Неточные совпадения
Всего несколько дней назад Хионии Алексеевне представлялся удобный случай к этому, но она не
могла им воспользоваться, потому что тут была замешана его сестра, Анна Павловна; а Анна Павловна, девушка хотя и не первой молодости и считает
себя передовой, но… и т. д. и т. д.
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить
себе не
можете! Купцы его просто на руках носят… И какое остроумие! Недавно на обвинительную речь прокурора он ответил так: «Господа судьи и господа присяжные… Я
могу сравнить речь господина прокурора с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек и
мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о
себе, Сергей Александрыч.
— Ведь вы
себе представить не
можете, Марья Степановна, какие гордецы все эти Ляховские и Половодовы!.. Уж поверьте мне, что они теперь мечтают… да, именно мечтают, что вот приехал Привалов да прямо к ним в руки и попал…
—
Может быть, я заставил вас сделать лишние издержки? — спрашивал Привалов. — Тогда позвольте мне оставить все вещи за
собой.
Подозревать, что своим намеком Веревкин хотел прибавить
себе весу, — этого Привалов не
мог по многим причинам: раз — он хорошо относился к Веревкину по университетским воспоминаниям, затем Веревкин был настолько умен, что не допустит такого грубого подходца; наконец, из слов Веревкина, которыми он рекомендовал
себя, можно вывести только то, что он сразу хотел поставить
себя начистоту, без всяких недомолвок.
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится все это — я еще теперь не
могу вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично
себе…
Александр Павлыч, наоборот, не
мог похвалиться особенно покойной ночью: он долго ворочал на постели свои кости и несколько раз принимался тереть
себе лоб, точно хотел выскоблить оттуда какую-то идею.
Это утро сильно удивило Антониду Ивановну: Александр Павлыч вел
себя, как в то время, когда на сцене был еще знаменитый косоклинный сарафан. Но приступ мужниной нежности не расшевелил Антониду Ивановну, — она не
могла ему отвечать тем же.
—
Может быть, буду и золотым, если вы это время сумеете удержать Привалова именно здесь, на Урале. А это очень важно, особенно когда старший Привалов объявит
себя несостоятельным. Все дело можно будет испортить, если упустить Привалова.
«А
может быть, Зося еще пригодится когда-нибудь, — решил Половодов про
себя, хрустя пальцами. — Только вот это проклятое девичество все поперек горла стоит».
— Вы приехали как нельзя более кстати, — продолжал Ляховский, мотая головой, как фарфоровый китаец. — Вы, конечно, уже слышали, какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь. Профессор Тидеман — такой прекрасный человек… Я имею о нем самые отличные рекомендации. Мы как раз кончили с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь
можем приступить прямо к делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право, так рад, так рад вас видеть у
себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и займемся!..
— Я не буду говорить о
себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте
себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не
может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние
может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Может быть, это самая простая психическая близорукость у
себя дома людей, слишком дальнозорких вне этого дома.
— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась о вас! Вы
себе представить не
можете… Давно рвалась к вам, да все проклятые дела задерживали: о том позаботься, о другом, о третьем!.. Просто голова кругом… А где мамаша? Молится? Верочка, что же это вы так изменились? Уж не хвораете ли, mon ange?..
— Так я и знала… Она останется верна
себе до конца и никогда не выдаст
себя. Но ведь она не
могла не видеть, зачем вы пришли к нам? Тем более что ваша болезнь, кажется, совсем не позволяет выходить из дому.
— Все эти недоразумения, конечно, должны пройти сами
собой, — после короткой паузы сказала она. — Но пока остается только ждать… Отец такой странный… малодушествует, падает духом… Я никогда не видала его таким.
Может быть, это в связи с его болезнью,
может быть, от старости. Ведь ему не привыкать к подобным превращениям, кажется…
«Недаром Костя ушел из этого дома», — не раз думала девушка в своем одиночестве и даже завидовала брату, который в качестве мужчины
мог обставить
себя по собственному желанию, то есть разом и безнаказанно стряхнуть с
себя все обветшалые предания раскольничьего дома.
— Ах, я, право, совсем не интересуюсь этим Приваловым, — отозвалась Хиония Алексеевна. — Не рада, что согласилась тогда взять его к
себе на квартиру. Все это Марья Степановна… Сами знаете, какой у меня характер: никак не
могу отказать, когда меня о чем-нибудь просят…
Почтенная дама не
могла вынести даже одной мысли, что эта Хина, кажется, мечтает устраивать у
себя такие же soirees, как она, Агриппина Филипьевна.
Хиония Алексеевна готова была даже заплакать от волнения и благодарности. Половодова была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как унаследовала от своей maman. Сама Антонида Ивановна разгорелась на морозе румянцем во всю щеку и была так заразительно свежа сегодня, точно разливала кругом
себя молодость и здоровье. С этой женщиной ворвалась в гостиную Хионии Алексеевны первая слабая надежда, и ее сердце задрожало при мысли, что,
может быть, еще не все пропало, не все кончено…
— Нет, Николай Иваныч, из такой поездки ровно ничего не выйдет… Поверьте мне. Я столько лет совершенно напрасно прожил в Петербурге и теперь только
могу пожалеть и
себя и даром потраченное время. Лучше будем сидеть здесь и ждать погоды…
— Это, голубчик, исключительная натура, совершенно исключительная, — говорил Бахарев про Лоскутова, — не от мира сего человек… Вот я его сколько лет знаю и все-таки хорошенько не
могу понять, что это за человек. Только чувствуешь, что крупная величина перед тобой. Всякая сила дает
себя чувствовать.
— Да, с этой стороны Лоскутов понятнее. Но у него есть одно совершенно исключительное качество… Я назвал бы это качество притягательной силой, если бы речь шла не о живом человеке. Говорю серьезно… Замечаешь, что чувствуешь
себя как-то лучше и умнее в его присутствии;
может быть, в этом и весь секрет его нравственного влияния.
Зося сделалась необыкновенно внимательна в последнее время к Надежде Васильевне и часто заезжала навестить ее, поболтать или увезти вместе с
собой кататься. Такое внимание к подруге было тоже новостью, и доктор не
мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно новой мебелью, очень скромной и тоже «серьезной».
Доктор был глубоко убежден, что Зося совсем не любила Лоскутова и даже не
могла его полюбить, а только сама уверила
себя в своей любви и шаг за шагом довела
себя до рокового объяснения.
— Буду с вами откровенна, — продолжала расходившаяся Хина, заглядывая в глаза Половодовой. — Ведь я вас знала, mon ange, еще маленькой девочкой и
могу позволить
себе такую откровенность… Да?
«Чего же мне бояться? — тысячу раз задавала
себе вопрос Надежда Васильевна. — Я совершеннолетняя и
могу располагать
собой…»
Почему женщина, устраненная от всякой общественной деятельности, даже у
себя дома не имеет своего собственного угла, и ее всегда
могут выгнать из дому отец, братья, муж, наконец собственные сыновья?
Нынешний пост четверги Агриппины Филипьевны заставляли говорить о
себе положительно весь город, потому что на них фигурировал Привалов. Многие нарочно приезжали затем только, чтобы взглянуть на этот феномен и порадоваться счастью Агриппины Филипьевны, которая так удивительно удачно пристраивала свою младшую дочь. Что Алла выходит за Привалова — в этом
могли сомневаться только завзятые дураки.
—
Могу вас уверить, что серьезного ничего не было… Просто были детские воспоминания; затем сама Надежда Васильевна все время держала
себя с Приваловым как-то уж очень двусмысленно; наконец, старики Бахаревы помешались на мысли непременно иметь Привалова своим зятем. Вот и все!..
Имя Надежды Васильевны больше не произносилось в бахаревском доме, точно оно
могло внести с
собой какую-то заразу.
Все эти гости были самым больным местом в душе Привалова, и он никак не
мог понять, что интересного
могла находить Зося в обществе этой гуляющей братии. Раз, когда Привалов зашел в гостиную Зоси, он сделался невольным свидетелем такой картины: «Моисей» стоял в переднем углу и, закрывшись ковром, изображал архиерея, Лепешкин служил за протодьякона, а Половодов, Давид, Иван Яковлич и горные инженеры представляли
собой клир. Сама Зося хохотала как сумасшедшая.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она
могла бы назвать
себя совсем счастливой, если бы не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
Доверчивый и простодушный, полный юношеских сил, молодой Бахарев встречается с опытной куртизанкой Колпаковой, которая зараз умела вести несколько любовных интриг; понятно, что произошло от такой встречи; доверчивый, пылкий юноша не
мог перенести раскрывшейся перед ним картины позорного разврата и в минуту крайнего возбуждения, сам не отдавая
себе отчета, сделал роковой выстрел.
Почему ей не хотелось ехать в Гарчики — Надежда Васильевна сама не
могла дать
себе обстоятельного ответа, а просто у нее, как говорится, не лежала душа к мельнице.
— Хорошо… Только трезвый я не
могу говорить с вами по душе, откровенно, а теперь это для меня единственное спасение. Я часто упрекаю
себя за свою болтовню, но мне так тяжело…
Но чего Надежда Васильевна никак не
могла понять, так это отношений Привалова к Половодовой, этой пустой светской барыне, кроме своей красивой внешности не имевшей за
собой решительно ничего.
Я так отчетливо представляю
себе картину, что
мог бы изложить ее при помощи математических формул или, еще лучше, музыкальными аккордами.
Теперь он
мог воспользоваться произведенной Половодовым растратой в своих интересах, да и хлопотать
мог уже не от
себя только лично, но и от брата Тита.
— Если вы не заботитесь о
себе, то подумайте о вашей дочери, — говорил доктор, когда Надежда Васильевна не хотела следовать его советам. — Больному вы не принесете особенной пользы, а
себя можете окончательно погубить. Будьте же благоразумны…
— У меня есть до вас большая просьба. Я уеду надолго,
может быть, на год. Если бы вы согласились помогать Илье Гаврилычу в нашем деле, я был бы совершенно спокоен за все. Мне необходимо такое доверенное лицо, на которое я
мог бы положиться как на самого
себя.
Маленький диссонанс, особенно на первое время, вносили в эту жизнь родственные отношения к Веревкиным, к которым Бахарев никак не
мог привыкнуть, и даже Верочка, уживавшаяся со всем и со всеми, чувствовала
себя не в своей тарелке в присутствии Ивана Яковлича или Агриппины Филипьевны.
Тебя удивляет и,
может быть, оскорбляет моя стариковская откровенность, но войди в мое положение, деточка, поставь
себя на мое место; вот я старик, стою одной ногой в могиле, целый век прожил, как и другие, с грехом пополам, теперь у меня в руках громадный капитал…