Неточные совпадения
Глаза старушки Бахтуловой тоже заблистали еще
более добрым чувством. Барон вошел. Во фраке и в туго накрахмаленном белье он стал походить еще
более на журнальную картинку. Прежде всех он поклонился Михайле Борисовичу, который протянул ему руку хоть несколько и фамильярно, но в
то же время с
тем добрым выражением, с каким обыкновенно начальники встречают своих любимых подчиненных.
Князь, ехав в своей покойной карете, заметно был под влиянием не совсем веселых мыслей:
более месяца он не видался с женою, но предстоящее свидание вовсе, кажется, не занимало и не интересовало его; а между
тем князь женился по страсти.
— Прощайте! — отвечала
та, стараясь, по обыкновению, придать как можно
более простоты и естественности своему голосу.
— Вы не попробовали этого, уверяю вас, а испытайте, может быть, и понравится,
тем более, что княгине давно хочется переехать в Петербург: она там родилась, там все ее родные: Москву она почти ненавидит.
— Не знаю, как хотите, — отвечала Елена, тоже
более занятая своими мыслями, чем
теми, которые выслушала из книги.
— Только они меня-то, к сожалению, не знают… — продолжала между
тем та, все
более и
более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать, что он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
«Этот Петербург, товарищи мои по службе, даже комнаты и мебель, словом, все, что напоминает мне моего богоподобного Михайла Борисовича, все это еще
более раскрывает раны сердца моего», — заключал барон свое письмо, на каковое князь в
тот же день послал ему телеграфическую депешу, которою уведомлял барона, что он ждет его с распростертыми объятиями и что для него уже готово помещение, именно в
том самом флигеле, где и князь жил.
— Совершенно такие существуют! — отвечал князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну барону,
тем более, что, начиная разговор, князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
Княгиня после
того, ссылаясь на нездоровье, ушла к себе в дом, а мужчины прошли в свой флигель и стали играть на бильярде. Разговор об Елене и о княгине между ними не начинался
более, как будто бы им обоим совестно было заговорить об этом.
— Первая, самая грубая форма войны — есть набег,
то есть когда несколько хищных лентяев кидаются на
более трудолюбивых поселян, грабят их, убивают; вторые войны государственные, с целью скрепить и образовать государство,
то есть когда сильнейшее племя завоевывает и присоединяет к себе слабейшее племя и навязывает формы жизни, совершенно не свойственные
тому племени; наконец, войны династические, мотив которых, впрочем, кажется, в позднейшее время и не повторялся уже больше в истории: за неаполитанских Бурбонов [Бурбоны неаполитанские — королевская династия, правившая Неаполитанским королевством в 1735—1806 и 1815—1860 годах.] никто и не думал воевать!
— Заходите, пожалуйста, ко мне, — сказала она Елене гораздо уже
более искренним голосом, чем говорила ей о
том прежде. Елена в этот раз показалась ей окончательно умной девушкой. — Надеюсь, что и вы меня посетите! — присовокупила Анна Юрьевна барону.
Тем более, что он в нее был прежде влюблен так, что она даже не желала его приезда к ним в Москву именно из опасения, что он будет ухаживать за ней; а теперь — пусть ухаживает!
«А что если за княгиней примахнуть?» — подумал он,
тем более, что она не только что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма благосклонно; муж же прямо ему сказал, что он будет даже доволен, если кто заслужит любовь его супруги; следовательно, опасаться какой-нибудь неприятности с этой стороны нечего!
— А
то, что… к-х-ха! — отвечал Елпидифор Мартыныч (во всех важных случаях жизни он как-то
более обыкновенного кашлял). — К-ха! Положение, в котором вы подозревали барышню сию, действительно и достоверно оправдывается, к-х-ха!
В пятидесятых годах он, наконец, сделался известен в литературных кружках и прослыл там человеком либеральнейшим, так что, при первом же
более свободном дыхании литературы, его пригласили к сотрудничеству в лучшие журналы, и он начал
то тут,
то там печатать свои критические и памфлетические статьи.
Г-жа Петицкая смотрела и следила за ним боязливо и нежно, как бы питая к нему в одно и
то же время чувство матери и чувство
более нежное и
более страстное.
Пешком он действительно дошел до самой почти Крестовской заставы и тут только уже сел в свою коляску, и
то потому, что у него ноги
более не двигались.
— Вероятно, забежала куда-нибудь к приятельницам! — отвечала Елизавета Петровна; о
том, что она велела Марфуше лично передать князю письмо и подождать его, если его дома не будет, Елизавета Петровна сочла
более удобным не говорить дочери.
— Но где же может быть князь? — спросила Елизавета Петровна, все
более и
более приходя в досаду на
то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя, не услышит и потому бог знает чем все может кончиться.
Елена пошла, но, дойдя до конца Каменки, она снова до такой степени утомилась, что почти упала на траву; а день между
тем был теплый, ясный; перед глазами у ней весело зеленели деревья, красиво и покойно располагались по небу золотистые облачка, — этот контраст с душевным настроением Елены еще
более терзал ее.
— Нет, не видала!.. — отвечала
та почти задыхающимся голосом: встретиться и беседовать в такую минуту с г-жою Петицкой было почти невыносимо для Елены,
тем более, что, как ни мало она знала ее, но уже чувствовала к ней полное отвращение.
— Если она даже вздор, — подхватил князь, —
то все-таки это ставит меня в еще
более щекотливое положение… Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно — жестоко!
— Нет, я остаюсь в Москве, — отвечал
тот, все
более и
более конфузясь, — но я буду иметь дела, которые заставляют меня жить ближе к городу, к присутственным местам.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после
того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал,
тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в
то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
Барон очень хорошо понимал, что составлять подобные проекты такой же вздор, как и писать красноречивые канцелярские бумаги, но только он не умел этого делать, с юных лет не привык к
тому, и вследствие этого для него ясно было, что на
более высокие должности проползут вот эти именно составители проектов, а он при них — самое большое, останется чернорабочим.
— Voila pour vous!.. [Вот вам! (франц.).] — вскрикнула Анна Юрьевна и, сломив ветку, хотела ударить ею барона, но
тот побежал от нее, Анна Юрьевна тоже побежала за ним и, едва догнав, ударила его по спине, а затем сама опустилась от усталости на дерновую скамейку: от беганья она раскраснелась и была далеко не привлекательна собой. Барон, взглянув на нее, заметил это, но счел
более благоразумным не давать развиваться в себе этому чувству.
Статейка газеты содержала следующее: «Нигилизм начинает проникать во все слои нашего общества, и мы, признаться, с замирающим сердцем и
более всего опасались, чтобы он не коснулся, наконец, и до нашей педагогической среды; опасения наши, к сожалению,
более чем оправдались: в одном женском учебном заведении начальница его, девица, до
того простерла свободу своих нигилистических воззрений, что обыкновенно приезжает в училище и уезжает из него по большей части со своим обожателем».
— Глубоко ценя ваши просвещенные труды и заботы о воспитании русских недостаточного состояния девиц, я
тем более спешу сообщить вам, что начальница покровительствуемого вами училища, девица Жиглинская, по дошедшим о ней сведениям, самого вредного направления и даже предосудительного, в смысле нравственности, поведения, чему явным доказательством может служить ее настоящее печальное состояние.
«Получив ваше почтеннейшее письмо, я не премину предложить бедной девушке выйти в отставку, хоть в
то же время смею вас заверить, что она
более несчастное существо, чем порочное.
— Да-с, прекрасно!.. — возразила ему с запальчивостью Елена. — Это было бы очень хорошо, если бы вы весь ваш доход делили между бедными, и я с удовольствием бы взяла из них следующую мне часть; но быть в этом случае приятным исключением я не желаю, и
тем более, что я нисколько не нуждалась в ваших деньгах: я имела свои средства!
Князь был готов с ума сойти,
тем более, что Елена почти с голосу на голос кричала.
Когда Елена начала вставать,
то к ней, должно быть, подошла на помощь акушерка, потому что Елпидифор Мартыныч явно, что на
ту крикнул: «Не поддерживайте!.. Не ваше дело!..», — и после
того он заговорил гораздо
более ласковым тоном, обращаясь, конечно, к Елене: «Ну, вот так!.. Идите!.. Идите ко мне!»
— Вот, изволите видеть, — объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), — в
той статье, о которой вы так обязательно напомнили мне, говорится, что я подкуплен правительством; а так как я человек искренний,
то и не буду этого отрицать, — это
более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.
Что касается до сей последней,
то она, в свою очередь, тоже день ото дня начала получать о Миклакове все
более и
более высокое понятие: кроме его прекрасного сердца, которое княгиня в нем подозревала вследствие его романического сумасшествия, она стала в нем видеть человека очень честного, умного, образованного и независимого решительно ни от чьих чужих мнений.
Для Елпидифора Мартыныча не оставалось
более никакого сомнения в
том, что между сим молодым человеком и г-жой Петицкой кое-что существовало.
Елпидифор Мартыныч чмокнул только на это губами и уехал от княгини с твердою решимостью никогда ей больше ничего не рассказывать.
Та же, оставшись одна, принялась рассуждать о своей приятельнице:
более всего княгиню удивляло
то, что неужели же Петицкая в самом деле полюбила Оглоблина, и если не полюбила,
то что же заставило ее быть благосклонною к нему?
Положим даже, что княгиня сама первая выразила ему свое внимание; но ему сейчас же следовало устранить себя от этого, потому что князь ввел его в свой дом, как друга, и он не должен был позволять себе быть развратителем его жены,
тем более, что какого-нибудь особенно сильного увлечения со стороны Миклакова князь никак не предполагал.
Письмо это, как и надобно было ожидать, очень встревожило княгиню,
тем более, что она считала себя уже несколько виновною против мужа, так как сознавала в душе, что любит Миклакова, хоть отношения их никак не дошли дальше
того, что успела подсмотреть в щелочку г-жа Петицкая.
При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся
более начинать разговора с князем об Елизавете Петровне, только что перед
тем оставил его.
Очень естественно, что она может заинтересоваться Жуквичем и пропишет барону отставку; в таком случае ему благовиднее было самому убраться заранее,
тем более, что барон, управляя совершенно бесконтрольно именьем Анны Юрьевны, успел скопить себе тысчонок тридцать, — сумма, конечно, не большая, но достаточная для
того, чтобы переехать в Петербург и выждать там себе места.
Часам к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен. Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то
более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им
то лампу поправить,
то стереть тут и там пыль, — словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.
Она до сих пор сохранила еще к вам самое глубокое уважение и самую искреннюю признательность; а ваша доброта, конечно, подскажет вам не оставлять совершенно в беспомощном состоянии бедной жертвы в руках тирана,
тем более, что здоровье княгини тает с каждым днем, и я даже опасаюсь за ее жизнь».
И с этими словами князь протянул лакею руку с пятирублевой бумажкой.
Тот, в удивлении от такой большой награды, еще
более выпучил свои навыкате глаза.
— Как это грустно ж и
тем более, что я
тому некоторым образом причина! — произнес он.
Затем Елена велела поскорее уложить ребенка спать, съела две баранки, которых, ехав дорогой, купила целый фунт, остальные отдала няне и горничной.
Те, скипятив самовар, принялись их кушать с чаем; а Елена, положив себе под голову подушку, улеглась, не раздеваясь, на жестком кожаном диване и вскоре заснула крепким сном, как будто бы переживаемая ею тревога сделала ее
более счастливою и спокойною…
Елена очень хорошо понимала, что при
той цели жизни, которую она в настоящее время избрала для себя, и при
том идеале, к которому положила стремиться, ей не было никакой возможности опять сблизиться с князем, потому что, если б он даже не стал мешать ей действовать,
то все-таки один его сомневающийся и несколько подсмеивающийся вид стал бы отравлять все ее планы и надежды, а вместе с
тем Елена ясно видела, что она воспламенила к себе страстью два новые сердца: сердце m-r Николя, над чем она, разумеется, смеялась в душе, и сердце m-r Жуквича, который день ото дня начинал ей показывать все
более и
более преданности и почти какого-то благоговения.
Последнее время Елпидифор Мартыныч заметил, что князь опять сделался как-то
более обыкновенного встревожен и чем-то расстроен. Он пытался было повыспросить у него причину
тому, но князь отмалчивался.
Бедный молодой человек окончательно, кажется, и не шутя потерял голову от любви к ней,
тем более, что Елена, из благодарности к нему за устройство лотереи, продолжала весьма-весьма благосклонно обращаться с ним.
Елена между
тем, после его посещения, сделалась еще
более расстроенною: у ней теперь, со слов Миклакова о продолжающейся бедности польских эмигрантов, явилось против Жуквича еще новое подозрение, о котором ей страшно даже было подумать.
Потом, когда ей принесли опись вещам, оставшимся после матери, она просила все эти вещи отдать горничной Марфуше, сознавая в душе, что
та гораздо
более ее была достойна этого наследства.