Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Чтоб вас черт побрал с вашим ревизором
и рассказами!
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко
и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три
рассказа страшные
И горячо заспорили
О том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный
и зажиточный...
Негромко
и неторопко
Повел
рассказ Ионушка
«О двух великих грешниках»,
Усердно покрестясь.
Потешные
О детстве
и о младости,
Да
и о самой старости
Рассказы у него
(Придешь, бывало, к барину,
Ждешь, ждешь…
Пускай
рассказ летописца страдает недостатком ярких
и осязательных фактов, — это не должно мешать нам признать, что Микаладзе был первый в ряду глуповских градоначальников, который установил драгоценнейший из всех административных прецедентов — прецедент кроткого
и бесскверного славословия.
Стало быть, если допустить глуповцев рассуждать, то, пожалуй, они дойдут
и до таких вопросов, как, например, действительно ли существует такое предопределение, которое делает для них обязательным претерпение даже такого бедствия, как, например, краткое, но совершенно бессмысленное градоправительство Брудастого (см. выше
рассказ"Органчик")?
Вот это-то обстоятельство именно
и причинило погибель Иванова,
рассказ о которой, впрочем, существует в двух совершенно различных вариантах.
Из
рассказов летописца видно, что они
и рады были не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в чем заключается бунт.
Начались справки, какие меры были употреблены Двоекуровым, чтобы достигнуть успеха в затеянном деле, но так как архивные дела, по обыкновению, оказались сгоревшими (а быть может,
и умышленно уничтоженными), то пришлось удовольствоваться изустными преданиями
и рассказами.
Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны)
и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии
и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее
и образнее, нежели даже
рассказы «Летописца».
[Издатель почел за лучшее закончить на этом месте настоящий
рассказ, хотя «Летописец»
и дополняет его различными разъяснениями.
Из
рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории
и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом.
—
И доколе не растерзали ее псы, весь народ изгиб до единого! — заключил батюшка свой
рассказ.
Таково начало летописного
рассказа,
и хотя далее следует перерыв
и летописец уже не возвращается к воспоминанию о картине, но нельзя не догадываться, что воспоминание это брошено здесь недаром.
Так начинает свой
рассказ летописец
и затем, сказав несколько слов в похвалу своей скромности, продолжает...
Положа руку на сердце, я утверждаю, что подобное извращение глуповских обычаев было бы не только не полезно, но даже положительно неприятно.
И причина тому очень проста:
рассказ летописца в этом виде оказался бы несогласным с истиною.
Сверх того, издателем руководила
и та мысль, что фантастичность
рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения
и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже
и теперь послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.
Историю этих ошеломлений летописец раскрывает перед нами с тою безыскусственностью
и правдою, которыми всегда отличаются
рассказы бытописателей-архивариусов.
Слушая столь знакомые
рассказы Петрицкого в столь знакомой обстановке своей трехлетней квартиры, Вронский испытывал приятное чувство возвращения к привычной
и беззаботной петербургской жизни.
— Ну, а ты что делал? — спросила она, глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие. Но, чтобы не помешать ему всё рассказать, она скрыла свое внимание
и с одобрительной улыбкой слушала его
рассказ о том, как он провел вечер.
По
рассказам Вареньки о том, что делала мадам Шталь
и другие, кого она называла, Кити уже составила себе план будущей жизни.
Она видела, что Алексей Александрович хотел что-то сообщить ей приятное для себя об этом деле,
и она вопросами навела его на
рассказ. Он с тою же самодовольною улыбкой рассказал об овациях, которые были сделаны ему вследствие этого проведенного положения.
В середине
рассказа старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять заскрипели,
и на двор въехали работники с поля с сохами
и боронами. Запряженные в сохи
и бороны лошади были сытые
и крупные. Работники, очевидно, были семейные: двое были молодые, в ситцевых рубахах
и картузах; другие двое были наемные, в посконных рубахах, — один старик, другой молодой малый. Отойдя от крыльца, старик подошел к лошадям
и принялся распрягать.
Обдумав всё, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья
и долго не мог удержаться от смеха, слушая
рассказ Вронского о том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела,
и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
Левин сидел, слушая
рассказы доктора о шарлатане магнетизере,
и смотрел на пепел его папироски.
Он слушал
рассказ доктора
и понимал его.
Она никогда не чувствовала себя столь униженною, как в ту минуту, когда, призвав комиссионера, услышала от него подробный
рассказ о том, как он дожидался
и как потом ему сказали: «ответа никакого не будет».
Поколебавшись между воспоминаниями
и рассказами о стрельбе, о собаках, о прежних охотах, разговор напал на заинтересовавшую всех тему.
Что за оказия!.. но дурной каламбур не утешение для русского человека,
и я, для развлечения, вздумал записывать
рассказ Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он будет первым звеном длинной цепи повестей; видите, как иногда маловажный случай имеет жестокие последствия!..
Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушел в свою комнату. Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; хотя, по
рассказу штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар
и чайник.
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых, а он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились,
и, если хотите, я расскажу: это целая история… Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек, достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный
рассказ.
Большая часть лекций состояла в
рассказах о том, что ожидает впереди человека на всех поприщах
и ступенях государственной службы
и частных занятий.
Он не мог понять, как подобное обстоятельство не пришло ему в самом начале
рассказа,
и сознался, что совершенно справедлива поговорка: «Русский человек задним умом крепок».
Тем, что почтмейстер хвалит «Ланкастерову школу», Гоголь подчеркивает некоторое его «вольнодумство», проявляющееся
и в
рассказе о капитане Копейкине.] взаимного обученья.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время
рассказа его повести, уже проснулся
и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый
и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути
и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Андрей Иванович подумал, что это должен быть какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который ездит по России затем, чтобы собирать какие-нибудь растения или даже предметы ископаемые. Он изъявил ему всякую готовность споспешествовать; предложил своих мастеров, колесников
и кузнецов для поправки брички; просил расположиться у него как в собственном доме; усадил обходительного гостя в большие вольтеровские <кресла>
и приготовился слушать его
рассказ, без сомнения, об ученых предметах
и естественных.
Но я отстал от их союза
И вдаль бежал… Она за мной.
Как часто ласковая муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного
рассказа!
Как часто по скалам Кавказа
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн отцу миров.
Когда прибегнем мы под знамя
Благоразумной тишины,
Когда страстей угаснет пламя
И нам становятся смешны
Их своевольство иль порывы
И запоздалые отзывы, —
Смиренные не без труда,
Мы любим слушать иногда
Страстей чужих язык мятежный,
И нам он сердце шевелит.
Так точно старый инвалид
Охотно клонит слух прилежный
Рассказам юных усачей,
Забытый в хижине своей.
Зато
и пламенная младость
Не может ничего скрывать.
Вражду, любовь, печаль
и радость
Она готова разболтать.
В любви считаясь инвалидом,
Онегин слушал с важным видом,
Как, сердца исповедь любя,
Поэт высказывал себя;
Свою доверчивую совесть
Он простодушно обнажал.
Евгений без труда узнал
Его любви младую повесть,
Обильный чувствами
рассказ,
Давно не новыми для нас.
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды: страшные
рассказыЗимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был
и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
А где, бишь, мой
рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.
И княгиня, наклонившись к папа, начала ему рассказывать что-то с большим одушевлением. Окончив
рассказ, которого я не слыхал, она тотчас засмеялась
и, вопросительно глядя в лицо папа, сказала...
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее
рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание;
и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова...
Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим
рассказом, стал утешать
и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот страшный сон,
и слезы полились уже от другой причины.
Потом сели кругами все курени вечерять
и долго говорили о делах
и подвигах, доставшихся в удел каждому, на вечный
рассказ пришельцам
и потомству.
В чести был он от всех козаков; два раза уже был избираем кошевым
и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился
и не бывал ни в каких походах; не любил тоже
и советов давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая
рассказы про всякие бывалые случаи
и козацкие походы.
Женщина рассказала печальную историю, перебивая
рассказ умильным гульканием девочке
и уверениями, что Мери в раю. Когда Лонгрен узнал подробности, рай показался ему немного светлее дровяного сарая,
и он подумал, что огонь простой лампы — будь теперь они все вместе, втроем — был бы для ушедшей в неведомую страну женщины незаменимой отрадой.
Рассказ Меннерса, как матрос следил за его гибелью, отказав в помощи, красноречивый тем более, что умирающий дышал с трудом
и стонал, поразил жителей Каперны.
Рассказывал Лонгрен также о потерпевших крушение, об одичавших
и разучившихся говорить людях, о таинственных кладах, бунтах каторжников
и многом другом, что выслушивалось девочкой внимательнее, чем, может быть, слушался в первый раз
рассказ Колумба о новом материке.
Оканчивая
рассказ, она собрала ужинать; поев
и выпив стакан крепкого кофе, Лонгрен сказал...