Неточные совпадения
Нужно сказать вам, что сам по
себе Блинов, пожалуй, и не так страшен, как
может показаться, но он находится под влиянием одной особы, которая, кажется, предубеждена против вас и особенно против Сахарова.
От
себя пока сказать ничего не
могу об этой особе, которая теперь вертит Блиновым, но есть кой-какие обстоятельства, которые оказывают, что эта особа уже имеет сношения с Тетюевым.
А там, в глубине души, сосет этакий дьявольский червяк: ведь ты умнее других, ведь ты бы
мог быть и тем-то, и тем-то, ведь и счастье
себе своими руками загубил.
Прозоров страшно горевал о жене, рвал на
себе волосы и неистовствовал, клялся для успокоения ее памяти исправиться, но не
мог никак освободиться от влияния Раисы Павловны, которая не выпускала его из своих рук.
После этого нравоучения Родион Антоныч поднялся к
себе наверх, в кабинет, бережно снял камлотовую крылатку, повесил ее в угол на гвоздик и посмотрел кругом взглядом человека, который что-то потерял и даже не
может припомнить хорошенько, что именно.
Тетюев рвал на
себе волосы, когда заходила речь о Куржаке, но поделать с последовательной политикой Родиона Антоныча ничего не
мог.
— Отстаньте, пожалуйста, Демид Львович! Вы все шутите… А я вам расскажу другой случай: у меня была невеста — необыкновенное создание! Представьте
себе, совершенно прозрачная женщина… И как случайно я узнал об этом! Нужно сказать, что я с детства страдал лунатизмом и
мог видеть с закрытыми глазами. Однажды…
— Ватки бы подложить да пажиком бы и показать. Хе-хе. Они точно что из
себя субтильные, а
может, это и нужно будет. Господская душа — потемки, сударыня. Ах, все я вам забываю доложить, — понизив тон, продолжал Родион Антоныч, — родитель-то Гликерии Витальевны…
Таким образом, детям рудниковых рабочих приходится слишком рано содержать не только самих
себя и свои семьи, но и семью отца, а такой заработок
может дать только одна «гора».
В голове у Раисы Павловны от этих слов все пошло кругом; она бессильно опустилась на ближайшее кресло и только проговорила одно слово: «Воды!» Удар был нанесен так верно и так неожиданно, что на несколько мгновений эта решительная и энергичная женщина совсем потерялась. Когда после нескольких глотков воды она немного пришла в
себя, то едва
могла сказать Родиону Антонычу...
— Посмотрим, как вы будете держать
себя дальше… — грозно шипит «чугунная болванка». — С своей стороны
могу сказать только то, что при первой вашей уступке этой женщине я сейчас же уезжаю в Петербург.
— До этого пока еще не дошло, но и это иметь в виду не мешает. Отчего мы
можем воздерживаться от брака до того времени, пока не составим
себе определенного общественного положения, а рабочий будет плодить детей с шестнадцати лет?
В сущности, собравшаяся сегодня компания, за исключением доктора и Сарматова, представляла
собой сборище людей, глубоко ненавидевших друг друга; все потихоньку тяготели к тому жирному куску, который
мог сделаться свободным каждую минуту, в виде пятнадцати тысяч жалованья главного управляющего, не считая квартиры, готового содержания, безгрешных доходов и выдающегося почетного положения.
— Вот именно это-то и хорошо, что вы ехали для своего дела, другими словами — для
себя, а мое положение совсем неопределенное и почти безнадежное: я хлопочу, работаю, а плодами моих трудов
могут воспользоваться другие…
Они мало в чем сходились между
собой, но не
могли обойтись один без другого, когда дело заходило о том, чтобы послужить миру.
Во-первых, оно всегда
могло быть кончено путем взаимных уступок, миролюбиво; затем, поведение кукарского заводоуправления вызвало недоверие и враждебное к
себе отношение рабочих; наконец вся эта история слишком дорого стоит как рабочим, так и заводовладельцу.
— Ваше превосходительство! я, конечно, маленький человек… даже очень маленький, — заговорил дрогнувшим голосом Родион Антоныч, — и
мог бы сложить с
себя всякую ответственность по составлению уставной грамоты, так как она редактировалась вполне ответственными по своим полномочиям лицами, но я не хочу так делать, потому что, если что и делал, так всегда старался о пользе заводов…
Генерал внимательно слушал эту не совсем правильную речь и про
себя удивился уму Родиона Антоиыча, относительно которого он уже был предупрежден Ниной Леонтьевной, а также и относительно той роли, какую он играл у Раисы Павловны. Этот кукарский Ришелье начинал его интересовать, хотя генерал не
мог преодолеть невольного предубеждения против него.
По необъяснимому психологическому процессу результаты такой критики получались как раз обратные: набоб
мог назвать сотни имен блестящих красавиц, которые затмевали сиянием своей красоты Прозорову, но все эти красавицы теряли в глазах набоба всякую цену, потому что всех их можно было купить, даже такую упрямую красавицу, как Братковская, которая своим упрямством просто поднимала
себе цену — и только.
Эта нечаянная встреча подлила масла в огонь, который вспыхнул в уставшей душе набоба. Девушка начинала не в шутку его интересовать, потому что совсем не походила на других женщин. Именно вот это новое и неизвестное и манило его к
себе с неотразимою силой. Из Луши
могла выработаться настоящая женщина — это верно: стоило только отшлифовать этот дорогой камень и вставить в надлежащую оправу.
Это сближение, однако ж, беспокоило Раису Павловну, которая, собственно, и сама не
могла дать отчета в своих чувствах: с одной стороны, она готовила Лушу не для Прейна, а с другой — в ней отзывалось старое чувство ревности, в чем она сама не хотела сознаться
себе.
Русский немец имел несчастье считать
себя великим гастрономом и вынашивал целых две недели великолепный гастрономический план, от которого
могла зависеть участь всей поездки набоба на Урал, и вдруг сунуло этого Вершинина с его ухой…
— Я… Человек, которого вы не ждете, но который из-за удовольствия видеть вас десять раз
мог сломать
себе шею.
Девушка торопливо вытерла своим платком протянутую мясистую ладонь, которая
могла ее поднять на воздух, как перышко. Она слышала, как тяжело дышал ее собеседник, и опять собрала около ног распустившиеся складки платья, точно защищаясь этим жестом от протянутой к ней сильной руки. В это мгновенье она как-то сама
собой очутилась в железных объятиях набоба, который задыхавшимся шепотом повторял ей...
— Вы сами
себя ставите, а не я… — зашипела «болванка». — Прозоров — ваш университетский товарищ, и вы так поставили
себя с ним, что он совершенно безнаказанно
может делать что хочет.
С логикой кровно обиженной женщины Нина Леонтьевна обрушилась всей силой своего негодования не на Прозорова, а на генерала, поставив ему в вину решительно все, что только
может придумать самая пылкая фантазия, так что в конце концов генерал почувствовал
себя глубоко виновным и даже не решался просить прощения.
После часовой охоты все присели отдохнуть. Началась проверка добычи и оценка достоинств стрелков. Сарматов убил меньше всех, но божился, что в молодости убивал влет ласточек пулей. Майзель расхвалил Brunehaut, которая так и просилась снова в болото; генерал рассматривал с сожалением убитых красивых птичек и удивлялся про
себя, что люди
могут находить приятного в этом избиении беззащитной и жалкой в своем бессилии пернатой твари.
— А если я не желаю ехать дальше?
Могу же я позволить
себе хоть одно желание?
Набоб был любезен, как никогда, шутил, смеялся, говорил комплименты и вообще держал
себя совсем своим человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала
себя не в своей тарелке с глазу на глаз с набобом и
могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки набоба.
— Да, все это так… я не сомневаюсь. Но чем ты мне заплатишь вот за эту гнилую жизнь, какой я жила в этой яме до сих пор? Меня всегда будут мучить эти позорнейшие воспоминания о пережитых унижениях и нашей бедности. Ах, если бы ты только
мог приблизительно представить
себе, что я чувствую! Ничего нет и не
может быть хуже бедности, которая сама есть величайший порок и источник всех других пороков. И этой бедностью я обязана была Раисе Павловне! Пусть же она хоть раз в жизни испытает прелести нищеты!
— Как все это случилось — я сама не
могу дать
себе отчета, — говорила иногда в минуты раздумья Луша, ласкаясь к Прейну.
— Мы люди умные и отлично поймем друг друга, — говорил гнусавым голосом Перекрестов, дергая
себя за бороденку. — Я надеюсь, что разные охи и вздохи для нас совсем лишние церемонии, и мы
могли бы приступить к делу прямо, без предисловий. Нынче и книги без предисловий печатаются: открывай первую страницу и читай.
— Нашла кого ревновать, — презрительно замечала m-lle Эмма. — Да я на такого прощелыгу и смотреть-то не стала бы… Терпеть не
могу мужчин, которые заняты
собой и воображают бог знает что. «Красавец!», «Восторг!», «Очаровал!». Тьфу! А Братковский таращит глаза и важничает. Ему и шевелиться-то лень, лупоглазому… Теленок теленком… Вот уж на твоем месте никогда и не взглянула бы!
— Нет, совсем не то; я хочу только сказать тебе, что нужно беречь
себя и серьезно работать. У тебя будет в руках масса дел и людей, и ты
можешь ими пользоваться по своему усмотрению. А главное…
То-то теперь все переполошились и начнут наперерыв заискивать перед новым временщиком, чтобы удержать за
собой насиженные местечки, а
может быть, и получить новые получше.
На страницах альбома, который перелистывал Тетюев, нашли
себе,
может быть, последний приют самые блестящие полуимена, какие создавали за последние двадцать пять лет такие центры европейской цивилизации, как Париж, Вена, Берлин, Лондон и Петербург.
Раиса Павловна держала
себя, как все женщины высшей школы, торжествуя свою победу между строк и заставляя улыбаться побежденных. Нужно ли добавлять, что в гостиной Раисы Павловны скоро появились Майзель, Вершинин, Сарматов — одним словом, все заговорщики, кроме Яши Кормилицына, который в качестве блаженненького не
мог осилить того, что на его месте сделал бы всякий другой порядочный человек.
— Я, Раиса Павловна,
могу про
себя сказать только одно, — откровенничал Сарматов, целуя руку у Раисы Павловны, — именно, что один раскаявшийся грешник приятнее десяти никогда не согрешивших праведников…
Прейн с своей стороны обещал за Раису Павловну, но никто не брал на
себя ответственности за Нину Леонтьевну, которая теперь в качестве потерпевшей
могла наделать неприятностей всем.
— Если дело пошло на сравнения, так вы
можете сравнить
себя вернее с чирьем… Ну, да дело не в сравнениях, а я пригласила вас по серьезному делу. Именно: поговорить о судьбе Луши, которая дальше не
может оставаться при вас, как это, вероятно, вы и сами понимаете…