Неточные совпадения
«Злодей, — спрашивает она, — за
что?..» — «А за то,
говорит,
что я вот теперь тысячу женщин видел, и
ты всех их хуже и гаже!» Мила она ему была?
— Ну, вот где
ты!.. —
говорила адмиральша, совершенно не понимавшая, почему так случалось,
что Сусанна всегда была вблизи ее. — А Муза где?
— Господи,
что же это такое? — произнес он. — Разве такие ангелы, как
ты, могут беспокоиться и думать о других женщинах?
Что ты такое
говоришь, Людмила?!
— Как всех барышень? — произнес окончательно опешенный Марфин. — А
ты говоришь,
что видел барышню? — обратился он с укором к Антипу Ильичу.
— Но как же нам быть совсем без копейки денег своих?
Что ты за глупости
говоришь? — произнесла уж с неудовольствием gnadige Frau.
— Если
ты будешь сметь так
говорить со мной, я прокляну
тебя! — зашипел он, крепко прижав свой могучий кулак к столу. — Я не горничная твоя, а отец
тебе, и
ты имеешь дерзость сказать мне в глаза,
что я шулер, обыгрывающий наверняка своих партнеров!
— Не плакать, а радоваться надобно,
что так случилось, — принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. — Он
говорит,
что готов жениться на
тебе… Какое счастье!.. Если бы он был совершенно свободный человек и посторонний, то я скорее умерла бы,
чем позволила
тебе выйти за него.
— Мне Егор Егорыч
говорил, — а
ты знаешь, как он любил прежде Ченцова, —
что Валерьян — погибший человек: он пьет очень… картежник безумный, и
что ужасней всего, —
ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий в него гарем в восточных странах.]
Панночка в отчаянии и
говорит ему: «Сними
ты с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как
ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов был сделать того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил,
что она желала…
Тот и
говорит ему: «Сходи
ты к одному магнетизеру,
что ли, или там к колдуну и гадальщику какому-то, который тогда славился в Петербурге…» Офицер идет к этому магнетизеру…
— Может, очень может! — согласилась с ней и старушка. — Но как же тут быть?..
Ты сама
говорила,
что не принимать Егора Егорыча нам нельзя!.. За
что мы оскорбим человека?.. Он не Ченцов какой-нибудь в отношении нас!
Отец в отчаянии и
говорит мне: «
Что я буду с
тобой делать?..
—
Что ты такое
говоришь, какие несообразности! — сказала gnadige Frau с оттенком даже некоторой досады!.. — Людмилу он любил, а Сусанны, может быть, не любит!
— Я не знала,
что вам только пьяному так это казалось и кажется!.. — проговорила с ударением и с заметным неудовольствием Катрин, совершенно искренно: читавшая любовь, со всеми ее подробностями, за высочайшую поэзию, и затем она с гневным уже взором присовокупила: — Значит, про
тебя правду
говорили,
что ты совершенно испорченный человек!
— Но это будет ложь, и такая явная,
что ее сейчас поймут; потом,
что именно и о
чем ты будешь
говорить с господином Ченцовым? — поставила второй вопрос gnadige Frau.
— Если уж
ты так любишь охотиться, —
говорила она, — так езди лучше со псовой охотой, и я с
тобой стану ездить… По крайней мере я не буду тогда мучиться от скуки и от страха за
тебя, а то это ужасно,
что я переживаю, — пощади
ты меня, Валерьян!
— А как же
говорят, — продолжала Катрин с перекошенной и злой усмешкою, —
что ты хочешь новый каменный дом строить?
—
Ты, пожалуйста,
говори Василию Иванычу все,
что и мне
говорил, — сказала ему Катрин.
«Ах,
говорит, братец, на
тебе записку, ступай
ты к частному приставу Адмиралтейской части, — я теперь,
говорит, ему дом строю на Васильевском острову, — и попроси
ты его от моего имени разыскать твою жену!..» Господин частный пристав расспросил меня, как и
что, и приказал мне явиться к ним дня через два, а тем временем,
говорит, пока разыщут; туточе же, словно нарочно, наш один мужик встретился со мной в трактире и
говорит мне: «Я,
говорит, Савелий, твою жену встретил, идет нарядная-пренарядная!..
Знать, у кого-нибудь в кормилицах живет!» — «
Ты где же,
говорю, ее встретил?» — «На Песках,
говорит, вышла из дома,
что супротив самых бань»!..
— Да
ты не бог знает какой большой награды требуешь, и очень натурально,
что, как
ты говорил, жертвуя деньги, хочешь хоть немного наблюдать, куда эти деньги будут расходоваться… И
что же, дурачок Артасьев этот против твоего избрания?
— Почему же не дадут?
Что ты такое
говоришь? Государственная тайна,
что ли, это? — горячился Сверстов. — Ведь понимаешь ли
ты,
что это мой нравственный долг!.. Я клятву тогда над трупом мальчика дал,
что я разыщу убийцу!.. И как мне бог-то поспособствовал!.. Вот уж справедливо, видно, изречение,
что кровь человеческая вопиет на небо…
— Я думал, Егор Егорыч, много думал, но справедливо
говорят,
что женщины хитрее черта… Хоть бы насчет тех же денег… Миропа Дмитриевна притворилась такой неинтересанткой,
что и боже
ты мой, а тут вот
что вышло на поверку. Вижу уж я теперь,
что погиб безвозвратно!
— А вот
тебе Егор Егорыч скажет,
чем я тут недоволен! — произнес многознаменательно Аггей Никитич. Он сваливал в этом случае ответ на Егора Егорыча не по трусости, а потому,
что приливший к сердцу его гнев мешал ему
говорить.
— Ах, Сусанна,
ты после этого не знаешь,
что значит быть несчастною в замужестве!
Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно… Кроме того, я хорошо знаю,
что Лябьев, несмотря на все пороки свои, любит меня и мучается ужасно,
что заставляет меня страдать; но если еще он узнает,
что я жалуюсь на него, он убьет себя.
— Да
что ж в маскараде? Я опять тут тоже прав… Великий князь встретил меня и
говорит: «
Ты, Углаков, службой совсем не занимаешься! Я
тебя всюду встречаю!»
Что ж я мог ему на это сказать?.. Я
говорю: «Мне тоже, ваше высочество, удивительно,
что я всюду с вами встречаюсь!»
— Если
ты хочешь, то произошло, — начала она тихо, — но посуди
ты мое положение: Углаков, я не спорю, очень милый, добрый, умный мальчик, и с ним всегда приятно видаться, но последнее время он вздумал ездить к нам каждый день и именно по утрам, когда Егор Егорыч ходит гулять…
говорит мне, разумеется, разные разности, и хоть я в этом случае, как добрая маменька, держу его всегда в границах, однако думаю,
что все-таки это может не понравиться Егору Егорычу, которому я, конечно,
говорю,
что у нас был Углаков; и раз я увидела,
что Егор Егорыч уж и поморщился…
— Ах, барин, барин!.. Не
ты бы
говорил, не я бы слушала! — воскликнула вдруг восседавшая на месте хозяйки Аграфена Васильевна. — Кто больше твоего огладывал Аркашу?..
Ты вот
говоришь,
что он там милый и размилый, а
тебе, я знаю, ничего,
что он сидит теперь в тюрьме.
— Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у кого на вороту не повиснет… Я людей не убивала, в карты и на разные плутни не обыгрывала, а
что насчет баломута
ты говоришь, так это
ты, душенька, не ври,
ты его подкладывал Лябьеву: это еще и прежде замечали за
тобой. Аркаша, я знаю,
что не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве
ты не играл с ним в половине, одно скажи!
— Больше
тебя, вислоухого, понимаю, — перебила расходившаяся вконец Аграфена Васильевна. — И я вот при этом барине
тебе говорю, — продолжала она, указывая своей толстой рукой на Калмыка, —
что если
ты станешь еще вожжаться с ним, так я заберу всех моих ребятишек и убегу с ними в какой-нибудь табор… Будьте вы прокляты все, картежники! Всех бы я вас своими руками передушила…
— Я
тебе очень благодарен, Савелий Власьев, —
говорил он, сохраняя свой надменный вид, —
что у нас по откупу не является никаких дел.
— Вздор это! — отвергнул настойчиво Тулузов. — Князя бил и убил один Лябьев, который всегда был негодяй и картежник… Впрочем, черт с ними! Мы должны думать о наших делах…
Ты говоришь,
что если бы
что и произошло в кабаке, так бывшие тут разбегутся; но этого мало…
Ты сам видишь, какие строгости нынче пошли насчет этого… Надобно, чтобы у нас были заранее готовые люди, которые бы показали все,
что мы им скажем. Полагаю,
что таких людей у
тебя еще нет под рукой?
— Удивительное, я
тебе говорю, стечение обстоятельств!.. Объявить мне теперь,
что я не Тулузов, было бы совершенным сумасшествием, потому
что, рассуди сам, под этим именем я сделался дворянином, получил генеральский чин… Значит, все это должны будут с меня снять.
— Это можно устранить: я
тебе надиктую,
что они должны будут
говорить, а
ты им это вдолби, и пусть они стоят на одном,
что знали отца моего и мать.
— Но всего важнее то,
что они все болтали какой-то вздор, вовсе не то,
что я
тебе говорил.
— Не думаю-с! — возразил Савелий Власьев. — Он тоже очень жалуется на них, иззнобила она его по экому морозу совсем. Тоже вот, как он
говорил, и прочие-то кучера,
что стоят у театра, боже
ты мой, как бранят господ!.. Хорошо еще, у которого лошади смирные, так слезть можно и погреться у этих тамошних костров, но у Катерины Петровны пара ведь не такая; строже, пожалуй, всякой купеческой.
— Ну,
ты ему скажи,
что пусть пока терпит все, и дай ему от меня десять рублей… Вели только, чтобы он
тебе всякий раз
говорил, куда он возит госпожу свою.
—
Ты глуп после этого, если не понимаешь разницы! Тогда Екатерина Петровна действовала из ревности, а теперь разве она узнает о том,
что вы мне
говорите… Теперь какая к кому ревность?
— Но
что ж
ты будешь
говорить со мной? — снова воскликнул Егор Егорыч с беспокойством.
— Да я теперь еще и не знаю,
что такое буду
тебе говорить! — ответила Сусанна Николаевна и вдруг,
чего она никогда прежде не делала, встала и ушла к себе наверх.
Ну, как есть, я
тебе говорю, живой человек, только
что в саване да глоткой немного поосип!..
После прочтения приговора к нему подошел священник, который сначала что-то такое тихо
говорил осужденному, наконец громко, так
что все слышали, произнес: «Прощаю и разрешаю тя; да простит
тебе и бог твое великое прегрешение, зане велико было покаяние твое».
— Господь с ними, с этими сильными мира сего! Им
говоришь, а они подозревают
тебя и думают,
что лжешь, того не понимая,
что разве легко это
говорить! — воскликнул он и, не сев с Егором Егорычем в сани, проворно ушел от него.
— Он… — начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство, перед тем, может, дня два куска хлеба во рту не бывало, а он
говорит через своего Савку… «Я,
говорит, дам
тебе сто рублей, покажи только,
что меня знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?..
Что он
говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того людей режут, а я
что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо,
говорю, покажу, давай только деньги!..»
—
Говорят,
что оба больны и ждали только
тебя, чтобы с
тобою посоветоваться, куда им именно ехать.
— Ну да, я знаю его! — подхватила Миропа Дмитриевна. — Краснорожий из себя, и от него,
говорят, жена убегала… И
что ты за почтальон такой, чтобы передавать письма?
—
Ты говорил о добродетели, — сказала она строго мужу, — и
говорил, по-моему, совершенно справедливо,
что добродетель есть голос нашего сердца,
что когда мы его слушаемся, тогда мы добродетельны, а когда не слушаемся, то притворщики.
— Как
тебе не совестно это
говорить? — перебил ее Аггей Никитич. —
Что ж тут дурного,
что молодая женщина желает выезжать в свет и быть там прилично одетою? Я
тебе достану денег и принесу их завтра же.
— Как пьян?..
Что за глупости
ты говоришь? — проговорила пани и по темным суметным улицам уездного городка сама отправилась к Аггею Никитичу, которого застала в том же дремотном состоянии.
— Я очень хорошо догадываюсь, за
что ты взбесился на меня: за то,
что я немножко побольше
поговорила с камер-юнкером.