Неточные совпадения
— Сейчас! — отвечала
та торопливо, и действительно в одно мгновение все прибрала; затем сама возвратилась в гостиную и
села: ее тоже, кажется, интересовало послушать, что будет говорить Александра Григорьевна.
— Ты сам меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты
сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество,
тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф,
то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
Когда он» возвратились к
тому месту, от которого отплыли,
то рыбаки вытащили уже несколько тоней: рыбы попало пропасть; она трепетала и блистала своей чешуей и в ведрах, и в сети, и на лугу береговом; но Еспер Иваныч и не взглянул даже на всю эту благодать, а поспешил только дать рыбакам поскорее на водку и, позвав Павла, который начал было на все это глазеть,
сел с ним в линейку и уехал домой.
Тот вдруг бросился к нему на шею, зарыдал на всю комнату и произнес со стоном: «Папаша, друг мой, не покидай меня навеки!» Полковник задрожал, зарыдал тоже: «Нет, не покину, не покину!» — бормотал он; потом, едва вырвавшись из объятий сына,
сел в экипаж: у него голова даже не держалась хорошенько на плечах, а как-то болталась.
Павел подумал и сказал. Николай Силыч, с окончательно просветлевшим лицом, мотнул ему еще раз головой и велел
садиться, и вслед за
тем сам уже не стал толковать ученикам геометрии и вызывал для этого Вихрова.
— Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! — сказала она и, вместе с
тем, близко-близко
села около Павла.
В остальную часть дня Александра Григорьевна, сын ее, старик Захаревский и Захаревский старший
сели играть в вист. Полковник стал разговаривать с младшим Захаревским; несмотря на
то, что сына не хотел отдать в военную, он, однако, кадетов очень любил.
— Monsieur Постен, а это мой друг, monsieur Поль! — проговорила m-me Фатеева скороговоркой, не глядя ни на
того, ни на другого из рекомендуемых ею лиц, а потом сама сейчас же отошла и
села к окну.
— Справедливое слово, Михайло Поликарпыч, — дворовые — дармоеды! — продолжал он и там бунчать, выправляя свой нос и рот из-под подушки с явною целью, чтобы ему ловчее было храпеть, что и принялся он делать сейчас же и с замечательной силой. Ванька между
тем, потихоньку и, видимо, опасаясь разбудить Макара Григорьева, прибрал все платье барина в чемодан, аккуратно постлал ему постель на диване и сам
сел дожидаться его; когда же Павел возвратился, Ванька не утерпел и излил на него отчасти гнев свой.
— Мужа моего нет дома; он сейчас уехал, — говорила Мари, не давая, кажется, себе отчета в
том, к чему это она говорит, а между
тем сама пошла и
села на свое обычное место в гостиной. Павел тоже следовал за ней и поместился невдалеке от нее.
«Это что такое значит?» — подумал Вихров и пошел вслед за монахом.
Тот направился к Александровскому саду и под ближайшим более тенистым деревом
сел. Павел тоже поместился рядом с ним. Монах своим кротким и спокойным взором осмотрел его.
И Салов, делая явно при всех гримасу, ходил к ней, а потом, возвращаясь и
садясь, снова повторял эту гримасу и в
то же время не забывал показывать головой Павлу на Неведомова и на его юную подругу и лукаво подмигивать.
Тот сейчас же его понял,
сел на корточки на пол, а руками уперся в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.
Вообще, он был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел стал часто видать у Салова какого-то молоденького студента, который приходил к нему, сейчас же
садился с ним играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на
то, Салов без всякой жалости продолжал с ним играть.
Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в двух от
села) и вошел в небольшие сенцы,
то увидел сидящего тут человека с обезображенным и совершенно испитым лицом, с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.
—
Садись — мне что? — разрешил
тот.
В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и,
сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но
тот ехал слишком уверенно: кроме
того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз...
Павел решительно не знал куда девать себя; Клеопатра Петровна тоже как будто бы пряталась и, совершенно как бы не хозяйка,
села, с плутоватым, впрочем, выражением в лице, на довольно отдаленный стул и посматривала на все это. Павел поместился наконец рядом с становою;
та приняла это прямо за изъявление внимания к ней.
— Постойте, Вихров! — кликнул ему вслед хозяин; ему, видно, казалось, что он мало надругался еще над приятелем. — Я могу достать вам пятьсот-шестьсот рублей, с
тем чтобы вы
сели с нами играть в карты.
— Мы уж кончили; сейчас к вашим услугам, — сказал
тот. И они вскоре
сели за маленький столик.
Вихров между
тем окончательно дописал свои сочинения; Добров переписал ему их, и они отправлены уже были в одну из редакций. Герой мой остался таким образом совершенно без занятий и в полнейшем уединении, так как Добров отпросился у него и ушел в
село к священнику, помочь
тому в работе.
В продолжение обедни Вихров неоднократно замечал бросаемые, конечно, украдкой, но весьма знаменательные взгляды между Клеопатрой Петровной и доктором, и когда поехали назад,
то он почти оттолкнул доктора и
сел против Клеопатры Петровны.
Когда Вихров возвращался домой,
то Иван не
сел, по обыкновению, с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с какой-то радости он счел нужным мертвецки нализаться в городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы не сердиться, счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом...
— Я вам покажу сегодня, какой я нерусский, — проговорил он Вихрову, но уж не столько гневно, сколько с лукавою улыбкою. Вскоре за
тем последовал обед; любимцы-лакеи Александра Ивановича были все сильно выпивши.
Сели за стол: сам генерал на первом месте, потом Вихров и Живин и все духовенство, и даже Добров.
Те проворно побежали, и через какие-нибудь четверть часа коляска была подана к крыльцу. В нее было запряжено четыре худощавых, но, должно быть, чрезвычайно шустрых коней. Человек пять людей, одетых в черкесские чапаны и с нагайками, окружали ее. Александр Иванович заставил
сесть рядом с собою Вихрова, а напротив Живина и Доброва. Последний что-то очень уж облизывался.
Окончив письмо, она послала служителя взять себе карету, и, когда
та приведена была, она сейчас же
села и велела себя везти в почтамт; там она прошла в отделение, где принимают письма, и отдала чиновнику написанное ею письмо.
Самовар с приготовленным в нем глинтвейном внес сам хозяин. Вихров
сел на пустое место перед столом; лицо у него в одно и
то же время было грустное и озлобленное.
— Ну вот это благодарю, — сказал
тот, а потом
сел и опять принялся починивать сапоги.
— А! — произнес многозначительно полковник. — Ну, этого, впрочем, совершенно достаточно, чтобы подпасть обвинению, — время теперь щекотливое, — прибавил он, а сам встал и притворил дверь из кабинета. — Эти господа, — продолжал он,
садясь около Вихрова и говоря почти шепотом, — господа эти, наши старички,
то делают, что уму невообразимо, уму невообразимо! — повторил он, ударив себя по коленке.
— Здравствуйте, Вихров! — говорил он, привставая и осматривая Вихрова с головы до ног: щеголеватая и несколько артистическая наружность моего героя, кажется, понравилась Плавину. — Что вы, деревенский житель, проприетер [Проприетер — собственник, владелец (франц.).], богач? — говорил он, пододвигая стул Вихрову, сам
садясь и прося и его
то же сделать.
— Ни
то, ни се, — отвечал Вихров,
садясь около Юлии.
Та в карете по-прежнему
села далеко, далеко от него, и, только уж подъезжая к дому, тихо проговорила...
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в
селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к
тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил».
Жрец Фемиды, обругав еще раз земскую полицию, отправился и через несколько минут прислал требуемое от него дело, а Вихров между
тем, написав к доктору отношение, чтобы
тот прибыл для освидетельствования тела умершей крестьянки Анны Петровой, сам, не откладывая времени,
сел в почтовую повозку и поехал.
Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно
тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в
село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
Доктор между
тем потребовал себе воды; с чрезвычайно серьезною физиономией вымыл себе руки, снял с себя фартук, уложил все свои инструменты в ящик и, не сказав Вихрову ни слова, раскланялся только с ним и,
сев в свой тарантасик, сейчас уехал.
— Ну, положите, братцы, в гроб покойницу и снесите ее в
село, — сказал было Вихров понятым; но
те решительно возопияли против
того.
Причащался, исповедывался перед
тем, ей-богу, что смеху было, — с своим, знаете, желтым воротником и саблишкой
сел он, наконец, в свой экипаж, — им эти желтые воротники на смех, надо быть, даны были; поехали мы, а он все охает: «Ах, как бы с командой не разъехаться!» — команду-то, значит, вперед послал.
— Нет, не
то что подозреваю, — отвечал священник угрюмо, — а что если остановитесь в другом месте,
то болтовня сейчас пойдет по
селу: что чиновник приехал!.. Они, пожалуй, и остерегутся, и не соберутся к заутрени.
— Все запишут! — отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в
село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник
то на
того,
то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и
тот поэтому шел невдалеке от них, а когда
те расходились несколько, он говорил им...
В одном предписании в самом деле было сказано: на моленную в
селе Корчакове оставить незапечатанною и отдать ее в ведение и под присмотр земской полиции с
тем, чтобы из оной раскольниками не были похищаемы и разносимы иконы ».
Вихров лучше уже решился исполнить ее желание,
тем более, что и есть ему хотелось. Он
сел и начал закусывать. Становая, очень довольная этим, поместилась рядом с ним и положила ему руку на плечо.
— Поедемте-с! — отвечал
тот покорно; но, когда они
сели в тарантас, он проговорил несмело...
— Это, сударыня, куда вы ушли? Пожалуйте сюда и извольте
садиться на ваше место! — проговорил он и подвел ее к
тому месту, на котором она сидела до его прихода.
Вихров сейчас же после
того собрался, и когда раскланялся с молодыми и вышел в переднюю,
то m-lle Катишь, в бурнусе и шляпке, дожидалась уже его там. Без всякого предложения, она
села первая в его коляску и, когда они отъехали, начала несколько насмешливым голосом...
С
тем же серьезным лицом, как и вчера, она
села в экипаж и начала приказывать кучеру, куда ехать: «Направо, налево!» — говорила она повелительным голосом.
И Иван
садился, но все-таки продолжал держать себя в несколько трусливой позе. Наконец, Вихрову этот подобострастный вид его стал наскучать — и он решился ободрить его, хоть и предчувствовал, что Иван после
того сейчас же нос подымет и, пожалуй, опять пьянствовать начнет; но, как бы
то ни было, он раз сказал ему...
Тот действительно повернулся и побежал, и забежал в самую даль поля и
сел там в рожь.
— Хорошо! — отвечала Юлия опять с усмешкою и затем подошла и
села около m-me Эйсмонд, чтобы повнимательнее ее рассмотреть; наружность Мари ей совершенно не понравилась; но она хотела испытать ее умственно — и для этой цели заговорила с ней об литературе (Юлия единственным мерилом ума и образования женщины считала
то, что говорит ли она о русских журналах и как говорит).
Женичка, как только вскочил в лодку, сейчас же убежал к лодочнику и стал с любопытством смотреть, как
тот разводил на носу огонь. Симонов, обернувшись спиной к Вихрову и Мари,
сел грести. Лодка тронулась.