Неточные совпадения
Два года спустя
тот же критик предположил целый ряд статей «О комедиях Островского и о их значении в литературе и на «сцене» («Москв.», 1855 г., № 3), но остановился на первой статье, да и в
той выказал
более претензий и широких замашек, нежели настоящего дела.
Островский и сделался жертвою полемики между ними, взявши в угоду
той и другой несколько неправильных аккордов и
тем еще
более сбивши их с толку.
Конечно, обвинения его в
том, что он проповедует отречение от свободной воли, идиотское смирение, покорность и т. д., должны быть приписаны всего
более недогадливости критиков; но все-таки, значит, и сам автор недостаточно оградил себя от подобных обвинений.
Чем
более стремление это стесняется,
тем его проявления бывают уродливее; но совсем не быть они не могут, пока человек не совсем замер.
И чем эта ненормальность сильнее,
тем чаще совершаются преступления даже натурами порядочными,
тем менее обдуманности и систематичности и
более случайности, почти бессознательности, в преступлении.
Смотря на него, мы сначала чувствуем ненависть к этому беспутному деспоту; но, следя за развитием драмы, все
более примиряемся с ним как с человеком и оканчиваем
тем, что исполняемся негодованием и жгучею злобой уже не к нему, а за него и за целый мир — к
тому дикому, нечеловеческому положению, которое может доводить до такого беспутства даже людей, подобных Лиру.
Комизм этой тирады возвышается еще
более предыдущим и дальнейшим разговором, в котором Подхалюзин равнодушно и ласково отказывается платить за Большова
более десяти копеек, а Большов —
то попрекает его неблагодарностью,
то грозит ему Сибирью, напоминая, что им обоим один конец,
то спрашивает его и дочь, есть ли в них христианство,
то выражает досаду на себя за
то, что опростоволосился, и приводит пословицу: «Сама себя раба бьет, коль ее чисто жнет», —
то, наконец, делает юродивое обращение к дочери: «Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски; по гуляньям это, по балам, — дьявола тешить!
Он, как и все прочие, сбит с толку военным положением всего «темного царства»; обман свой он обдумывает не как обман, а как ловкую и, в сущности, справедливую, хотя юридически и незаконную штуку; прямой же неправды он не любит: свахе он обещал две тысячи и дает ей сто целковых, упираясь на
то, что ей не за что давать
более.
Кроме
того, она требовала
более подробного рассмотрения и потому, что в ней изображаются подвижные плутовские натуры, развившиеся под гнетом самодурства.
Между
тем нравственное развитие идет своим путем, логически неизбежным при таком положении: Подхалюзин, находя, что личные стремления его принимаются всеми враждебно, мало-помалу приходит к убеждению, что действительно личность его, как и личность всякого другого, должна быть в антагонизме со всем окружающим и что, следовательно, чем
более он отнимет от других,
тем полнее удовлетворит себя.
Для этого самодуры сочиняют свою мораль, свою систему житейской мудрости, и по их толкованиям выходит, что чем
более личность стерта, неразличима, неприметна,
тем она ближе к идеалу совершенного человека.
Даже на Вихорева он сердится всего
более за
то, что
тот «со старшими говорить не умеет».
А Вихорев думает: «Что ж, отчего и не пошалить, если шалости так дешево обходятся». А тут еще, в заключение пьесы, Русаков, на радостях, что урок не пропал даром для дочери и еще
более укрепил, в ней принцип повиновения старшим, уплачивает долг Вихорева в гостинице, где
тот жил. Как видите, и тут сказывается самодурный обычай: на милость, дескать, нет образца, хочу — казню, хочу — милую… Никто мне не указ, — ни даже самые правила справедливости.
В других комедиях Островского мы находим еще
более сильное указание
той же истины в приложении к другой половине «темного царства», — половине зависимой и угнетенной.
В горькой доле дочери Русакова мы видим много неразумного; но там впечатление смягчается
тем, что угнетение все-таки не столь грубо тяготеет над ней. Гораздо
более нелепого и дикого представляют нам в судьбе своей угнетенные личности, изображенные в комедии «Бедность не порок».
«Можешь ли ты меня теперь понимать?» — спрашивает он, и ничего, кажется, не желает
более, как только
того, чтобы зятюшка его понял.
Так оно все и идет: за одним самодуром другой, в других формах,
более цивилизованных, как Уланбекова цивилизована сравнительно, например, с Брусковым, но, в сущности, с
теми же требованиями и с
тем же характером.
Во всех до сих пор рассмотренных нами комедиях Островского мы видели, как все обитатели его «темного царства» выражают полнейшее пренебрежение к женщине, которое
тем более безнадежно, что совершенно добродушно.
Поэтому, входя в сношение с богачом, всякий старается как можно
более участвовать в его выгодах; заводя же сношения с женщиной, имеющей деньги, прямо уже хлопочут о
том, чтобы завладеть ее достоянием.
Виною
того и другого был
более всего способ выражения, — отчасти метафорический, — которого мы должны были держаться.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без
того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею
более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем
более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать
более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в
том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
И вдруг что-то внутри у него зашипело и зажужжало, и чем
более длилось это таинственное шипение,
тем сильнее и сильнее вертелись и сверкали его глаза.
Ободренный успехом первого закона, Беневоленский начал деятельно приготовляться к изданию второго. Плоды оказались скорые, и на улицах города
тем же таинственным путем явился новый и уже
более пространный закон, который гласил тако: