытных людей. Ритуалы и религиозные обряды давали человеку упорядоченную информацию и требовали однозначного и точного выполнения ряда строго регламентированных правил. Постепенно складываются первоначальные педагогические сведения и воспитательный опыт, т. е. народная педагогика. Она сохраняется и передается при помощи устного народного творчества, традиций, обычаев, обрядов, детских игр, игрушек и др.

Г. В. Нездемковская, Становление этнопедагогики России, 2011

Н. А. Умов (1846–1915) отмечал, что сущность не только людских отношений, но и отношений всего животного мира – выполнение разного рода обрядностей (Курган, 2007, с. 102). Регулирование поведенческих норм осуществляется с помощью ритуалов, которые в наиболее общем виде можно описать как вид обряда, исторически сложившуюся форму сложной символической деятельности, в своей основе восходящую к первобытной культуре. В мифологическом контексте ритуал можно понимать также и как комплекс обрядов, обеспечивающих возрождение космоса, переход от хаоса к порядку (см., напр., Ван Геннеп, 1999).

С. Э. Ермаков, Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля, 2009

Как указывают российские исследователи, в России полемика вокруг «народности» в литературе началась в первом десятилетии XIX в. – т. е. еще до появления самого русского термина. В центре ее находился вопрос об идеальном образе народа, а также интерес к национальным обрядам и обычаям, существовавшим в славянском прошлом[159]. Из всего спектра сходных значений следует упомянуть отождествление «национального характера» и «народной образованности»[160].

М. В. Лескинен, Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности, 2010

«Слово «ритуал» пришло к нам из санскрита, в котором есть корень «ар» – «приводить в движение, двигаться». Причастие от этого глагола «рита» как прилагательное означает «соответствующий, подходящий, правильный», как существительное – «закон», «порядок», «истина», «священный обряд» и «жертвоприношение». Впервые это слово встречается в древнеиндийских гимнах богам – Ригведе, которое, одновременно с упоминанием, выступает как совершенно отработанное социальное действие. То есть понятие «ритуал» чрезвычайно давно имело четкую структуру и характеристику. Исследователь Ригведы Т. Я. Елизаренкова так определяет значение слова рита (Rta-): «Это закон круговращения вселенной регулирует правильное функционирование космоса и жизнь. По закону рита восходит и заходит солнце; одно время года в установленном порядке следует за другим. Все повторяется, и, следуя закону рита, человек воспроизводит цикличность космических явлений в цикличности ритуала, поддерживая тем самым порядок в космосе и в человеческом обществе и создавая условия для нормальной и успешной жизни. Рита является одновременно и этическим законом в обществе. Хорошо и правильно то, что этому закону соответствует: почитание богов и принесение им жертв; награждение жрецов, совершающих жертвоприношение, и поэтов-риши, создающих молитвы. Все эти понятия с отрицательным знаком относятся к области анрита. То есть плохо и неправедно непочитание богов, непринесение им жертв, скупость в отношении жрецов и риши и т. д. Однокоренными с санскритским рита являются и такие индоевропейские слова, как английское rigyt «право», art «искусство», rite «обычай, обряд», русское «ряд», «обряд», «порядок». Современный научный термин «ритуал» происходит из латинского языка, в котором есть существительное ritus «обряд, служба» и образованное от него прилагательное ritualis («обрядовый»)» (Клопыжникова, 2008).

Д. А. Гаврилов, Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля, 2012

Более ста лет ученые вели поиски сущности религии. Они уже считали, что нашли этот Святой Грааль в Боге, но потом узнали, что буддисты и джайнисты отрицают существование Бога. Сегодня широко распространено мнение, согласно которому общей для всех религий сущности нет. Если что и объединяет их, то фамильное сходство: склонность к определенным верованиям или поступкам. В этом семействе религий родственникам свойственно отправлять обряды. Им свойственно делиться преданиями о том, как появились жизнь и смерть, и записывать эти предания, составляя священные книги. Им свойственно совершенствовать методики вхождения в транс и поклонения. Свойственно образовывать институты и собираться в священных местах во время, считающееся священным. Свойственно учить людей, как вести себя по отношению друг к другу. Свойственно исповедовать ту или иную веру в богов и сверхъестественное. Свойственно наделять предметы и места сакральным смыслом. Религиозный философ Ниниан Смарт называл эти тенденции семью «аспектами» религии: обрядовым, нарративным, эмпирическим, институциональным, этическим, доктринальным и материальным13.

Стивен Протеро, Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях, 2010

Так, в публикациях неофициального отдела пермских или оренбургских епархиальных ведомостей священники отмечали, что «народ здешний проникнут духом религии, духом христианских идей», «к числу отрадных явлений, выражающих религиозное настроение, нужно отнести благоговейное стояние в храме»3, однако за внешней обрядовой стороной было сложно выявить подлинный характер религиозных чувств. И. И. Шалаев в «Описании Лысьвенского завода» (1857 г.) отмечал: «…что касается до нравственных качеств, то не многие жители завода набожны, но почти без исключения сметливы. <…> В религиозном отношении заботятся только о соблюдении одних обрядов, которые исполняются без душевных убеждений» 4.

А. Э. Мурзин, Региональная идентичность: сущность, характер, опыт изучения, -1

В данном же плане нужно рассматривать и закодированное общечеловеческое знание, доставшееся нам от предков и прапредков в виде фольклористики. В научной и учебной литературе в последнее время возобладало мнение о фольклоре как преимущественно об устном народно-поэтическом творчестве, к тому же оторванном от реальной действительности. На самом же деле фольклористика как базисный пласт мировой культуры – явление не просто емкое, но в полном смысле необъятное и неисчерпаемое. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний, фольклор (дословно «народная мудрость») вобрал в себя в специфически компактной символическо-образной форме многообразные факты истории, этногенеза, а также связанные с бытовыми традициями, мировоззренческими представлениями, культовыми ритуалами, обрядами, поверьями, пережитками и т. п. Один из основоположников современного традиционализма Рене Генон (1886–1951) так расценивал действительное значение фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории и предыстории: «Народ сохраняет, сам того не понимая, остатки древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое поэтому мы вынуждены относить к темной области “предыстории”; он выполняет в некотором роде функцию более или менее “подсознательной” коллективной памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то еще»[16].

В. Н. Демин, Северная прародина Руси, 2017

В данном же плане нужно рассматривать и закодированное общечеловеческое знание, доставшееся нам от предков и прапредков в виде фольклористики. В научной и учебной литературе в последнее время возобладало мнение о фольклоре как преимущественно об устном народно-поэтическом творчестве, к тому же оторванном от реальной действительности. На самом же деле фольклористика как базисный пласт мировой культуры – явление не просто емкое, но в полном смысле необъятное и неисчерпаемое. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний, фольклор (дословно «народная мудрость») вобрал в себя в специфически компактной символическо-образной форме многообразные факты истории, этногенеза, а также связанные с бытовыми традициями, мировоззренческими представлениями, культовыми ритуалами, обрядами, поверьями, пережитками и т. п. Один из основоположников современного традиционализма Рене Генон (1886–1951) так расценивал действительное значение фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории и предыстории: «Народ сохраняет, сам того не понимая, остатки древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое поэтому мы вынуждены относить к темной области «предыстории»; он выполняет в некотором роде функцию более или менее «подсознательной» коллективной памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то еще».

В. Н. Демин, Загадки Гипербореи, -1

Почему же эта интересная постановка вопроса не вызвала после 1958 года, когда все ознакомились с «Морфологией сказки», должного интереса? Дело в том, что обе исследовательские системы, в рамках которых можно было рассматривать результат Проппа, уже потеряли тогда свою актуальность. Одна, более поверхностная – это марксистский историзм, которому Пропп вынужден был объявить идеологическую приверженность, а другая – это так называемая мифо-ритуальная школа, согласно которой все фольклорные тексты, особенно мифы, так или иначе отражают определенные этнографические ритуалы. Если марксистский историзм вышел из моды после разгромного выступления Сталина 1950 года, направленного против т.н. «нового учения о языке» Н.Я. Марра, предложившего в 1920–1930-е годы стадиальную схему развития всех языков, условно повторяющую марксистско-ленинскую схему общественных формаций, то школа «мифа и ритуала», в ее наиболее четкой форме сформулированная в начале ХХ века Дж. Фрэзером в его многотомном сочинении «Золотая ветвь», в конце 50-х годов уступила место структурализму К. Леви-Стросса, блестяще показавшего, что зачастую ритуальные и социальные факты, представленные в фольклоре, не имеют реального соответствия в социальном узусе племен, где этот фольклор бытует. Соответственно, обряд инициации, о котором говорил Пропп в своих «Исторических корнях», вовсе не был реальным социальным институтом всюду, где бытовала волшебная сказка – и менее всего в реальной действительности русской деревни, где эти сказки были записаны исследователями.

Д. М. Сегал, Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке, 2011

Например, очень интересны приводимые им факты, указывающие на особенности поклонения Солнцу, а также таким созвездиям, как Большая и Малая Медведицы, тысячелетиями сохранявшимся у некоторых народов. Образы этих небесных объектов, по академику Рыбакову, оказываются одними из древнейших религиозных символов, а родились они – ещё в эпоху палеолита, т. е. во времена, когда не было ни земледелия, ни скотоводства, ни ткацкого, кузнечного или гончарного ремесла. Поэтому религия была связана с культом дикой природы, а магия – с охотой, которая являлась важнейшим источником пропитания и благополучия человека. Сложившиеся в те времена религиозные представления, обряды, суеверия и символы потом переходили в новые эпохи и культуры. Но, даже подвергаясь трансформации, они сохраняли свою древнейшую первооснову.

Д. О. Чураков, Загадки матриархата: Антропогенез, история, миф: монография, 2018

Западные ученые используют в своих исследованиях термины «язычество» (Burnett 1991; Hardman, Harvey 1996; Harvey 1997) или «неоязычество» (Bamberger 1997; Eilberg-Schwartz 1989; Faber, Schlesier 1986; Lewis 1996; Orion 1995; Ringel 1994). Между тем, у самих неоязычников такие термины встречают неоднозначное отношение. Некоторые из них, подобно издателям радикальных московских журналов «Наследие предков» и затем «Атеней», широко использовали термин «неоязычество», не видя в том ничего зазорного (см., напр., Тулаев 1999а: 62, 64; 1999б)[2]. За этим иной раз скрывается глубокий смысл, который вкладывается в термин «неоязычество» французскими Новыми правыми. Они видят в традиционных язычниках лишь «фольклорно-этнографическую, карнавальную традицию», ориентирующуюся на «далеких предков», неспособную смотреть в будущее и поэтому обреченную на маргинальность. Мистике и оккульту они противопоставляют неоязычество как «эстетический и жизненный стиль», не скованный устаревшими обрядами и устремленный в будущее. Мировоззрение, связанное с «арийской душой», для них много важнее обрядности. Примечательно, что вместе с обрядами они отвергают и «экологизм», отдавая должное современной «техносфере» как вполне легитимному явлению эпохи. Такое неоязычество призывает к отказу от условностей и морализаторства и принятию жизни во всей ее полноте.

В. А. Шнирельман, Русское родноверие. Неоязычество и национализм в современной России, 2012

Происходящее от лат. «ritus» (ритуал, обряд, церемония) это понятие закрепляется в европейских языках к XVI–XVII векам в значении «процедуры» отправления христианского культа. С конца XIX в. понятие ритуала уже в качестве научного концепта становится базовым элементом анализа традиционных и первобытных культур антропологами и археологами, историками и социологами, филологами и лингвистами и даже активно используется биологами для описания поведения животных в качестве стандартного сигнального поведенческого акта, используемого ими при взаимодействии друг с другом. Несколько позже распространяется бытовое значение этого слова, когда ритуал понимается как выполняемое с особой тщательностью действие, мотивы которого определяются не практической пользой (с точки зрения практики оно может выглядеть бессмысленным), но высшими, т. е. символическими, ценностями, стоящими над обыденностью; это означает, что размывается граница между сакральным и мирским, и аналог сакрального опыта обнаруживается в пространстве повседневности каждого индивида.

А. И. Черных, Ритуалы и мифы медиа, 2014

На ранних стадиях развития человеческого общества воспитание было общим, одинаковым для всех. По мере развития человеческого общества, зарождения первых этнических общностей, воспитание постепенно приобретает этнический характер. Наряду с инвариантами в воспитании появляются варианты воспитания, которые позволяют воспитывать ребенка, как представителя данного этноса. Термины «инварианты» и «варианты» традиционного народного воспитания введены в этнопедагогику исследователями проблем народной педагогики Г.И. Батуриной, Т.Ф. Кузиной[31]. Знания о воспитании обобщаются и сохраняются в произведениях фольклора, традициях, обычаях, обрядах, ритуалах, церемониях. Таким образом, получает зарождение и развитие этнопедагогическая мысль. Вначале она бытует в устном виде, с появлением письменности в письменном виде.

Г. В. Нездемковская, Зарождение и развитие этнопедагогики России, 2011

Мировые центры современных форм сатанизма находятся в настоящее время в США и Англии. В Африке и Латинской Америке развиты и весьма агрессивны по большей части древние формы сатанизма и шаманизма. Представляют сегодня также большую опасность и неотантрические секты, принявшие за основу учения и обряды древних культов зла Индии.

Служители темных сил, 2012

Школ мифологических много. Но, несмотря на принципиальную разность своих опорных точек, едва ли не все они сходятся в мнении, что народный русский праздник Ивана Купалы, справляемый нашим отечеством повсеместно, «от финских хладных скал до пламенной Колхиды», 23-го июня, в канун церковного праздника Рождества Иоанна Крестителя, представляет всю совокупностью своих обычаев и обрядов «культурное переживание» древле-языческого торжества в честь летнего солнцестояния, то есть середины лета, самых долгих и тёплых дней в году и затем поворота солнца на осень. Так как праздник таинственной ночи 23–24 июня существует у всех народов арийского происхождения, а отчасти и у семитов, то сказанное вековое значение Купалы легко выясняется, даже помимо исторических указаний и мифологических соображений, простым сравнением названий торжества, в разных землях, у разных племён. Здесь достаточно будет привести самое типическое из них, шведское: midsomer, – буквально, середина лета. Вадим Пассек делал попытку перевести подобным же образом и наше русское наименование Купалы. Слово копа, говорит он, обозначает в иных случаях половину; по-малороссийски копа – полтина, т. е. половина рубля, коповик – полтинник; а от копы до Купала переход близкий. Филологическая натяжка эта – не без остроумия и, во всяком случае не более невероятна, чем другие, с которыми придётся мне познакомить читателя ниже.

А. В. Амфитеатров, Старое в новом, 1904

Еще в поздней античности христианство стало той объединяющей оболочкой, в которую могли вселиться самые разные взгляды, представления и настроения – от тонких теологических доктрин до языческих суеверий и варварских обрядов. В сущности, христианство времени перехода от античности к Средневековью являлось весьма восприимчивой формой, отвечающей потребностям массового сознания эпохи. Это было одной из важнейших причин его постепенно усиления, поглощения им других идеологических и культурных явлений и соединения их в относительно унифицированную структуру.

В. Н. Казакова, История средних веков, 2009

Рассматривая традиционные типы общества, основанные на ритуалах, обрядах и традициях, необходимо отметить отсутствие в них подразделения времени на синхроническое и диахроническое, что было отмечено в исследованиях В. Н. Топорова. Он писал: «Замыкая собой диахронический и синхронический аспекты космологического бытия, ритуал напоминал о структуре акта творения и последовательности его частей, как бы переживал их заново, но с усилением, и тем самым верифицировал восхождение человека в тот же самый космологический универсум, который был создан “вначале”».[137] Аналогичной точки зрения придерживался другой крупнейший исследователь традиционных культур К. Леви-Стросс. Он полагал, что «миф сразу и диахроничен как историческое повествование о прошлом, и синхроничен как инструмент объяснения настоящего и будущего».[138]

Н. А. Исаев, Сексуальные преступления как объект криминологии, 2007

По всей видимости, двумя самыми древними тайными культами являются персидский культ магов, или волхвов, и греческий орфический культ. Орфическая религия создана, предположительно, легендарным певцом Орфеем; миф об Орфее относится, предположительно, к тому же периоду, когда жил Заратустра, или Зороастр. Орфическая религия оказала влияние на «примитивные» города-государства первой волны цивилизации. Орфическое учение тяготеет к аскетизму и придает особое значение духовному экстазу. Посредством экстаза, предположительно, достигается состояние «энтузиазма», и, таким образом, приобретается мистическое знание, которое невозможно добыть иным способом61. У нас мало сведений о посвящении в орфические мистерии, но можно сделать какие-то выводы, исходя из обряда посвящения в элевсинские мистерии. Обряд посвящения начинался с очищения – погружения в море и сопровождался передачей тайных знаний. Подобно всем обрядам посвящения, этот обряд, конечно, включал испытания. Возможно, для проверки силы духа и храбрости посвящаемый должен был пройти по подземному лабиринту, в котором его ждали всякие неожиданности. Ученые высказывают предположение, что церемония заканчивалась ритуальным украшением посвященного венком. Культ имел сборник священных текстов и связывал своих приверженцев общим верованием. На основе культа возникло философское направление, имевшее непосредственное отношение к действительности и бренности мира; философская концепция вызывала страстное стремление к поиску истины и красоты62.

Тим Уоллес-Мерфи, Тайное знание. Секреты западной эзотерической традиции, 2012

Особое отношение к Божеству, породило у разных народов различные религиозные формы Его почитания. Это, в свою очередь, оказало существенное влияние на формирование обрядов, традиций и обычаев. Еще со времен апостольских, христиане отличились от остальных граждан Римской империи. Они иначе себя держали, по-другому одевались, у христиан было другое отношение к окружающим, они своеобразно воспринимали окружающий мир. У христиан была надежда на лучшее, когда их окружало зло, они свято верили в Бога и чтили Его. Но, главное, между ними была взаимная любовь, чего не было в древнем мире. «Имейте между собой любовь и тогда все узнают, что вы – Мои ученики» – говорил Христос последователям. Христианство оказало существенное влияние на смягчение нравов. В Европе, христианство породило рыцарство, социальное явление, которое выражалось в ряде норм, которые предлагалось исполнять. Рыцарь не мог убить пленного, оскорбить равного, пользоваться варварскими методами ведения военных действий. Христианство повлияло и на семейный уклад, женщина в семье получила равный статус с мужчиной. С падением Римской империи, в Европе не было рабства, по крайней мере, такого, как на Востоке.

И. В. Мельников, Обряды и обычаи, 2012

При написании работы автор опирался и на ряд исторических источников. Интересные и ценные сведения о древнегреческой религии содержатся в трудах Гомера [10, с. 1-572; 11, с. 1-348; 12, с. 1-319], Еврипида [18, с. 1-654], Аристофана [4, с. 1-440], Плутарха [26, с. 235-252, 27, с. 5-25], Аполлодора [1, с. 1-215], Аполлония Родосского [2, c. 1-139], Овидия [21, с. 1-430], Плиния [24, с. 1-360], Павсания [23, с. 1-345], из которых нам стало известно о праздниках, посвященным богам и героям. О религиозных верованиях древних греков повествуют многочисленные мифы, собранные и изданные в книге «Мифы Древней Греции». Значительный интерес представляют для исследователей законодательные акты полисного периода, опубликованные Пригоровским в специальном сборнике [13, с. 33, 14, с. 27-35, 15, с. 100-107, 17, с. 94-95, 19, с. 26]. В них содержится ценный материал о религиозных обрядах, о состоянии и функциональной направленности храмов, что позволяет судить о роли религии в жизнедеятельности полиса и межгосударственных отношениях.

И. М. Камад, Обрядовая сторона культов Древней Греции, 2006

Родильно-крестильную, свадебную, рекрутскую и похоронно-поминальную обрядность в этнографии принято относить к так называемым обрядам перехода, или переходным обрядам, в соответствии с «теорией перехода», разработанной Арнольдом ван Геннепом в начале XX в. Отечественным этнографам эта теория больше известна по книге Виктора Тернера «Символ и ритуал» (Тернер, 1983), поскольку на русском языке она вышла раньше труда ван Геннепа (Геннеп, 2000). Применительно к восточнославянскому материалу идеи ван Геннепа основательно проработал А. К. Байбурин, который пришел к выводу, что ритуал функционирует «как наиболее действенный (по сути – единственно возможный) способ переживания человеком критических жизненных ситуаций» (Байбурин, 1993, с. 3). Согласно «теории перехода», любое реализованное переходное состояние характеризуют три стадии или фазы: 1) «Отделения» (в ней происходит открепление от прежних «состояний» или «обстоятельств»); 2) «Грань» (собственно «переход» в новое состояние); 3) «Восстановление» (в ней происходит «восстановление» уже «в новом качестве»). В этом контексте теория ван Геннепа является удобным инструментом анализа представлений людей о ритуальных переходных состояниях человеческой жизни.

К. К. Логинов, Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты, 2010

Согласно большинству свидетельств, крест как орудие спасения мира Иисусом Христом был предметом величайшего чествования у христиан с самого основания Церкви. Отцы Церкви говорят об этом чествовании как об апостольском предании, то есть той традиции, начало которой положили сами апостолы – люди, бывшие первыми учениками Христа. В первые три века оно относится к области disciplinae arcani («тайное учение», или «учение тайны»), то есть к кругу тех христианских верований и обрядов, которые хранились в тайне от язычников. Причинами этой закрытости были, во-первых, религиозный плюрализм языческого общества, в котором признавалась любая религия и разрешалось следование сразу нескольким традициям, и, во-вторых, необходимость поклоняться божественному кесарю, чего христиане, конечно, не делали.

В. Р. Легойда, Мешают ли джинсы спасению. Опыт современной апологетики, 2007