Неточные совпадения
Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишия, которые всех нас восхитили. Жаль, что не
могу припомнить этого первого поэтического его лепета. Кошанский взял рукопись к
себе. Это было чуть ли не в 811-м году, и никак не позже первых месяцев 12-го. Упоминаю об этом потому, что ни Бартенев, ни Анненков ничего об этом не упоминают. [П. И. Бартенев — в статьях о Пушкине-лицеисте («Моск. ведом.», 1854). П. В. Анненков — в комментариях к Сочинениям Пушкина. Стих. «Роза» — 1815 г.]
На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: «Пусть пишет, уж так и быть, я беру на
себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это было в последний раз. «La vieille est peut-être enchantée de la méprise du jeune homme, entre nous soit dit», [Между нами: старая дева, быть
может, в восторге от ошибки молодого человека (франц.).] — шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту.
Не знаю, к счастию ли его, или несчастию, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я,
может быть, увлек бы его с
собою.
Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы он, наконец, настоящим образом взглянул на
себя и понял свое призвание. Видно, впрочем, что не
могло и не должно было быть иначе; видно, нужна была и эта разработка, коловшая нам, слепым, глаза.
Не заключайте, пожалуйста, из этого ворчанья, чтобы я когда-нибудь был спартанцем, каким-нибудь Катоном, — далеко от всего этого: всегда шалил, дурил и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил это стихами ко мне; но при всей моей готовности к разгулу с ним хотелось, чтобы он не переступал некоторых границ и не профанировал
себя, если можно так выразиться, сближением с людьми, которые, по их положению в свете,
могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень.
Преследуемый мыслию, что у меня есть тайна от Пушкина и что,
может быть, этим самым я лишаю общество полезного деятеля, почти решался броситься к нему и все высказать, зажмуря глаза на последствия. В постоянной борьбе с самим
собою, как нарочно, вскоре случилось мне встретить Сергея Львовича на Невском проспекте.
Я страдал за него, и подчас мне опять казалось, что,
может быть, Тайное общество сокровенным своим клеймом поможет ему повнимательней и построже взглянуть на самого
себя, сделать некоторые изменения в ненормальном своем быту.
Опять я в Москве, любезнейший Пушкин, действую снова в суде. — Деньги твои возвращаю: Вяземская их не берет, я у
себя оставить не
могу; она говорит, что получит их от одесского приятеля, я говорю, что они мне не следуют. Приими их обратно, — я никак благоразумнее не умею поступить с ними.
Об
себе я ничего особенного не имею вам сказать,
могу только смело вас уверить, что, каково бы ни было мое положение, я буду уметь его твердо переносить и всегда найду в
себе такие утешения, которых никакая человеческая сила не в состоянии меня лишить.
В первом вашем письме вы изложили весь ваш быт и сделали его как бы вновь причастным семейному вашему кругу. К сожалению, он не
может нам дать того же отчета — жизнь его бездейственная, однообразная! Живет потому, что провидению угодно, чтоб он жил; без сего убеждения с трудом бы понял, к чему ведет теперешнее его существование. Впрочем, не огорчайтесь: человек, когда это нужно, находит в
себе те силы, которые и не подозревал; он собственным опытом убедился в сей истине и благодарит бега.
Про
себя он ничего не
может вам сказать особенного.
Как же вы хотите, чтоб я позволил
себе мечты и вообразил, что
могу упрочить чье-либо счастие и что память обо мне возбуждает что-нибудь, кроме сердечного сострадания к теперешнему моему положению, не совсем обыкновенному?
Сколько
могу, стараюсь оправдать хорошее их мнение на счет мой собственно. Мне кажется, что, заботясь быть как можно ровнее в расположении духа, это единственный способ быть сносным для других и для
себя, особенно в нашем здешнем положении…
С самого выезда из Петровского все еще не
могу войти в
себя.
Подумай о том, что я тебе говорю, и действуй через твоих родных, если не найдешь в
себе какого-нибудь препятствия и если желания наши, равносильные,
могут быть согласованы, как я надеюсь.
Не
могу простить
себе, что не умел настоять при разлуке: она слишком тяжела, чтобы не постараться скорее прекратить ее.
Нечто похожее на состояние Ивана Васильевича: ты
можешь представить, как мне странно самому находить это сходство и не уметь пересилить
себя.
Прискорбно слышать, что вы нездоровы, — в утешение
могу только сказать, что я сам с приезда сюда никак не
могу войти в прежнюю свою колею: ужасное волнение при прежнем моем биении сердца не дает мне покоя; я мрачен, как никогда не бывал, несносен и
себе и другим.
Не
могу представить
себе Александра Крюкова с чашечкой — туда же стремящегося…
В Урике я с Ф. Б. много толковал про вас — от него и Кар. Карловны получал конфиденции. Как-то у них идет дело с Жозефиной Адамовной, молодой супругой Александра? Много от нее ожидать нельзя для Нонушки. Она недурна
собой, но довольно проста и, кажется, никогда наставницей не
может быть…
Там, по словам Бобрищева-Пушкина, есть опытный, хороший доктор, который,
может быть, найдет возможность помочь мне чем-нибудь вдобавок к гидропатии, которою я теперь
себя неутомимо лечу…
Понимаю, что вам
может иногда приходить на сердце желание не обременять отца и братьев необходимыми на вас издержками…», но «от нас всегда зависит много уменьшить наши издержки», — поучает своего корреспондента И. Д. Якушкин и переходит к моральной стороне вопроса: «Во всяком положении есть для человека особенное назначение, и в нашем, кажется, оно состоит в том, чтобы сколько возможно менее хлопотать о самих
себе.
Гораздо простее ничего не делать, тем более что никто из нас не вправе этого требовать, состоя на особенном положении, как гвардия между ссыльными, которые между тем
могут свободно переезжать по краю после известного числа лет пребывания здесь и даже с самого привода получают билет на проживание там, где
могут найти
себе источник пропитания, с некоторым только ограничением, пока не убедится общество в их поведении.
С этой почтой было письмо от родных покойного Вильгельма, по которому можно надеяться, что они будут просить о детях. Я уверен, что им не откажут взять к
себе сирот, а
может быть, и мать пустят в Россию. Покамест Миша учится в приходском училище. Тиночка милая и забавная девочка. Я их навещаю часто и к
себе иногда зазываю, когда чувствую
себя способным слушать шум и с ними возиться.
Какой же итог всего этого болтания? Я думаю одно, что я очень рад перебросить тебе словечко, — а твое дело отыскивать меня в этой галиматье. Я совершенно тот же бестолковый, неисправимый человек, с тою только разницею, что на плечах десятка два с лишком лет больше.
Может быть, у наших увидишь отъезжающих, которые везут мою рукопись, ты
можешь их допросить обо мне, а уж я, кажется, довольно тебе о
себе же наговорил.
Крепко вас обнимаю за
себя и за всех наших допотопных. Старики держатся, хоть иногда и кряхтят. Иначе не
может быть, когда такая хронология, не выдерживающая благоразумной критики.
Может быть, это мука, в которой я не даю
себе отчета, знаю только, что мне с ней ловко и ни малейшей занозы против кого бы то ни было.
…Я так высоко перед
собой, то есть перед мужчиной, ставлю женщину, что никогда не позволю
себе думать, чтоб она
могла быть виновата. Это изящное создание всеми обречено на жертвы, а я в этом случае хочу быть исключением. Поклоняюсь ей и буду поклоняться. Это не слова, а глубокое убеждение, в котором все сильнее и сильнее убеждаюсь…
Переписка моя приняла огромные размеры. Настройте
себя, как вы настраиваете виолончель, — вам это, должно быть, гораздо легче, нежели мне. Я бросил еще в Лицее учиться на скрипке, потому что никак не
мог ее настроить…
С Далем я ратоборствую о грамотности. Непременно хотелось уяснить
себе, почему он написал статью, которая всех неприятно поразила. Вышло недоразумение, но все-таки лучше бы он ее не писал, если не
мог, по некоторым обстоятельствам, написать, как хотел и как следовало. Это длинная история…