Мещане

Величию и славе Домны Осиповны в продолжение всего наступившего лета пределов не было. На большей части дач, особенно в парке и Сокольниках, было переговорено, что она теперь владетельница пятимиллионного после мужа состояния. Домна Осиповна действительно, сблизясь опять с мужем после разлуки с Бегушевым, успела от Олухова взять домашнее духовное завещание на все его состояние. Тогда она сделала это под величайшим секретом, но в настоящее время духовная эта была уже утверждена судом. Каждый хороший вечер Домна Осиповна каталась в Петровском парке на паре англизированных лошадей в шорах, с кучером и с лакеем в круглых шляпах, с перекинутыми на задок козел их шинелями. Домна Осиповна за границей видела такую моду, и ей очень она понравилась. Сама она одета была в глубокий траур. Около ее экипажа часто, как два адъютанта, скакали верхами Янсутский и Перехватов. Домна Осиповна очень томно и тонно кивала головой встречающимся знакомым. В одну из таких прогулок Домну Осиповну сопровождал один только Янсутский, который сидел с ней в коляске и был, сверх обыкновения, очень молчалив и мрачен.

— Вы не желаете пройтись? — сказал он, когда выехали на шоссе к Петровскому-Разумовскому.

— Пожалуй!.. — сказала Домна Осиповна и не совсем охотно вышла из экипажа.

Они пошли по тропинке. Домна Осиповна заметно старалась не опереживать своей коляски и не отставать от нее.

Янсутский сначала ни слова не говорил и только кусал свои жиденькие усы.

— Домна Осиповна, — произнес он, наконец, — я не очень вам противен?

Домна Осиповна обратила на него удивленные глаза.

— К чему этот вопрос? — проговорила она и вместе с этим вспыхнула.

— Во-первых, вы знаете, к чему этот вопрос, — отвечал Янсутский. — Я человек практический, больших разглагольствований не люблю, и если что говорю, так прямо и правду.

— Ну, не всегда, я думаю, правду!.. — заметила Домна Осиповна.

— Всегда!.. Во всех случаях моей жизни!.. — продолжал Янсутский. — И прежде всего скажу, что как ни чувствительно жиганул меня Хмурин, но я в порядочном денежном положении, почти в миллионе.

«С первого же слова и солгал!» — подумала Домна Осиповна, потупляясь. Она от многих слышала, что Янсутский, напротив, сильно расстроился в делах своих.

— Холостая жизнь мне надоела, — объяснял он далее, — я желаю завести семейный уголок!.. Вы мне давно чрезвычайно нравитесь! Вследствие всех сих и оных обстоятельств я и прошу вас сказать: согласны ли вы отдать мне вашу руку и сердце?

Янсутский хоть и старался говорить комическим тоном, но видно было, что внутри у него кипело.

— Нет, не согласна, — не замедлила ответом Домна Осиповна, произнося эти слова твердым голосом.

— По какой причине?

— По многим!

— Желательно бы знать хоть одну из них.

— Главная та, что вы человек не нежный, а я прежде всего желаю, чтобы муж был нежен со мною и деликатен!..

— Из чего вы заключаете, что я не нежен?

— Господи, я достаточно видела, как вы обращались с Лизой Меровой!

— Вот еще кого привели в пример: Мерову!.. Дуру набитую, которую я никогда и не любил, доказательством чему служит то, что я не женился на ней!.. Что мне мешало?

— Мешало вам не то, а другое…

— Что такое другое?

— То, что она бедна!

Янсутского передернуло.

— А вам я делаю предложение, вы полагаете, оттого, что вы богаты?

— Конечно, отчасти и оттого!

Янсутский на некоторое время замолчал и опять стал кусать свои усы. Видимо, что он соображал, как ему далее вести атаку.

— Но замуж вы, конечно, выйдете и, вероятно, скоро? — спросил он.

— Может быть, — отвечала равнодушным голосом Домна Осиповна.

— Я даже знаю, за кого! — подхватил Янсутский.

— И то может быть!

— За Перехватова, так?

— Почему же именно за Перехватова?.. — полувоскликнула Домна Осиповна и засмеялась.

— Не за Бегушева же? — говорил Янсутский совсем с перекошенным ртом.

— За Бегушева я вышла бы, но он сам не женится на мне!

— К чему такое отчаяние?.. Попробуйте опять заманить его в свои сети!

— Пробовала, и ничего не вышло.

— Пробовали уж?

— Да!

Янсутский на несколько мгновений был сбит с толку.

— Как бы то, впрочем, ни было, но я не советовал бы вам пренебрегать мною!.. — проговорил он мрачным голосом.

— Я вами и не пренебрегаю, а если не иду за вас замуж, то потому, что вы мне не нравитесь настолько, чтобы сделаться вашей женой.

— А Олухов вам когда-то нравился настолько? — спросил Янсутский.

— Нравился!

— А между тем вы очень скоро начали кокетничать с другими молодыми людьми!

Домна Осиповна обиделась: она никогда еще и ни от кого не слыхала подобной дерзости.

— Как вы смеете говорить мне такие вещи!.. — сказала она, и у ней при этом губы немного дрожали и ноздри раздувались.

— Что я вам такое сказал! Вы меня хуже окрестили — отъявленным корыстолюбцем, однако я выслушал!

— Большая разница: вы мужчина, а я женщина!.. Вы не можете позволять себе говорить мне то, что могу я вам!

— Это что еще за новые правила выдумали!.. — возразил Янсутский и засмеялся. — Полноте, пожалуйста, — продолжал он, — мы с вами давно знаем друг друга; если я люблю деньги, так и вы не меньше моего их любите!.. Мы ровня с вами!..

— Не желаю быть ровней вашей ни в чем!.. Одно мнение общества, которое о вас существует!.. — говорила Домна Осиповна, начинавшая совсем выходить из себя.

— Да и вы не знаете, какое о вас мнение!.. Может быть, хуже, чем обо мне!.. — подхватил нагло Янсутский.

Домна Осиповна отвернулась от него и прямо ничего не ответила.

— Хорош бы брак у нас был!.. Еще только заговорили о нем, тиграми какими-то стали друг против друга! — произнесла она как бы больше сама с собой.

— Тогда, может быть, лучше бы было!.. Столковались бы как-нибудь!.. — сказал Янсутский, ядовито усмехаясь. — А вы напрасно меня отталкиваете; по старой дружбе я еще раз вам повторяю: раскаетесь!.. — заключил он с ударением.

— Никогда!.. Наоборот, уверена, что всю жизнь буду хвалить себя! — воскликнула Домна Осиповна.

— Увидите! — пригрозил ей Янсутский и круто повернул назад к парку.

— Вы не желаете, чтобы я вас довезла? — спросила его Домна Осиповна.

— Нет, дорогу я знаю!.. — ответил он грубо и быстро пошел.

Домна Осиповна села в коляску. Лицо у ней было очень сердитое; губы надулись, глаза покрылись туманом гнева, хотя в одном отношении она была довольна этим объяснением: оно окончательно развязывало ее с Янсутским, ужасно ей надоедавшим своим ухаживаньем.

В парк Домна Осиповна не возвращалась, чтобы не встретиться опять с Янсутским, и проехала в Москву через Бутырскую заставу.

— Иван Иванович Перехватов не заезжал ко мне? — был первый ее вопрос, когда она вошла в свою великолепную квартиру.

— Никак нет-с! — отвечал ей вежливо красивый из себя лакей. — Чай готов! — прибавил он негромко.

— Я подожду Ивана Ивановича, — отвечала величественно Домна Осиповна.

День этот был днем установленных вечеров Олуховых, которые Домна Осиповна возобновила по истечении шестимесячного траура; на вечерах этих, впрочем, один только бывал Перехватов, который вскоре и явился.

— Пойдемте пить чай! — сказала ему Домна Осиповна, непродолжительно, но крепко пожав его руку.

— С удовольствием! — подхватил доктор.

Когда Домна Осиповна в сопровождении его проходила в столовую, то в ее походке, в ее богатом туалете, в убранстве чайного стола, на котором блестел серебряный самовар, так и чувствовалось пятимиллионное состояние. Домна Осиповна села на особо приготовленное для нее кресло.

Доктор поместился очень близко к ней и тоже на довольно покойный стул. Домна Осиповна налила ему стакан, а себе небольшую чашку; доктор выпил чай и съел при этом массу печенья.

Домна Осиповна, налив ему еще стакан, откинулась на задок кресел и стала на него томно смотреть.

За этим стаканом доктор выпил третий, четвертый, продолжая пожирать сухари, бисквиты, а также и стоящие на столе фрукты: он был большой чаепиец и сладкоежка!

Домна Осиповна не переставала на него смотреть.

— Вы знаете, что сегодня Янсутский делал мне предложение, — начала она, закуривая пахитоску.

Получив в обладание миллионы, Домна Осиповна начала курить вместо папирос пахитосы; сделала это она, припомнив слова Бегушева, который как-то сказал, что если женщины непременно хотят курить, так курили бы, по крайней мере, испанские пахитосы, а не этот тошнотворный maryland doux! [сладкий мерилендский табак! (франц.).]. Домна Осиповна вообще очень часто припоминала замечания Бегушева; а еще более того употребляла его мысли и фразы в разговорах.

— Янсутский был поэтому у вас? — спросил доктор неторопливым, но не совсем спокойным голосом.

— Был у меня, обедал, напросился, чтобы я взяла его с собой ехать в парк, — надоел мне до невозможности! — говорила Домна Осиповна, помахивая кокетливо своей пахитоской.

Доктор при этом обратил свое внимание на ее кольцо.

— Однако у вас это новинка, — сказал он, указывая на прелестный перстенек с брильянтом, надетый на указательный палец Домны Осиповны.

— Я у мужа в вещах нашла этот брильянтик и велела себе сделать кольцо… Он воды очень хорошей.

— Вода и грань превосходные! — подтвердил доктор.

— Хотите взять его на память себе? — спросила Домна Осиповна.

— Но оно мне и на мизинец не взойдет!.. У вас ручка такая тоненькая, — произнес доктор, усмехаясь.

— Повесьте его, как брелок!.. Дайте мне вашу цепочку!..

И Домна Осиповна, сняв с руки своей перстенек, сама навесила его доктору на цепочку.

Перехватов после того схватил обе ее руки и начал их целовать. Домна Осиповна смотрела уж на него страстно.

— И что же, — воскликнул доктор, — Янсутский у вас здесь делал вам предложение или дорогой?

— Дорогой!.. Но милей всего — с таким нахальством, как будто бы он уверен был, что я буду в восторге от его предложения… Я, разумеется, засмеялась на первые же слова его, и надобно было видеть, как он обозлился. Бегушев в сравнении с ним кроткий ягненок.

Доктор отрицательно покачал головой.

— Не думаю, чтобы Бегушев в сравнении с кем бы ни было мог быть кротким ягненком.

— Но ты забываешь, — обмолвилась Домна Осиповна, — Бегушев человек светский, образованный; он может женщину язвить, убить даже, но говорить сальные дерзости не станет!

— Полагаю, что станет и он! — сказал доктор.

В душе он Бегушева больше даже ненавидел, чем Янсутского.

— Однако кто-то приехал, — проговорила Домна Осиповна, прислушавшись своим чутким ухом. — Неужели Янсутский? — прибавила она уже испуганным тоном.

Но приехал не Янсутский, а граф Хвостиков, который привез с собой Долгова. На последнего Домна Осиповна и доктор взглянули с недоумением: они его совершенно не узнали.

Сии два странника после неудачной попытки у Бегушева целую неделю ездили по Москве и все старались занять денег на задуманную ими газету. К Домне Осиповне граф Хвостиков привел Долгова, как к последнему ресурсу: не ссудит она, все дело пропало, — а потому решился действовать напролом. Что касается Долгова, то он совсем был утомлен, совсем разбит; его славянская натура не имела такого медного лба, как кельтическая кровь графа Хвостикова; он очень хорошо начал сознавать всю унизительность этих поездок. Сверх того, Долгов в этот день утром заезжал к Бегушеву, чтобы узнать от него, не получил ли он ответа от Тюменева. Бегушева он не застал дома и попросил у Прокофия позволения подождать барина. Прокофий позволил ему и даже провел его в кабинет, где Долгов около получаса сидел и, от нечего делать блуждая глазами с предмета на предмет, увидел на столе письмо и в письме этом свою фамилию; не было никакого сомнения, что оно было от Тюменева. Долгов не удержался и прочел письмо, которое оказалось ужасным для него. Тюменев прямо-напрямо бранил Бегушева, что как ему не стыдно рекомендовать на службу подобного пустоголова, как Долгов, и при этом присовокуплял, что Долгов сам неоднократно просил его о месте письмами, написанными с такой синтаксической неправильностью, с такими орфографическими ошибками, что его разве в сторожа только можно взять…

Тут же невдалеке лежал и начатый ответ Бегушева, который Долгов тоже пробежал. Бегушев писал: «Ты — пропитанный насквозь чернилами бюрократ; для тебя скудная ясность изложения и наша спорная грамотность превыше всего; и каким образом ты мог оскорбляться, когда Трахов не принял к себе на службу тобою рекомендованного господина, уже изобличенного в плутовстве, а Долгов пока еще человек безукоризненной честности».

На этом месте Бегушев остановился писать и вышел из дому, чтобы поумерить несколько свой пыл.

Долгов, прочитав письма, решился лучше не дожидаться хозяина: ему совестно было встретиться с ним. Проходя, впрочем, переднюю и вспомнив, что в этом доме живет и граф Хвостиков, спросил, дома ли тот? Ему отвечали, что граф только что проснулся. Долгов прошел к нему. Граф лежал в постели, совершенно в позе беспечного юноши, и с первого слова объявил, что им непременно надобно ехать вечером еще в одно место хлопотать по их делу. Долгов согласился.

— Позвольте вам представить Василия Илларионовича Долгова, — говорил граф, подводя своего друга к Домне Осиповне, которая, не приподнимаясь с места, но довольно приветливо, мотнула им головой.

Оба они уселись.

— Вы видите, Домна Осиповна, перед собой одного из образованнейших людей России, — начал граф, указывая на Долгова.

Домна Осиповна, для выражения чего-то, опять мотнула головой.

— Начну с языков: Василий Илларионович знает в совершенстве латинский, греческий, говорит по-испански, по-французски, по-английски…

— Нет, я по-английски плохо знаю!.. — отвечал Долгов.

— Однако вы читаете Шекспира в подлиннике, — сказал граф Хвостиков. — И такой человек у нас без всякой деятельности существует; сидит у себя в деревне и свистит в ноготок!

— Это очень жаль! — сказала с величавым участием Домна Осиповна.

— В России все истинно хорошее, истинно русское должно гибнуть!.. — проговорил Хвостиков.

На последнюю фразу его Долгов одобрительно кивнул головой и, зажегши папиросу не с того конца, с которого следует, начал курить ее и в то же время отплевываться от попадающего ему в рот табаку.

— Вы, конечно, патриотка? — продолжал Хвостиков.

— Разумеется! — отвечала Домна Осиповна величаво.

— Так поддержите нас в одном истинно патриотическом деле: дайте нам взаймы тысяч пятьдесят на газету, которую мы предполагаем издавать! — хватил граф.

— Пятьдесят много, достаточно десяти! — поуменьшил Долгов.

Домна Осиповна сначала не поняла, что они такое говорят, и взглянула на доктора, который сидел молча и выкладывал из сухарных крошек зигзаги.

— Деньги нам нужны на газету, — ссудите! — подхватил Хвостиков.

— Я не имею таких денег, — проговорила Домна Осиповна, — они у меня у самой теперь все в делах!

Граф Хвостиков, а еще более того Долгов поникли головами.

Наступили затем тяжелые и неприятные для всех минуты. Долгов и граф Хвостиков начали прихлебывать чай; главным образом они не знали: уехать ли им или оставаться? Сейчас отправиться было как-то чересчур грубо; оставаться же — бесполезно и стеснительно.

Хозяйке тоже было не совсем ловко, и она уже снова закурила пахитосу. Доктор продолжал выделывать из сухарей зигзаги.

Граф Хвостиков, впрочем, более приятеля сохранивший присутствие духа, принялся доказывать доктору, что Россия самая непредприимчивая страна, что у нас никто не заинтересуется делом за его идею, а всякому дорог лишь свой барыш! Доктор с легкой улыбкой соглашался с ним; Домна же Осиповна держала свои глаза устремленными на Долгова, который сидел совсем понурив голову. Наконец гости увидели, что им есть возможность уехать, и уехали!

— Что это такое… а?.. Что такое? — спрашивала Домна Осиповна доктора.

— Юродивые какие-то! — определил тот.

— Но неужели кто-нибудь и даст им денег?

— Может быть, найдется такой дурак! — ответил доктор и, посмотрев на часы, прибавил: — Ну, мне еще надобно к больным!

— Ох, мне эти больные ваши! — произнесла Домна Осиповна с досадой. — Если бы воля моя была, я взяла бы их или всех вылечила, или всех уморила!

— Что они вам так помешали? — проговорил с усмешкой Перехватов.

— Они отнимают тебя у меня! — сказала томно-нежным голосом Домна Осиповна. — Шутки в сторону: мне решительно некогда с тобой поговорить! — прибавила она.

— Но до конца мы все-таки не договоримся с вами, хоть бы и было когда говорить, — возразил ей доктор.

На лице Домны Осиповны отразилось маленькое неудовольствие.

— Иван Иванович, неужели вам мало того, чем я для вас пожертвовала? — спросила она стыдливо.

— Не мало, но все это пока еще неопределенно и непрочно! — проговорил доктор.

— Jean! — воскликнула Домна Осиповна. — Нельзя же все это вдруг сделать!.. Ты послушай, что и теперь про меня говорят!

— Вас не пугало, однако, когда говорили про вас и про Бегушева!

— Тогда другое было дело! Тогда я прикрывалась именем мужа!

Перехватов, как и Янсутский, со вдовства Домны Осиповны начал сильно желать, чтобы она, сверх сердца, отдала ему и руку свою; но у Домны Осиповны по этому поводу зародились свои собственные соображения: как владетельнице огромного состояния, ей стала казаться партия с ним слишком низменною; Перехватов все-таки был выскочка!.. (Вот уж куда стала бить Домна Осиповна.) Выйдя за него замуж, она будет докторшею, — титул не громкий!.. Домна Осиповна не слыхала даже, чтобы какая-нибудь докторша играла в свете роль, чего в настоящие минуты Домне Осиповне хотелось пуще всего! Были минуты, когда она думала, что если выходить еще раз замуж, так лучше было бы за Бегушева. Домна Осиповна очень хорошо понимала, что в Бегушеве все искали, а доктор, напротив, сам заискивал во всех! Но в то же время, за красоту доктора и его покорное обращение с ней, она была влюблена в него как кошка (в этом отношении в ней проявлялось что-то уж старческое и чувственное). Борьба, в силу этих противоречий, внутри ее происходила немалая!

— Будем ждать-с! — сказал доктор.

Домна Осиповна видела, что он рассердился на нее.

— Ты меня не понимаешь! — сказала она и, еще более пододвинувшись к доктору, положила ему руки и голову на плечо. — Я готова быть твоей женой, но я боюсь тебя!

Будь доктор более тонкий психический наблюдатель, он почувствовал бы, что в голосе ее было что-то вынужденное и недосказанное.

— Но чего же вы боитесь? — спросил он ее, целуя в голову.

— Боюсь, что ты мало меня любишь, — не так, как я тебя!

— Точно так же, как и вы!

— Нет, не так! Ты даже ни разу не приревновал меня, — говорила Домна Осиповна: по самолюбию своему она любила, чтобы ее ревновали, особенно если сама была ни в чем не повинна!

— А Бегушев разве вас ревновал? — спросил доктор.

— Ужасно! — ответила Домна Осиповна. — Даже когда я раз с этим Хмуриным поговорила ласково по одному делу, так он чуть не убил меня!

— Хорошее доказательство любви!.. А сами вы Бегушева ревновали?

— Что же его было ревновать? Он не отходил от меня и был олицетворенная верность!.. Но тебя я ревную.

— Это отчего? — спросил, усмехаясь, Перехватов.

— Оттого, что ты доктор, и еще дамский доктор: когда я выйду за тебя, ты непременно должен бросить практику.

Последнее требование смутило доктора.

— Это безумие с вашей стороны ставить мне такое условие! — сказал он.

— Вовсе не безумие! — возразила Домна Осиповна. — Состояния у нас достаточно, чтобы нам даже роскошно жить!..

— Дело не в состоянии, — возразил доктор, — но вы забываете, что я служитель и жрец науки, что практикой своей я приношу пользу человечеству; неужели я мое знание и мою опытность должен зарыть в землю и сделаться тунеядцем?.. Такой ценой нельзя никаких благ мира купить!

Домна Осиповна слушала его молча: она сама до некоторой степени сознавала неблагоразумие своего требования.

— В таком случае лечи одних мужчин! — сказала она.

Доктор рассмеялся.

— Вы говорите, как ребенок. Разве это возможно? Позовут меня к мужчине — я еду; позовут к даме — не еду!.. Почему?.. Потому что жена не пускает?..

Домна Осиповна глубоко вздохнула и, переложив свои руки с плеча доктора на стол, склонила на них свою голову. Прошло довольно продолжительное молчание.

— С каким же решением я сегодня уеду от вас?.. — проговорил доктор тихим и вкрадчивым голосом.

— Я выйду за вас!.. — отвечала Домна Осиповна и с величественной позой протянула доктору руку; тот поцеловал ее руку. — Но только смотрите, Перехватов: вас бог накажет, если вы обманете меня!.. Я слишком многим для любви моей к вам жертвую!..

— Не за что будет богу наказывать меня! — подхватил доктор и, еще раз поцеловав у Домны Осиповны руку, уехал.

Через весьма непродолжительное время по Москве огласилось, что Домна Осиповна вышла замуж за доктора Перехватова. В среде медиков это произвело толки и замечания такого рода. «Молодец этот Хваталкин (так начали называть в последнее время Перехватова): кроме практики — жену с миллионами подцепил!»

Свадьба Домны Осиповны с доктором была отпразднована роскошно; пригласительные карточки на последующий бал были даже посланы к Янсутскому, Бегушеву и графу Хвостикову. Первые двое не приехали, но последний явился и в ближайшем номере той газеты, где сотрудничал, описал торжество брачного пиршества, объяснив читателям, что «молодой и молодая блистали красотою, молодостью и свежестью» — несколько подкрашенною, — смертельно хотелось прибавить графу относительно Домны Осиповны, но он не прибавил этого, потому что она обещала ему за этот фельетон сто целковых.