Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без
того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею
более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем
более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать
более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в
том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
И вдруг что-то внутри у него зашипело и зажужжало, и чем
более длилось это таинственное шипение,
тем сильнее и сильнее вертелись и сверкали его глаза.
Ободренный успехом первого закона, Беневоленский начал деятельно приготовляться к изданию второго. Плоды оказались скорые, и на улицах города
тем же таинственным путем явился новый и уже
более пространный закон, который гласил тако...
И начал он обдумывать свое намерение, но чем больше думал,
тем более запутывался в своих мыслях.
В
то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них
более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как и
тот, который за минуту перед
тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу,
тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Масса, с тайными вздохами ломавшая дома свои, с тайными же вздохами закопошилась в воде. Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем
более заявляла себя бесстыжесть притязаний,
тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации.
Следовательно, если начать предотвращать эту неизбежную развязку предварительными разглагольствиями,
то не значит ли это еще больше растравлять ее и придавать ей
более ожесточенный характер?
Но в том-то именно и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в
то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию и только слегка позволили себе пособолезновать и попенять на своего
более чем странного градоначальника.
— Тако да видят людие! — сказал он, думая попасть в господствовавший в
то время фотиевско-аракчеевский тон; но потом, вспомнив, что он все-таки не
более как прохвост, обратился к будочникам и приказал согнать городских попов...
Но откупщик пользу
того узаконения ощутил подлинно, ибо когда преемник Беневоленского, Прыщ, вместо обычных трех тысяч потребовал против прежнего вдвое,
то откупщик продерзостно отвечал:"Не могу, ибо по закону
более трех тысяч давать не обязываюсь".
А он между
тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжело храпел. Теперь он был у всех на виду; всякий мог свободно рассмотреть его и убедиться, что это подлинный идиот — и ничего
более.
5. Всякий да содержит в уме своем, что ежели обыватель временно прегрешает,
то оный же еще
того более полезных деяний соделывать может.
Таким образом, когда Беневоленский прибыл в Глупов, взгляд его на законодательство уже установился, и установился именно в
том смысле, который всего
более удовлетворял потребностям минуты.
Не станем описывать дальнейших перипетий этого бедствия,
тем более что они вполне схожи с
теми, которые уже приведены нами выше.
Казалось, за этим сонно-фантастическим миром существовал еще
более фантастический провал, который разрешал все затруднения
тем, что в нем все пропадало, — всё без остатка.
— Если
более ясных доказательств не имеешь,
то не признаю! — столь твердо отвечал помощник градоначальника, что стряпчий защелкал зубами и заметался во все стороны.
Но чем
более рос высокодаровитый юноша,
тем непреоборимее делалась врожденная в нем страсть.
Всего
более его смущало
то, что он не мог дать достаточно твердого определения слову:"права́".
А так как подобное противоестественное приурочение известного к неизвестному запутывает еще
более,
то последствие такого положения может быть только одно: всеобщий панический страх.
Что предположение о конституциях представляло не
более как слух, лишенный твердого основания, — это доказывается, во-первых, новейшими исследованиями по сему предмету, а во-вторых,
тем, что на место Негодяева градоначальником был назначен «черкашенин» Микаладзе, который о конституциях едва ли имел понятие
более ясное, нежели Негодяев.
В сей мысли еще
более меня утверждает
то, что город Глупов по самой природе своей есть, так сказать, область второзакония, для которой нет даже надобности в законах отяготительных и многосмысленных.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было
более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы
то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
По
той же причине они так охотно прилепились и к многобожию: оно казалось им
более сподручным, нежели монотеизм.
Ему бы смешно показалось, если б ему сказали, что он не получит места с
тем жалованьем, которое ему нужно,
тем более, что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только
того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
Одно привычное чувство влекло его к
тому, чтобы снять с себя и на нее перенести вину; другое чувство,
более сильное, влекло к
тому, чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Он говорил
то самое, что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и
более приличного озлобления с другой стороны. Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так что губернский предводитель должен был просить о порядке.
Он не мог потому, что в душе его были требования
более для него обязательные, чем
те, которые заявляли отец и педагог.
Это соображение было
тем более удобно, что молодые ехали тотчас после свадьбы в деревню, где вещи большого приданого не будут нужны.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в
том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал
более и
более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал
более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Степан Аркадьич вращался в Москве в
тех кругах, где введено было это слово, считался там чее́тным человеком и потому имел
более, чем другие, прав на это место.
Но чем
более он слушал фантазию Короля Лира,
тем далее он чувствовал себя от возможности составить себе какое-нибудь определенное мнение.
Но княгине не нравилось это излишество, и ещё
более не нравилось
то, что, она чувствовала, Кити не хотела открыть ей всю свою душу.
Это было ему
тем более неприятно, что по некоторым словам, которые он слышал, дожидаясь у двери кабинета, и в особенности по выражению лица отца и дяди он догадывался, что между ними должна была итти речь о матери.
Анна взялась ходить за нею, но и это не развлекло ее,
тем более что болезнь не была опасна.
При этом известии он с удесятеренною силой почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения к кому-то; но вместе с
тем он понял, что
тот кризис, которого он желал, наступит теперь, что нельзя
более скрывать от мужа, и необходимо так или иначе paзорвать скорее это неестественное положение.
Он взглянул на небо, надеясь найти там
ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней ночи. На небе не было
более ничего похожего на раковину. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер всё умельчающихся и умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с
тою же нежностью, но и с
тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
Он сидел на своем кресле,
то прямо устремив глаза вперед себя,
то оглядывая входивших и выходивших, и если и прежде он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия,
то теперь он еще
более казался горд и самодовлеющ.
Естественное чувство требовало от него оправдаться, доказать ей вину ее; но доказать ей вину значило еще
более раздражить ее и сделать больше
тот разрыв, который был причиною всего горя.
Портрет Анны, одно и
то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо
более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Вронский приехал на выборы и потому, что ему было скучно в деревне и нужно было заявить свои права на свободу пред Анной, и для
того, чтоб отплатить Свияжскому поддержкой на выборах за все его хлопоты для Вронского на земских выборах, и
более всего для
того, чтобы строго исполнить все обязанности
того положения дворянина и землевладельца, которое он себе избрал.
— Я смеюсь, — сказала она, — как смеешься, когда увидишь очень похожий портрет.
То, что вы сказали, совершенно характеризует французское искусство теперь, и живопись и даже литературу: Zola, Daudet. Но, может быть, это всегда так бывает, что строят свои conceptions [концепции] из выдуманных, условных фигур, а потом — все combinaisons [комбинации] сделаны, выдуманные фигуры надоели, и начинают придумывать
более натуральные, справедливые фигуры.
Со времени
того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и
тот его обычный тон представления кого-то был как нельзя
более удобен для его теперешних отношений к жене.
Есть люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы
то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и видеть в нем одно дурное; есть люди, которые, напротив,
более всего желают найти в этом счастливом сопернике
те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного хорошего.
— Так
тем более тебе надо устроить свое положение, если возможно, — сказала Долли.
Но чем ближе он подходил,
тем более она волновалась.
Одно, что он нашел с
тех пор, как вопросы эти стали занимать его, было
то, что он ошибался, предполагая по воспоминаниям своего юношеского, университетского круга, что религия уж отжила свое время и что ее
более не существует.
— Ну, не буду,
тем более, что все знают эти ужасы.